Филипп Нуаре оставляет ощущение уюта. Если это награда за жизнь, то он сам себе является собственной отличной премией. Интервью с собой он любит назначать во время конных прогулок. Вежливо интересуется у корреспондента, умеет ли он сидеть в седле. Журналисты чаще всего согласно кивают, полагая, что умение сидеть на лошади ничем не отличается от умения сидеть на стуле. “Если вы будете завтра свободны, — заканчивает Нуаре, — я приглашаю вас на конную прогулку”. Увы, на следующий день интервью, как правило, отменяется. А Нуаре от души потешается над доверчивыми журналистами. Одна из маленьких слабостей великого артиста — посмеяться над теми, кто смеется над ним. Что не мешает ему оставаться одним из замечательнейших людей Франции.
Филипп Нуаре обожает курить трубку и сигары. Это две степени знаков внимания, которые он оказывает понравившимся ему людям. Если человек ему симпатичен — он закуривает в его присутствии одну из своих знаменитых ароматных сигар. Портсигар оборудован специальным термометром, чтобы, не дай бог, температура внутри коробки не превысила норму.
Запах — самая сильная форма поощрения человека, считает Нуаре. Если человек не просто симпатичен, а вызывает неподдельный восторг, Нуаре раскуривает в его присутствии трубку с “вишневым” табаком.
Поразительно, но этот гигант производит впечатление очень хрупкого человека. Как это ему удается? Сам он говорит, что этому секрету его научил Жан Габен. Однако что это за “прием”, Филипп Нуаре не уточняет. Но вот уже 72 года воображает себя невесомым, как мотылек.
Актер, которого нынешнее поколение не может представить себе иначе как пожилым и с бородой, в свое время начинал с легендарным Жераром Филиппом и был до неприличия молод. На одного — Филиппа — слава обрушилась, едва тому исполнилось восемнадцать, к другому она пришла после шестидесяти.
— И слава богу, — говорит Нуаре. — Филиппа погубила его известность. Если бы он рос в тиши и безвестности, как я, то вполне мог бы дожить до семидесяти.
— Каков рецепт моего благополучия? — переспрашивает Нуаре. — Я владею искусством лени. Это самая приятная из всех наук в мире. Кроме итальянцев, никто из европейцев не овладел ею в достаточной степени. Правила простые. Для начала нужно обзавестись домом где-нибудь вдали от шумных мест. Во-вторых, хорошим сном. Вставать нужно тогда, когда солнце уже устало нагревать бедную землю, где-нибудь между 11 и 12 часами дня. Именно тогда природа млеет вместе с вами, и часа три у вас уходит только на то, чтобы попасть ногами в домашние тапочки, выползти на балкон с чашкой кофе, вдохнуть тончайший аромат темно-бордовых любимых роз, перемешанный с пряным запахом кофе...
Не знаю, хорошо это или плохо, но именем Нуаре назван один из самых распространенных на юге Франции сортов морозоустойчивых бордовых роз. Нет сорта “Делон”, нет сорта “Бельмондо”, зато есть сорт “Месье Нуаре”. Из всей актерской братии только он один удостоился подобной милости от садоводов и природы.
Сам он считает, что все это благодаря его лени. Он редчайший образец человека, который добился всего именно благодаря ничегонеделанию и дуракавалянию.
Умение лениться — тонкая наука. Надо делать все так, чтобы ты сам не замечал, как время уходит сквозь пальцы. Легко напиться, заиграться в карты — и не заметить, КАК УЙДЕТ ВРЕМЯ. Но это будет банальным убийством времени. А вот потратить его так, чтобы не сделать ни одного полезного дела и в то же время чем-то себя обогатить, — искусство посложнее актерского.
Нуаре предпочитает неторопливую прогулку вдоль собственного дома, в шлепанцах, наслаждаясь стуком пяток о задники тапок: чпок, чпок... — потом обратно: копч, копч... Он дегустирует воздух, напоенный ароматом роз своего имени. Это его памятник. У одних из бронзы — после смерти, у него при жизни — из запаха.
После этого он болтает ногами в бассейне, дочитывает заинтересовавшую его статью и к шести выползает к обеденному столу: то ли на обед, то ли на завтрак — как кому нравится. В его доме название этого определяет экономка. К девяти вечера месье Нуаре вдруг удивленно охает, кидается к огромным настенным часам и кричит, что день кончился, пора ложиться в постель и “глотать” “недопроглоченный” с предыдущей ночи роман. Вот вам и весь день.
Впрочем, Нуаре не всегда сорил временем, убивал его или давал течь сквозь пальцы...
Если у вас есть отец, провинциальный буржуа, владелец нескольких лавок, у которого есть любимая жена — ваша мать, молите бога, чтобы они никогда не умирали. Иначе вам придется работать в галантерейной лавке, продавая мужские воротнички. Молодому Филиппу была уготована судьба сельского продавца... Стоять за прилавком для Нуаре было все равно что стоять голым. Чего стоит только одно из его воспоминаний о том, что взгляды покупателей прожигали его насквозь, как бумагу. И что было толку от его умения громко петь тирольские песни или читать Библию задом наперед.
Его отец оставил ему в наследство буржуазную мораль и сельскую элегантность. С этим багажом Нуаре сбежал в Париж — поступать в театральную школу.
Приемную комиссию Нуаре покорил “манэрами” и отставленным в сторону мизинцем. От всего этого за километр веяло старомодностью. Правда, с такой фактурой ему доставались только роли сказочных великанов и придурковатых царей.
Два его самых любимых учителя: легендарный французский режиссер Жан Вилар и Жан Габен.
Жан Габен, как я говорил, научил его “летать” и тем самым не комплексовать по поводу собственного веса. А где уверенность, там и обожание. Девушки бросали взгляды на тучного гиганта, но далеко не каждая отваживалась к нему подойти. А если чихнет — снесет как муху!
Огромные замшевые перчатки на пуговицах; неснашиваемые, немодные, зато очень надежные башмаки, в которых Нуаре щеголял в любое время года... Таков был его внешний облик в годы холостяцкой жизни... Что может быть лучше этих примет цивилизации? Разве лишь лифт...
Испорченному парижскому лифту Нуаре обязан своей любовью. Однажды он застрял в лифте, возносящем его на последний этаж одного старинного парижского дома. Вместе с ним застряла хорошенькая актриса Моник Шометт. Неловкость была настолько очевидной! Шляпу снять нельзя, ее тулья упирается в потолок лифта, начать разговаривать с незнакомой девушкой — моветон. Молча глазеть друг на друга — глупо. А близость двух душ так очевидна!
Они вошли в лифт незнакомыми, застряли — будучи на “вы”, вышли, смеясь — на “ты”. Ирония судьбы.
Плохо, если у тебя в запасе только сельское благородство и приличные манеры провинциала. Другое дело, если есть еще двести тонн сумасбродства, которые помогут вывести барышню из лифта, проводить до ближайшего кафе, а оттуда через пару дней — до церкви.
Его история любви была подобна пожару, который не смогли погасить ни усилия пожарных, ни завистливые толки коллег. Правда, его первая любовь оказалась и последней. Грустный факт для издателей “желтой прессы”, но зато приятный для самого Нуаре. Влюбляться десять раз за год — не для него. Опять не спать ночами, сочинять сонеты, терять килограммы веса — и все ради чего? Чтобы испытывать все время одно и то же, за исключением произносимого с нежностью имени: Жоржетту менять на Жанетту, а Лизетту — на Колетту.
Не имеет смысла. Уже если тебе довелось быть счастливым с одной женщиной — нельзя ничего менять! Замри... Пусть время течет меж вашими пальцами, а ваши губы не остывают от жарких поцелуев...
Живи дальше! Ленись...
Скажете, так жить нельзя?!
Нуаре удивляется такому вопросу.
— Только не говорите мне, что любить жизнь — это значит бегать по утрам или работать до седьмого пота. Любить жизнь — это все делать со вкусом, медленно и неторопливо. Вот мой отец Пьер, — вспоминает мсье Нуаре, — за день едва два километра мог пройти по своей деревне. И пахарь из него был никудышный. Зато, когда он шел, вся деревня сбегалась посмотреть. Видно было, что шел аристократ: руки в перчатках, на голове шляпа. Он шел, а земля словно сама стлалась ему под ноги. А как он управлялся со своим головным убором?..
Уроки шляпного этикета папаша Нуаре сумел вдолбить в голову Филиппа так надежно, что иногда он повторяет их досужим журналистам.
Если ты идешь по сельской дороге и навстречу тебе попадается человек, не надо ничего говорить. Заставь говорить свою шляпу. Любое человеческое слово окажется менее красноречивым. Не верите?
Если вам попался навстречу человек неприличный, словом, бродяга и пьяница, нужно пройти мимо него, не дотрагиваясь до полей шляпы.
Если человек неприличный, но его родители были дружны с вашими, — можно еле заметным движением притронуться двумя пальцами к полям шляпы.
Но если встречный — человек достойный, надо сорвать шляпу с головы, остановиться и разговаривать с непокрытой головой.
Вот что значит “шляпное” красноречие. Поистине универсальное изобретение, заменяющее язык, оружие, газету и головной убор одновременно.
Нуаре шутит, что его шляпа — гарант его мужской верности по отношению к жене.
— Если я когда-нибудь изменю моей Моник, — уточняет Нуаре, — она сразу об этом догадается по полям моей шляпы. Хотите верьте, хотите нет. Поля виновато повиснут, как уши у собаки. Я сам видел такое на шляпе своего отца.
Судьба часто разлучала Филиппа Нуаре с любимой женой, унося за много-много километров от Парижа на съемки фильмов. Его окружали самые красивые женщины европейского кино: Катрин Денев, Шарлотта Ремплинг, Анни Жирардо — недруги моментально записывали его в “сердцедеры”, а друзья бросались превозносить как героя-любовника. Но тем не менее ни одна из них ни разу не удостоилась его поцелуя.
— Почему? — спрашивали его друзья. — Жена же не видит.
— Дураки, — отвечал Нуаре. — Моя Моник “сидит” у меня в шляпе, мне просто неинтересно целоваться с другими женщинами.
В общем, он зарекомендовал себя королем лени, у которого круг любовных пристрастий ограничен только одной женщиной — женой. Дружеские привязанности — двумя мужчинами: актером Жаном Рошфором и режиссером Бертраном Тавернье. А все остальное его не интересует.
Он совсем не боится папарацци, потому что, во-первых, живет в такой глуши, в которую ни одному фотобраконьеру не захочется забраться. Во-вторых — он живет так медленно, что они скорее со скуки сдохнут, чем дождутся хоть какого-нибудь пикантного кадра. Такова его частная жизнь.
Естественно, что иногда он приоткрывает над ней завесу таинственности. В свойственной ему манере.
Сколько ему лет? “Ровно столько, чтобы не работать с актерами, получающими по минимальной ставке”.
Сколько у него друзей? “Ровно столько, чтобы про тебя не говорили, что ты волк-одиночка”.
Каких женщин он предпочитает? В этом ответе Нуаре блистает: “Всегда хорошо отзывайся о женщинах вообще, хвали только тех, кто тебе нравится, а об остальных не говори вовсе. Водись с ними поменьше и остерегайся им доверять. Но главное, не допускай, чтобы твое счастье зависело больше чем от одной из них, и по возможности самой лучшей, только тогда ты умрешь счастливым”.
Вот кто такой месье Нуаре. Не только большой актер, но и верный муж, не просто верный муж, но и элегантный мужчина, а еще новый сорт роз — весьма колючих созданий, которые слишком близко к себе никого не подпускают.
