Любовь адмирала Колчака

Фабриканты и музыканты одного дома

В отличие от первого в Москве Тверского бульвара, разбитого летом 1796 года, дата появления первых лип на Никитском бульваре неизвестна. Прошло четверть века, прежде чем взамен разобранных стен Белого города центр Москвы стянули полукольцом десять разросшихся аллей. С тех пор их начали упоминать путеводители, а потом и рассказывать истории, связанные с бульварами. Самые разные — о революционере-фабриканте Николае Шмите, например. Но в советское время никто не писал о судьбе жившей в детстве в доме на Никитском Анны Тимиревой — романтической любви адмирала Колчака.

Липы Никитского бульвара

Одним из первых Никитский бульвар упомянул литератор Сергей Глинка, старший брат Федора Глинки, оставившего нам незабываемые песни “Не слышно шума городского” и “Вот мчится тройка удалая вдоль по дорожке столбовой”.

За двести лет до появления в наши дни “Русского журнала” и “Русского репортера” Сергей Глинка издавал в Москве “Русский вестник” в пику “Вестнику Европы” Карамзина. Современникам он был известен тем, что отпустил на волю своих крепостных, первый записался в московское ополчение 1812 года, словами и делами заслужил звание “народного трибуна”. О себе писал, что в Москве “жил с народом на улицах и площадях, на рынках”. С французского первый перевел “Марсельезу” и путеводитель по Москве, где бульварам, ставшим достопримечательностью, посвящено несколько строк: “Бульвары простираются полукругом около Белого города, и оба конца их прилегают к Москве-реке”.

Спустя несколько лет в московском альманахе 1829 года появилась похвала идее Екатерины II, реализованной в царствование ее сына Павла I и внука Александра I: “Устройство бульваров есть щастливая выдумка, ибо это придало неимоверную красоту древней нашей столице”.

По-видимому, при суровом Николае I порядка на улицах Москвы было больше, чем после воцарения либерального Александра II. После отмены крепостного права в 1862 году перед приездом в Москву императора генерал-губернатор Павел Тучков распорядился неожиданно осмотреть бульвары, к тому времени запущенные. Зрелище предстало безотрадное. По словам газеты “Московские ведомости”, осмотр “открыл большие беспорядки: деревьев не досчитывалось тысячами, барьер был поломан, газон измят, дорожки неудобны для ходьбы, на бульварах гуляли домашние животные окрестных владельцев, а зимой некоторые из последних сваливали на бульвары сорный снег с мостовых”.

В результате после принятых мер появилась новая ограда, цветники, посажены были молодые деревья, бульвары перешли в ведение появившейся Московской городской думы и стали неизменным местом прогулок и свиданий.

Большие перемены происходили по сторонам проездов. Во второй половине XIX века усадьбы в духе классицизма, где проживала одна семья с дворней, исчезали. Их вытесняли доходные дома в стилях эклектики и модерна. Сады во дворах вырубались, новые здания становились выше и больше. Квартиры заселяли расплодившиеся чиновники, присяжные поверенные, врачи, профессора, преуспевавшие артисты и литераторы. Вдоль оград бульваров протянулись рельсы, покатили по ним вагоны на конной тяге.

Сын фабриканта Шмита

В конце XIX века на месте бывшего особняка княгини Варвары Голицыной и директора императорских театров Федора Кокошкина (о них “МК” писал в октябре) появился доходный дом. Им владел инженер путей сообщения Александр Шмит, строитель железной дороги между Петербургом и Москвой. Он унаследовал на Пресне, на Прудовой улице (ныне Дружинниковской), мебельную фабрику, основанную в 1817 году Матвеем Шмитом, выходцем из Риги. На воротах каменного здания фабрики вывеска гласила: “Поставщик двора Его Императорского Величества”. Мебелью Шмита из красного дерева пополнялись царские дворцы и богатые дома. За инженера-фабриканта вышла замуж Вера Викуловна Морозова. Таким образом потомок латыша породнился с Викулычами — одной из ветвей династии Морозовых, богатейших текстильных фабрикантов России. Сын Александра Шмита, Николай, стал в 21 год, будучи студентом Московского университета, владельцем доходной фабрики на Пресне.

Развивать семейное дело Николай не стремился. Подобно дяде Савве Морозову вносил крупные суммы в партийную кассу большевиков. Максим Горький представил “фабриканта-революционера” Ленину. Николай Шмит вооружил боевую дружину из своих рабочих маузерами, которых не было у московской полиции. Учился с ними в подвале машинного зала фабрики стрелять по мишеням, а в дни революции 1905 года убивал полицейских. Они прозвали фабрику, где засела дружина, “чертовым гнездом”. На кладбищах Москвы хоронили тогда убитых.

Вместо мебели фабрика делала гробы. Артиллерия Семеновского полка сровняла с землей “чертово гнездо”, а хозяин фабрики попал в Бутырскую тюрьму. По волеизъявлению, заверенному нотариусом тюрьмы, унаследованные капиталы Шмит, договорившись с сестрами, завещал партии Ленина. Перед выходом на поруки его нашли с перерезанным осколком разбитого оконного стекла камеры горлом. В честь “фабриканта-революционера” назван Шмитовский проезд, барельеф в бронзе на камне памятника увековечил в студенческой тужурке профиль юного Николая.

О бывшем доме Шмита на Никитском бульваре, 6, написал Александр Родин, живший в нем с 1914 года до кончины в 1963 году. Посмертно, в годы “оттепели”, вышли его воспоминания “Из минувшего”. Родин закончил в 1917 году коммерческий институт, призванием его была педагогика, история, когда заниматься ею, как политикой, стало опасно для жизни. Историков сажали в тюрьмы, судили, расстреливали, ссылали в лагеря, а тех, кому повезло, возвращали на кафедры.

— После того как меня арестовали и допрашивали на Лубянке, — рассказал мне историк-москвовед Владимир Брониславович Муравьев, в молодости попавший в лагерь, на лесоповал, — следователи, судя по их вопросам, пытались и Родина посадить. Досье на него и учеников на Лубянке завели.

Навсегда запомнилась Муравьеву зима 1941 года. Город на осадном положении. Кто мог — эвакуировался. Уроки в школе отменили, ходил он голодный в холодный дворец пионеров в переулке Стопани. Занятия исторического кружка вел Родин, свидетель мировой войны и трех революций. Водил Александр Феоктистович учеников в Московский областной архив, там снял копии с исповедальных записей церкви, упоминавших семью Александра Суворова. Родину на глаза попал документ, написанный рукой отца генералиссимуса, позволивший точно установить, что его великий сын родился 13 ноября 1729 года, а не 1730 года, как считалось.

— Когда редактор воспоминаний спрашивал у Родина: “Из какого источника вы это взяли”, — он отвечал: “Я сам источник!” — вспомнил автор книг о Москве, председатель общества “Старая Москва”. По его словам, когда дом на Никитском бульваре, 6, в 1997 году сносили и выселяли жильцов, семья Родина, жена и дочь, не смогла сохранить архив. Небольшая его часть попала ему в руки.

“Мужественным и стойким” назвал Родина, сравнивая с лжецами-историками, другой ученик, запомнивший, как занесенной снегом Москвой ходил в кружок и домой к учителю, где можно было рыться в книгах библиотеки.

Дом на Никитском, 6, за сто лет капитально не ремонтировался, обветшал настолько, что в одном путеводителе по Москве назван “неприглядным”. Строение не имело статуса памятника истории и архитектуры. Жильцов насильно отселили в “смутные годы” и разрушили дом десять лет назад, когда не было понимания ценности стиля эклектики. А как бы к ней ни относились, именно она и модерн придали центру Москвы неповторимость и красоту.

“Гори, гори, моя звезда”

В доме Шмита жил до переезда в 1901 году на казенную квартиру в новом здании Московской консерватории пианист и дирижер Василий Сафонов. О нем пишут в энциклопедии “Москва”: “сын казачьего офицера”, а на самом деле — генерал-лейтенанта, командира терской казачьей дивизии.

В 33 года профессора Петербургской консерватории, в детстве ученика Александра Виллуана, воспитавшего Антона и Григория Рубинштейнов, в Москву пригласил Чайковский. Из фортепианного класса Сафонова вышли Скрябин, Метнер, сестры Елена и Евгения Гнесины…

Обладая выдающимся талантом организатора, профессор Сафонов стал директором Московской консерватории и возглавил комиссию, задавшуюся целью построить на Большой Никитской улице новое здание и зал с органом. Сафонов сумел привлечь деньги меценатов (купец Солодовников пожертвовал 100 000 рублей) и казны, чему способствовала жена, дочь министра финансов Вышеградского. Студенты острили:

“Казак терский,
Зять министерский…”

С лучшей в мире акустикой Большой зал открылся выступлением симфонического оркестра, которым дирижировал Сафонов, к удивлению публики, без палочки. В годы революции 1905 года свободолюбивые студенты, считая директора, убежденного монархиста, черносотенцем, устроили ему обструкцию. Подавший в отставку и уехавший из Москвы Сафонов прославился в Европе и Америке как дирижер. Три года возглавлял Нью-Йоркский симфонический оркестр и Нью-Йоркскую консерваторию.

Жена Сафонова родила десять детей. Дочь Анна появилась на свет в июле 1893 году, когда семья занимала квартиру в доме Шмита на Никитском бульваре, а на лето уезжала на родину отца. Анна училась рисованию и живописи. В восемнадцать лет, окончив московскую гимназию, вышла замуж за морского офицера Сергея Тимирева, будущего адмирала. На Балтике, где зимовал российский флот, она встречает капитана 1 ранга Колчака.

Это имя в школе я запомнил в связи с частушкой, услышанной на уроке истории:

Мундир английский,
Табак японский,
Патрон французский,
Правитель омский.

Учил, что адмирал Колчак, как генерал Деникин, барон Врангель, враг революции и народа, разбитый Красной армией. Не знал, что адмирал в числе первых исследовал Арктику, открытые им острова назвали именем Колчака и его невесты Софьи, что адмирал блестяще командовал Черноморским флотом, базировавшимся в Севастополе.

Там начавшийся на Балтике с Анной “почтовый” роман в письмах стал явным для жены адмирала. “Я вас больше чем люблю”, — признался сорокалетний адмирал двадцатилетней женщине, влюбившейся с первого взгляда. В Гражданскую войну в Омске роман оборвался в час ареста адмирала, за которым последовала казнь.
Никогда Анна Тимирева не жалела, что связала свою судьбу с возлюбленным, расстрелянным на берегу Ангары. По легенде, якобы перед расстрелом Колчак запел любимый романс:

Гори, гори, моя звезда,
Гори, звезда приветная!
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда.

В действительности “заветная звезда” сияла в ссылке за сто первым километром от Москвы, в сибирской тайге, везде, где несла свой крест Анна.

Уходя на расстрел, адмирал в записке, сохранившейся в деле о казни Верховного правителя России, назвал ее “моей голубкой”, “обожаемой”, писал: “Я думаю только о тебе и твоей участи…”.

Участь была незавидная. Тридцать пять лет тюрем, лагерей, ссылки. И все эти годы — любовь в душе и стихах.

Наперекор тюрьме и горю
Утратам, смерти, седине
К ночному северному морю
Все возвращаюсь я во сне…

Сегодня об этой истории любви знают по книгам, фильму “Адмиралъ”, стихам Анны Тимиревой. Она жила после освобождения на Плющихе, в комнате коммунальной квартиры и умерла в 1975 году. Шостакович и другие музыканты выхлопотали ей у советской власти пенсию как дочери великого Сафонова в сумме 45 рублей. Могилу ее отца и деда, генерал-лейтенанта, в Кисловодске сровняли с землей, взорвав собор и затоптав кладбище.

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру