Всякий человек в какой-то момент начинает думать о старости. А что будет, когда он уже не сможет работать? Пенсия маленькая, у детей своя жизнь, им некогда. Как ему быть тогда со своими болячками, как доживать в одиночестве и заброшенности? Отправляться в дом престарелых? Но все знают, что такое наш отечественный “дом престарелых”, — уж лучше сразу в могилу...
Впрочем, из домов-могил есть исключение. Называется — геронтологический центр “Переделкино”. Раньше это заведение принадлежало ЦК КПСС и предназначалось ветеранам высокого полета, Героям Советского Союза, заслуженным большевикам и народным артистам. Сейчас туда тоже устроиться непросто, нужны ходатайства, но столь высоких заслуг перед страной, как прежде, уже не требуется, работают и иные механизмы.
Геронтологический центр строился с “циковским” размахом: у каждого ветерана здесь отдельная комната-квартирка с мебелью и балконом, стеклянные переходы между зданиями, огромная столовая, трехразовое питание, киноконцертный зал, врачи, медсестры, процедурные кабинеты, вокруг чудный парк... Проживают 150 человек, обслуживают их 300. Полная свобода, можно днем в Москву съездить погулять, а можно уехать на месяц, твою комнату тогда должны опечатать, и никто туда не войдет до твоего приезда. В общем, круглогодичный санаторий. Казалось бы, живи да радуйся, что так здорово устроился, и думай, сколько народу тебе завидует. Однако природа человеческая такова, что даже в санаторных условиях она не расслабляется и накал ее борьбы за лучшее не ослабевает.
На минувшей неделе в геронтологическом центре прошло собрание. Власти убеждали его обитателей в необходимости заключить договор, по которому у них будет вычитаться из пенсии 75 процентов — за продукты питания, мягкий инвентарь и бытовое обслуживание. Впрочем, по сути для ветеранов ничего не меняется, 75 процентов они и раньше платили, но сейчас в связи с распоряжением правительства вводится вот такое новшество — договор.
Ветераны, сомневаясь в искренности намерений властей, на всякий случай пригласили на собрание корреспондента “МК”.
Народу в зале собралось много. Все выглядели прекрасно: безукоризненно подстриженные нежно-сиреневые дамы в бусах, седые ухоженные джентльмены — аккуратные и отглаженные. Даже странно было, что таким интеллигентным и вполне еще крепким, здоровым людям приходится жить не дома, с детьми и внуками, а в доме для престарелых, одиноких и немощных.
Представитель Минтруда Петрова доходчиво объяснила легальность и безопасность договора. Пока она выступала, активистка из зала отпускала ехидные замечания.
После официальной речи начались вопросы. К микрофону вышел мужчина в клетчатой рубашке и представился: “Колдаков, пенсионер”. — “Знаем”, — загалдели в зале. Колдаков сообщил, что нашел в тексте договора вредный юридический пункт о том, что “мы сами обеспечиваем свое содержание”, и предложил “покончить с разговорами об изъятии из нашего кармана дополнительных денег”.
Поднялся шум. Встал директор центра и сказал: “Успокоились” — после чего напомнил собравшимся, что их сюда насильно никто не тянул, все знали, что надо будет платить 75 процентов от пенсии, а больше с них никто никогда не брал, что подтверждается многочисленными проверками прокуратуры и ФСБ, проведенными по заявлениям самих же господ, проживающих в центре. “Содержание каждого из вас обходится в два миллиона рублей в год, а вы сами платите хорошо если 20 тысяч, все остальное оплачивает государство, — сказал директор. — Вы подумайте, сколько пенсионеров получает гораздо меньше, чем вы”.
Ветераны, устыдившись, на секунду притихли, но активистка из зала все равно крикнула: “Не смейте затыкать рот народу”. Тогда вышел пенсионер Буздыков и попросил директора дать ему посмотреть Устав геронтологического центра. Это невинное требование привело директора в сильное замешательство. “Устав? Какой устав? — удивился директор. — Ах, устав... Устав сейчас перерабатывается, мы меняем правила внутреннего распорядка, а потом я рассмотрю ваш вопрос и, возможно, позволю вам ознакомиться. Хотя я, кстати, не обязан вам устав давать...”
“Сядь на место, — заорал на Буздыкова мужчина со второго ряда. — Ему государство — все, а он — устав дайте!” — “Это председатель Совета ветеранов, — объяснила сидевшая рядом со мной женщина, — живет с женой в двух комнатах”.
Непонятно с чего зал разошелся не на шутку. Сиреневые дамы кричали друг на друга: “Да замолчишь ты, собака?” — и махали руками. Я начала догадываться, почему эти интеллигентные леди и джентльмены не живут дома, с детьми и внуками.
— Что касается столовой, — к микрофону вышел ветеран Афанасьев, — хочу сказать, что обслуживают нас по-хамски.
— Ооооох! — одобрительно выдохнул зал.
— Официантки руками накладывают в тарелки еду — оладьи и винегрет. Нам нужен нормальный Совет ветеранов, он должен все это проверять.
Председатель Совета ветеранов вскочил как ошпаренный, однако выступить ему не дали. Слово снова взял директор центра. Он ударил себя в грудь и сказал: “Я Железнов. Я раньше трудился в области запуска ракет, но того, что я вижу здесь, там не было. Вы вот жалуетесь, а ведь среди вас и такие есть, что и обхамят, и по балкону перелезут четыре раза, и еще подерутся. А как официантов некоторые оскорбляют, я таких слов даже повторить не могу”.
Зал довольно захихикал. Замечания директора, по-видимому, показались ветеранам лестными.
“Я рос в детдоме, — закончил директор, — и вот чего не понимаю. Откуда в людях столько злости?”
На этот вопрос директору никто не ответил, и на этой философской ноте собрание закончилось. Наступало время обеда, проблемы добра и зла отступали на второй план.
