Обрусевшим именем еврейского пророка Илии, “взятым на небо” в 806 году до рождества Христова, зовется Ильинка. Эта великолепная улица Китай-города ведет от Красной площади к Ильинским воротам. Ни один чтимый иудеями и христианами пророк не обладал таким могуществом, как Илия, повелевавший небом, “разверзавшим или затворявшим свои хляби”. В переводе с иврита “Илия” означает “Бог — мой Всевышний”. Имя пророка-громовержца у русского народа стало символом силы и справедливости; его носил самый могучий былинный богатырь — Илья Муромец.
…Не было другого места на земле, где на небольшом пространстве одной улицы концентрировалось бы столько политической власти, как на Ильинке. В этом проезде и рядом с ним до недавних лет располагался аппарат громадной партии, правившей Советским Союзом. Аппарат ЦК КПСС занимал здания общей площадью 120000 квадратных метров. И управлял не только супердержавой, но и государствами-сателлитами в Европе, Азии, Африке, Америке…
Но вернемся к истокам. Название улицы произошло от Ильинского монастыря, основанного на ней в начале XVI века. Просуществовал он недолго и был упразднен, окруженный со всех сторон торговыми рядами. В духовной грамоте Иван III помянул: “А ставятца гости с товаром иноземцы и из Московской земли и из их уделов на гостиных дворах”. Внук великого князя Иван Грозный не только срубил новый Гостиный двор, но и заставил всех московских купцов жить рядом с ним. После очередного пожара Борис Годунов построил каменный Гостиный двор. Его дополняли торговые ряды, которые были “весьма преудивлены и преукрашены”. Фасады радовали глаз цветными изразцами и “каменной резью”. На главных вратах государь Михаил Романов “повелел свое царского величества имя написати златыми письмены и вверху постави свое царское знамя — орел позлащен”. Так Ильинка украсилась “Государева гостиного двора рядами”.
В каждом ряду, а их было великое множество, торговали чем-то одним, поэтому каждый ряд назывался именем товара: Шапочным, Седельным, Котельным, Лопатным, Масляным, Овощным и так далее. Торг служил двигателем жизни, которую описал художник Аполлинарий Васнецов:
“В Китай-городе — кружала и харчевни, погреба в Гостином дворе с фряжскими винами, продаваемыми на вынос в глиняных и медных кувшинах и кружках. Тут же брадобреи и стригуны для желающих, прямо на открытом воздухе занимающиеся своим ремеслом. Здесь же зазывали прохожих в кружала и притоны словоохотливые веселые женщины с бирюзовыми колечками во рту. Слышен был плач детей-подкидышей, вынесенных сюда в корзинах. Пройдет толпа скоморохов с сопелями, гудками и домрами. Разольется захватывающая разгульная песня пропившихся до последней нитки бражников. Гремят цепи выводимых сюда для сбора подаяния колодников… Крик юродивого, песня калик перехожих… Смерть, любовь, рождение, стоны и смех, драма и комедия — все завязалось неразрывным непонятным узлом”.
Посреди этого “торговища” возвышался Посольский двор, где останавливались приезжавшие в Москву иностранцы. Напротив него в Панских дворах жили поляки, дипломаты и купцы. О них хранит память название Старопанского переулка.
Пораженные масштабами необъятной Московии, роскошью царей, бытом и нравами московитов, иностранцы оставили донесения своим государям, детальные описания, которые позволяют многое понять и в современной жизни. От побывавшего у нас во времена Василия Темного венецианца узнаем, что уже тогда в Кремле боролись с пьянством: “Нельзя обойти молчанием одного предусмотрительного действия великого князя: видя, что люди там из-за пьянства бросают работу и многое другое, что было бы им самим полезно, он издал запрещение изготовлять брагу и мед и употреблять цветы хмеля в чем бы то ни было. Таким образом, он обратил их к хорошей жизни”. Спустя четверть века, при Иване III, другой венецианец, посетивший Москву, “хорошей жизни” уже не увидел. Признав, что “русские очень красивы, как мужчины, так и женщины”, он вместе с тем отметил: “Они величайшие пьяницы и весьма этим похваляются, презирая непьющих”.
Современник Василия III барон Герберштейн, автор “Записок о Московитских делах”, которого часто поминают историки, подчеркнул одну особенность московитов, возродившуюся с новой силой в нынешние годы рыночной передряги. “Народ в Москве, как говорят, гораздо хитрее и лукавее всех прочих, и в особенности вероломен при исполнении обязательств; они и сами отлично знают про это обстоятельство, поэтому всякий раз, как вступают в сношения с иноземцами, притворяются, будто они не московиты, а пришельцы, желая этим внушить к себе большее доверие”.
Дипломаты из окон Посольского двора видели круговорот бурной жизни Китай-города. В нем насчитывалось свыше 4000 лавок! Каждая, чтобы такой считаться, должна была занимать свыше 20 квадратных метров торговой площади. В “Сказании светлейшему герцогу Тосканскому” в Китай-городе XVII века упоминается “три обширнейших Гостиных двора, или, по их размерам, вернее сказать, три укрепленных замка иностранных купцов. В первом, более древнем, продаются дешевые товары для ежедневного употребления; во втором, новом, взимается пошлина по весу товара и хранятся главным образом товары немецкие; в третьем, или Персидском, армяне, персы и татары содержат около двухсот лавок с различными товарами, расположенными по порядку под сводами, и представляющих красивое пестрое зрелище”.
Пожары не раз испепеляли рукотворную красоту и сказочное богатство Гостиного двора и торговых рядов. После очередного большого огня Алексей Михайлович издал указ:
“А сапожной красный ряд и скобяной — свести и дати им места на Ильинском крестце… А от Гостина двора — кожевной и уксусной ряд, и сусленников, и квасников, и гречников, и гороховников, и молочниц, и луковников, и чесночников, и мыльников, и извощиков и всяких людей, которые торгуют мелкими товары, велели с большой улицы и с площади сослать и дать место, где они приищут, и впредь чтоб больших улиц и площади не займовали”.
По рядам носился с корзиной сын московского конюха Данилы Санька Меншиков и кричал без устали: “Пироги подовые!” Бывший пирожник остался неграмотным, но преуспел в походах и делах Петра, заслужил титулы графа, светлейшего князя, высшее воинское звание — генералиссимус. (Александру Даниловичу Москва обязана Меншиковой башней и Чистыми прудами.) Однажды рассерженный на него из-за чего-то царь сказал провинившемуся любимцу: “Знаешь ли ты, что я разом поворочу тебя в прежнее состояние? Тотчас возьми кузов свой с пирогами, скитайся по лагерю и по улицам и кричи: “Пироги подовые!” — как делывал прежде. Вон!..” Пришлось светлейшему взять у первого встречного пирожника кузов и явиться с ним на глаза расхохотавшемуся царю.
…В начале улицы “из простых людей Клим, а по прозвищу Мужило” построил храм Ильи-пророка. Маленькая одноглавая церковь упраздненного монастыря сохранилась, но зажата со всех сторон торговыми домами Теплых рядов. Власть денег, власть капитала в Китай-городе правила бал задолго до победы капитализма в России. Сила денег задвигала на задний план соборы, как это мы видели на Никольской. На Ильинке стихия рынка сметала древние церкви задолго до пришествия большевиков.
Вместо обители (на Ильинке, 3) появилось Новгородское подворье, нечто среднее между постоялым двором и церковным управлением. Романовы, укрепляя династию, щедро дарили монастырям владения в Китай-городе. Рядом с Новгородским подворьем (Ильинка, 5) возникло Троицкое подворье Троице-Сергиевой лавры. За ним (Ильинка, 7) — подворье Иосифо-Волоколамского монастыря. Далее (Ильинка, 9) стояло подворье Алексеевского монастыря. За ним — подворье Воскресенского монастыря (Ильинка, 11). Можно лишь воображать, какая дивная картина открывалась взорам прохожих. Ведь в каждом подворье среди монументальных палат возвышались церкви с куполами и колокольнями. Судьба всех подворий одинакова. Как пишут историки, “в связи с торговым характером улицы они вскоре превратились в источник больших доходов для монастырей, сдававших их купцам под лавки и амбары”. Эти заведения дополняли “Государева гостиного двора ряды” и Гостиный двор.
Кроме зажатой в истоке улицы церкви Ильи-пророка в устье Ильинки возвышалась непревзойденной красоты церковь Никола Большой Крест. Гости из Архангельска, братья Филатьевы, в 1680 году возвели этот пятиглавый большой храм. Его нижний этаж служил хранилищем товаров и усыпальницей. Над ним высились стены, украшенные шестигранными окнами и венцами, подпиравшими башенки куполов, усеянные звездами. По обету братьев внутри храма установили высокий крест с частицами мощей 156 святых. Поэтому эту церковь Николы, в отличие от других одноименных, называли Никола Большой Крест. Авторы путеводителя “По Москве” 1917 года видели храм светло-голубым. Не скрывая восхищения, они писали: “Особенно интересны крыльца, в сложной обработке которых чувствуется уже настоящий рисунок барокко. Великолепное убранство этого храма ставит его в ряд с самыми лучшими образцами русского искусства”. В справедливости этих слов можно убедиться в трапезной церкви Троице-Сергиевой лавры, куда попал иконостас, созданный по заказу братьев Филатьевых царскими изографами Оружейной палаты. От разрушенного храма остался фундамент, присыпанный землей чахлого сквера. Помянутые два крыльца, выходившие на тротуар, послужили большевикам в 1933-м основанием для сноса шедевра. Очевидец вандализма поэт Юрий Ефремов, потрясенный злодеянием, писал:
И выдрана с корнем, оторвана с мясом,
Обрушена навзничь немая глава.
И — ах! пронеслось по напрягшимся массам,
Услышавшим боль и забывшим слова.
И звезды, блиставшие золотом звезды
С размаха упали на крышу ничком
И в выступ кирпичный уткнулись, как гвозди,
И купол застрял на уступе торчком.
Так рушилась церковь...
На Ильинке, кроме церкви Ильи-пророка, не осталось ничего от средневековой Москвы. Сломали вслед за Николой храм Ипатия, принадлежавший подворью знаменитого Ипатьевского монастыря в Костроме. Поводом к сносу послужило “письмо трудящихся” в Моссовет — о том, что церковь “расположена против здания ЦК ВКП(б) и своим присутствием только влияет на небольшую часть отсталого населения”. О разрушенном храме напоминает название Ипатьевского переулка. Из многочисленных некогда подворий Китай-города сохранились в Ипатьевском переулке палаты Боровского Пафнутьева монастыря. Их передвинули в глубь двора, когда сооружали столовую ЦК партии. Тогда памятник XVII века обмерили и исследовали досконально, вернули, насколько это было возможно, утраченный вид. Одноэтажные каменные палаты, крытые черепицей, состояли из пяти сводчатых зал и тянулись на 26,5 метра.
Соседние Красные палаты в Ипатьевском, 12, принадлежали богатому “гостю” Ивану Чулкову и находились в его купеческой усадьбе. Стены роскошного дома сплошь покрыты вытесанными вручную из кирпича наличниками, карнизами, “лопатками” и поясами между этажей. Все это дополнялось утраченным ныне Красным крыльцом.
Усадьба купца перешла Симону Ушакову для “иконописного завода, что с учениками”. Это последний великий русский иконописец Московской Руси, игравший роль главного художника Кремля. Он писал фрески и иконы, парсуны (портреты), делал рисунки монет, украшал ружья, гравировал, чертил карты и планы. Симон Ушаков первым в Москве решился писать иконы, “как в жизни бывает”. Плоские лики святых у него предстали в объеме, он использовал светотень, чтобы создать “световидные образы”, по примеру художников Западной Европы. “Живоподобные образы” вызвали ярость у многих современников, в числе которых был неистовый протопоп Аввакум. По поводу художественных новаций он высказался такими словами, обращаясь к патриарху Никону, одобрявшему реализм на иконах Симона Ушакова: “Посмотри на рожу свою и на брюхо свое, никонианин окаянный, — толст ведь ты. Как в дверь небесную хочешь войти?.. Взгляни на святые иконы и смотри на угодивших Богу, как хорошие изографы изображают их облик: лица и руки, и ноги тонки и измождены от поста и труда... А вы ныне подобие их переменили, пишите таковыми, как вы сами, — толстобрюхих, толсторожих, и ноги, и руки как тумба… А то все писано по плотскому умыслу, так как сами еретики возлюбили толстоту плотскую и отвергли возвышенное… Ох, ох, бедные! Русь, чего-то тебе захотелось иностранных поступков и обычаев!” Взгляды Аввакума в сущности разделяли искусствоведы ХХ века, полагавшие, что ангелы “Троицы” Симона Ушакова (она — в Русском музее) выглядят грузными в своей грубоватой телесности, а их объемность лишена святой одухотворенности и поэзии, присущей “Троице” Андрея Рублева.
Симон Ушаков расписывал не только дворцы и церкви Кремля. Рядом с “иконописным заводом” стоит в Никитниковом переулке Китай-города храм Троицы, построенный в своей усадьбе купцом Григорием Никитниковым, ярославским гостем. Его богатство позволило неизвестному великому зодчему и лучшим художникам Оружейной палаты создать в первой половине XVII века дивный храм. Внутри и снаружи церкви предстает красота, подобной которой нет ни в какой другой столице. Колокольня и крыльцо под шатрами, белокаменные узоры, цветные изразцы, золоченый иконостас… Можно долго называть детали рукотворного великолепия. Но слова бессильны описать картину, возникшую в эпоху возрождения Москвы, наступившую после триумфа Минина и Пожарского.
