Кто такой Геннадий Хазанов — большой артист, обладающий чувством юмора, или юморист с великолепной артистической школой? Наверное, и тот и другой. Но есть еще один Хазанов — просто мыслящий человек. Его мнение по самым разным вопросам очень важно. Вот мы и решили накануне его авторского концерта в Театре эстрады поговорить с ним действительно “о самом разном”.
— 17 июня состоится ваш авторский вечер, который называется “Я вспоминаю”. Так что же вам хочется вспомнить?
— Глупо рассказывать содержание программы. Тот, кто интересуется, может прийти в Театр эстрады, посмотреть и послушать. Когда человек говорит “я вспоминаю”, то совершенно естественно, что речь идет о собственной жизни, о творческой дороге, о поисках, об ошибках. Вообще, это вечер для того, чтобы поделиться своими сегодняшними чувствами. Он имеет подзаголовок “Не концерт”, а значит, это не традиционная форма находящегося на сцене артиста, произносящего монологи старого образца. Поэтому если какая-то часть зрителей захочет пойти для того, чтобы слушать когда-то уже звучавшие монологи, то я их должен разочаровать — этого не будет. С помощью видеоэкрана я даю возможность еще раз самому себе и тем, кто придет в зрительный зал, посмотреть то, что сегодня даже технически невозможно выполнить на сцене, поскольку пополняющаяся галерея персонажей, от имени которых последние несколько месяцев я приходил на разные юбилеи, может существовать только в режиме видеозаписи. Ведь каждый грим занимает минимум час, а то и два, а значит, я лишен возможности в таком виде предстать перед зрителем.
— Почему вы решили так регулярно выступать с поздравлениями, облачаясь в маски исторических персонажей? Захотели придумать новый жанр?
— Для меня это единственная возможность существовать в режиме концертного исполнителя. Совершенно случайно с маской Сталина я появился почти 14 лет назад на юбилее Ольги Александровны Аросевой. Узнав, что она родилась в один день с Иосифом Виссарионовичем, я решил прийти от имени еще одного новорожденного. Причем товарищ Сталин как бы пришел праздновать свой день рождения, а не ее. Такое было начало. Потом несколько лет с разной периодичностью у меня появлялось: Гоголь, Штраус, незаконнорожденный сын Штирлица.
— Сына Штирлица я не видел.
— Я его исполнил на юбилее у Вячеслава Васильевича Тихонова. Это тот ребенок, которого несла радистка Кэт. Потом он подрос и стал работать в Службе внешней разведки…
— …и назвали его Владимиром Владимировичем?
— Он же сын Штирлица! Тут можно любое отчество придумывать, но Владимирович никак не получается.
— С этими масками вы выступаете, как правило, для своих, то есть приходите в подготовленную аудиторию. Но “свои” очень часто почему-то вас не узнают.
— Это не только моя заслуга. Это заслуга потрясающего гримера Лены, чудесной женщины, которая еще хранит традиции старого “Мосфильма”. Конечно, все мои маски — это своего рода забава, игра. Для меня сейчас нереально выходить на сцену в жанровом режиме. Эта моя дорога закончена. Я собрал довольно большой видеоархив моего концертного прошлого. Когда встал вопрос, чтобы это показать на телевизионном экране, выяснилось, что формат большей части моих выступлений выходит за границы возможности телезрителя. Когда миниатюра длится 4—5 минут, это еще вытерпеть можно. Когда же это 12 минут, 15, — сегодня такое смотреть не будут. Это нормально. Глупо было бы, если бы человек, в 35-м году прошлого века сконструировавший очередную модель “Мерседеса”, настаивал, чтобы сегодня, в 2009 году, ее покупали и на ней ездили. А раз это так, то получается, что то, что я делал на эстраде, скорее всего ушло навсегда.
— А когда вы смотрите какие-то записи Райкина, вы тоже думаете, что это уже устарело? Или он как великий артист на все времена? Хотя молодые вообще уже не знают, кто это такой.
— Для меня Райкин — это моя прожитая жизнь, и я не могу смотреть на него глазами 20-летнего человека. Когда я смотрю на райкинские выступления, вижу филигранное мастерство артиста. К великому сожалению, пленка не может передать энергию. На сцене от него шло бесконечное обаяние. Конечно, удельный вес того, чем занимался Райкин, сегодня несравнимо уменьшился, и претензии кому-либо предъявлять глупо. Хотя Райкин для меня все равно абсолютный камертон. Недавно я был на вручении радиопремии и обратил внимание, до чего поменялась фактура радиоведущих. Я никак не могу понять, почему они называются “диджеи”. Ну есть же русское слово “ведущие”.
— Вам не близки шуточки и ужимки этих молодых да ранних персонажей?
— Они у меня вызывают сильно отторжение. Я вижу придуманность, неестественность, отсутствие души. Есть только желание гарцевать и все время самолюбоваться.
— Наверно, вы имеете в виду еще и ведущих модной сейчас телепрограммы “Прожекторперисхилтон”?
— В “Перисхилтоне”, наверное, по отдельности способные люди. Очень щедро наделен чувством юмора Ваня Ургант. Не могу сказать, что с плохим юмором Гарик Мартиросян. Но когда начинается все вместе — это вызывает у меня неоднозначные чувства. Хотя, наверное, это одна из самых ярких юмористических программ на нашем ТВ. Но зачастую телевидение выдает юмор, аналогичный разговорному жанру последней четверти ХХ века. Это выглядит тяжелым анахронизмом.
— Вы кого конкретно имеете в виду?
— Почему нужно обязательно заниматься тем, чтобы я называл фамилии, для того чтобы завтра все говорили: опять Хазанов выступает против…
— Ладно, не хотите Петросяна называть, ну и не надо.
— Петросян являет собой пример советского юмора, во многом на сегодняшний день не отвечающего требованиям молодых людей. Но отвечающий вкусам большой части нашего населения.
— Которая советской до сих пор и осталась.
— А какой она еще может быть? Люди большую часть жизни прожили в советское время. Как должен переродиться Петросян и зачем он должен перерождаться? Петросян делает то, что умеет. Как было написано на табличке в одном ресторане: не стреляйте в пианиста, он играет как умеет. Это тот же самый случай. Петросян делает свою работу честно. Я не поклонник его и не стесняюсь об этом говорить. Но я не имею права запретить людям получать удовольствие от того, что делает Петросян, причем под Петросяном я понимаю не только самого Петросяна, но и целое направление у этого, будем говорить, поп-юмора.
— Я часто говорил с “петросянами” на эту тему и им противопоставлял вас. На что они отвечали: “Да чем лучше его “кулинарный техникум” того, что говорим сейчас мы?”
— Я не могу никак понять, почему речь идет о “кулинарном техникуме”. Если эти люди считают, что, кроме монологов “учащегося кулинарного техникума”, артист Хазанов больше ничего не сделал, тогда они правы. “Учащийся кулинарного техникума” прожил максимум до конца 70-х годов. Дальше у меня и у тех, кто со мной по этой дороге брел, хватило сил выбить себе право делать еще и что-то другое. Недавно в интернете я прочитал, что Шифрин сказал про меня, будто я не Фридрих Ницше. Не спорю. Но в отличие от большинства исполнителей я все время ощущал потребность выбиться за эти рамки, и эта неугасающая потребность привела меня к разрыву с эстрадой. Я понял, что не в состоянии удовлетворить запросы масс. Но это моя проблема, а не зрителя.
— Давайте еще раз вернемся к вашим юбилейным персонажам. Не так давно на канале НТВ вы показались в образе национального молдавского героя Штефана Великого и накануне их президентских выборов в стихотворной форме призвали голосовать за партию президента-коммуниста Воронина.
— А с чего вы взяли, что это я?
— Да у меня даже сомнений не было, что это вы. Геннадий Викторович, когда вы говорите, что вас даже коллеги-артисты не узнают в исторических образах, то, извините, я узнаю вас всегда.
— Но вы же видите меня по телевизору, а из зала взгляд совсем другой. Там расстояние до сцены минимум 15—20 метров. Я, конечно, доверяю вашей проницательности, но сильно сомневаюсь. Когда я впервые вышел на сцену в образе Сталина с Аросевой, меня ни один человек не узнал.
— Вы не политический пиарщик, а, наоборот, человек, который очень внимательно следит за своей репутацией. Поэтому когда “человек, похожий на Хазанова” появляется в таком контексте, я подумал: зачем вам это было нужно?
— А вы знаете, зачем многие артисты участвуют в избирательных кампаниях? Это чисто меркантильный интерес. Вот София Ротару накануне президентских выборов на Украине говорит: я еще не решила, за кого буду выступать. И смысл этих слов был такой: я сейчас провожу тендер. Кто-то продает свое дело, кто-то — свое имя. Но в моем случае ни о какой продаже речь не идет. Никакого гонорара за это мое появление на ТВ я не получал. Более того, это был мой подарок ко дню рождения президента Молдавии, с которым я дружу.
— Хочется понять ваше отношение к нынешней власти. Я слышал ваше высказывание о том, что Путин послан нам Богом. Переведите. Стоит ли так относиться к власти? Если бы вы сказали, что Гус Хиддинк послан нам Богом (или Абрамовичем?!) или тренер хоккейной сборной России Вячеслав Быков, тогда я бы вас понял.
— Я не претендую на безапелляционность. Я высказал только личную точку зрения. Хиддинк плохо играющую команду вытащил все-таки на чемпионат Европы, где она очень прилично отыграла две игры. А выйдя на последнюю игру, мы продемонстрировали, что классной команды у нас нет. Но все говорили: Гус Хиддинк — кудесник. А теперь посмотрите, что происходило в тот момент в стране, когда Путин пришел к власти. Путин для страны сделал гораздо больше, чем Гус Хиддинк или Вячеслав Быков для сборной России. У Бога больше других дел нет, как выигрывать чемпионат мира по хоккею с шайбой. Нужно было спасти распадающуюся, погибающую страну. Конечно, у Путина были и есть ошибки. А кто сказал, что посланные Богом на землю люди не совершают ошибки? Я же не сказал, что Путин — мессия.
— Но звучало это примерно так.
— Я считаю, что Путин, пришедший в 2000 году в Кремль, остановил, с моей точки зрения, с бешеной скоростью катящуюся к гибели страну. Я видел изнутри, что там, в Кремле, творилось. Про Россию уже и говорить нечего, и так было все понятно. Бог нам послал Путина вместе с ценами на нефть. А Путин ушел с поста президента, и Бог сказал: ну все, теперь пускай нефть падает. Я далек от того, чтобы рисовать безоблачные или розовые картины. Речь идет только о проблеме качественного кризисного менеджера.
— То, что творится в Кремле, далеко не всегда связано с тем, что происходит в стране. Это две большие разницы. Телевидение создает миф об ужасных 90-х, о том, что Россия теперь встает с колен. Я этим мифам верить не хочу и не понимаю, почему им верите вы.
— Я никаким мифам вообще не верю. Я хорошо знаю, в каком положении была страна. И не важно, кто виноват: Горбачев, Ельцин… Этот путь, эти мучения стране предписаны судьбой, Богом. А Ельцин, Горбачев — только исполнители этого. Точно так же, как и Путин. Но получается, что те демократы, которые больше всех кричат о морали, всю эту систему во многом сами и дискредитировали. Демократ, решающий в первую очередь собственную судьбу, а не судьбу тех людей, которые его выбирают, хуже коммуниста. Я не делаю из Путина Господа Бога, и он не наместник Бога на земле. Мне от Путина абсолютно ничего не нужно. У меня ордена есть, жилье, транспорт. Я не бедствующий человек. Более того, у меня даже нет тех активов, которые страшно потерять, если ты не поддерживаешь власть. Сегодня считается ругательным тоном для тех, кто причисляет себя к интеллигенции, хвалить Путина. Я не принадлежу к интеллигенции и не понимаю, что это такое. Но я знаю, что такое совестливый человек.
— Но вы во времена Брежнева никогда ничего позитивного в адрес власти не говорили, хотя вас тогда давили по полной программе. Зачем же теперь-то им петь дифирамбы?
— Меня власть перестала давить, когда на первое место в государстве пришел Горбачев. С начала перестройки моя жизнь принципиально поменялась, потому что с меня сняли идеологический пресс. Но я отвечаю только за себя. Я не являюсь спасителем народа, представителем народа. Я — частное лицо. Свои симпатии и антипатии я определяю тогда, когда иду или не иду на избирательный участок. Я говорю конкретно про конкретного человека. Про Путина. И буду говорить. Но власть — это не только Путин. Путин никогда не победит коррупцию в этой стране. Мне уже не 25 лет, и какие-то вещи в жизни я переоценил. Мой юношеский максимализм остался в прошлом.
— Но даже при всем вашем личном уважении к Путину, может, не стоит публично говорить об этом? Может, лучше все-таки промолчать?
— Но я так думаю на самом деле. А вы меня упрекаете: зачем ты так думаешь! Хотя после нашей беседы я подумаю, стоит об этом говорить публично или нет.
