Мы все ходим по лезвию ножа. Сегодня у тебя все вроде нормально, поют птички, светит солнышко, а завтра как будто проваливаешься в черную яму, превратившись в обвиняемого, свидетеля или, не дай бог, пострадавшего. От сумы да от тюрьмы...
Как правило, только в этой яме оказавшись, граждане начинают интересоваться такой книжкой, как Уголовно-процессуальный кодекс. А зря. Человек, который не знает своих прав, никогда не сможет их защитить. Тем более что обычай оплачивать постоянные услуги адвоката для большинства россиян до сих пор сказка из западной жизни.
Между прочим, с 1 июля действует новый УПК. И в нем написано много такого, чего в судебной и следственной практике раньше не было. Например, появляются такие абсолютно новые понятия, как “анонимные свидетели” и “сделка со следствием”. Лучше ли новый кодекс старого, советского, многократно переправленного за последние 10 лет? К каким последствиям может привести его применение? Это мы и обсуждали с законодателем, адвокатом, бывшим судьей и правозащитником.
ЭКСПЕРТЫ “МК”
Сергей ПОПОВ, депутат Государственной думы, зампредседателя Комитета по государственному строительству, фракция “Яблоко”.
Генри РЕЗНИК, адвокат.
Юрий СКУРАТОВ, экс-генеральный прокурор.
Сергей ПАШИН, заслуженный юрист РФ, федеральный судья в отставке.
Мара ПОЛЯКОВА, председатель Независимого экспертно-правового совета, член российской секции Международной комиссии юристов.
СПРАВКА Новый УПК рождался в муках. В 1997 году он прошел первое чтение в Государственной думе, а потом застрял. Процесс законотворчества был реанимирован в 2001 году, когда этот закон стал одним из краеугольных камней судебной реформы, объявленной президентом. В авральном порядке было рассмотрено море поправок, УПК за считанные месяцы прошел второе и третье чтения в нижней палате парламента и был “проштампован” в верхней. Депутатам пришлось лавировать между интересами судов, прокуратуры, Администрации Президента и жизненным опытом. Да к тому же не забывать про международные нормы и мировую практику.
Толстенькая книжка про следственные и судебные процедуры была подписана президентом 18 декабря прошлого года. Вступление в силу УПК было отсрочено на полгода, чтобы правоохранительные органы, судьи и адвокаты смогли прочитать и освоиться в новом тексте.
Уже при работе над документом в Думе стало ясно, что в нем множество противоречий и недостатков (технических и содержательных). Еще до 1 июля Думе пришлось в спешном порядке два раза принимать внесенные президентом поправки к не вступившему в силу закону.
И сейчас в Конституционном суде лежит депутатский запрос, подписанный 106 народными избранниками, которые подвергают сомнению законность процедуры принятия закона и ряд его положений.
Раньше уголовное дело возбуждалось следователем, который должен был немедленно проинформировать об этом прокурора, а сам — сразу начинать расследование. Прокурор мог прекратить уголовное дело в любой момент, если считал нужным. Сейчас следователь не может сам возбудить уголовное дело: он должен предварительно получить согласие прокурора. А тот ведь может и не согласиться...
Сергей ПОПОВ: Все не так просто. Раньше, допустим, обнаружил следователь труп, возбудил уголовное дело по факту его обнаружения и сразу начал допрос свидетелей и другие следственные действия. А теперь он должен сначала написать прокурору, получить в течение суток его ответ — можно или нет возбуждать дело... До получения ответа от прокурора он может лишь осмотреть место происшествия, освидетельствовать труп и назначить экспертизу. Никаких допросов свидетелей, даже если они известны. А через день свидетели могут многое забыть: факты путаются в сознании людей очень быстро, да и, возможно, кто-то скроется...
Юрий СКУРАТОВ: Насколько удачно это нововведение, покажет практика. Пока я вижу больше плюсов. Во-первых, качество следствия в МВД и органах налоговой полиции очень невысокое. И часто допускались ошибки уже на стадии возбуждения уголовного дела. А прокурор часть дел смотрел чисто формально. Сейчас же он обязан вникать в каждое возбужденное дело. Второе: ни для кого не секрет, что было много “заказных” дел, которые возбуждались следователями по просьбе друзей, за деньги. Подобным действиям ставится определенная преграда. Но есть в этой норме и минусы: ограничивается самостоятельность следствия. Ведь может попасться недобросовестный прокурор, который откажет в возбуждении дела, а следователь не сможет его действия оспорить.
Раньше, для того чтобы арестовать человека, заключить его под стражу, продлить срок содержания под стражей или обыскать жилище, следователю достаточно было получить санкцию прокурора. Теперь все это можно делать лишь с разрешения суда. Таково, между прочим, требование Конституции. Без решения суда держать человека под стражей можно не более 48 часов.
Генри РЕЗНИК: Во всем мире арест и заключение под стражу — исключительно судебная функция в силу высокой ценности свободы человека. Судья, выслушав доводы обвинения, выносит решение не только о законности лишения человека свободы, но и о НЕОБХОДИМОСТИ этой меры. Следователю, конечно, удобно иметь подозреваемого под рукой, потому у нас и переполнены тюрьмы и СИЗО, но ведь вообще-то УПК пишется не для удобства следователей. Когда характер преступления или характер личности подозреваемого исключают другие меры, есть опасность, что он или убежит, или будет продолжать преступную деятельность, или уберет свидетелей, — вот тогда судья дает санкцию на арест и предварительное заключение.
Юрий СКУРАТОВ: Я не строю иллюзий в плане того, что если суды будут давать санкции на арест, на обыск, то уровень законности сразу возрастет. Мы знаем, что передача судьям права разрешения на прослушивание телефонных разговоров не стала препятствием для многочисленных нарушений законности в деятельности спецслужб, которые слушают всех напропалую. Прокурор хоть имел полномочия по надзору за деятельностью спецслужб.
Но суд априори независимый орган, в то время как на прокурора легче надавить. Хотя здесь есть уязвимая позиция: может ли судья, который выдал санкцию на арест, впоследствии судить этого человека? В первоначальной редакции УПК была оговорка, что не может. Но когда стало понятно, что судей в стране мало, эту оговорку сняли. Кстати, в судах действительно могут образоваться очереди из-за нехватки судей. Поэтому их число необходимо увеличивать.
Следователь обязан сообщить о задержании гражданина его родственникам или близким не позднее чем через 12 часов после того, как это случилось. Но в интересах следствия (ради сохранения его тайны) следователь с разрешения прокурора может хранить молчание.
Сергей ПОПОВ: Допустим, следователь направил прокурору просьбу сохранить в тайне факт задержания гражданина, а прокурор в течение 12 часов не успел дело рассмотреть. Что делать следователю? Нарушать УПК, подставляясь под жалобы в нарушении закона? А ведь если задержан гражданин где-нибудь в далекой деревне Ивановке, пока свяжешься с прокурором... Это противоречие в кодексе не разрешено.
Юрий СКУРАТОВ: Эта норма продиктована необходимостью. Например, на квартире задержанного нужно провести обыск, и чтобы его родственники не уничтожили возможные улики, лучше не сообщать им о задержании. В то же время следователь, даже при большом желании, не сможет держать родственников в безвестности в течение долгого времени. С момента фактического задержания он должен обеспечить подозреваемого защитником, обратиться в суд за санкцией на содержание под стражей. Нужно еще успеть задержанного допросить в течение 24 часов, а допрос производится в присутствии адвоката, который наверняка сообщит родственникам о задержании. Также добавлю, что это новшество не распространяется на несовершеннолетних — их родственников следователь должен оповестить о задержании в течение 12 часов, как и во всех остальных “неисключительных” случаях.
Если какой-то свидетель или потерпевший опасается за свою жизнь, то он может потребовать анонимности и в ходе следствия, и в ходе судебного процесса. Тогда следователь с согласия прокурора специальным постановлением присвоит свидетелю псевдоним, на бумаге зафиксируют образец подписи, которой аноним будет подписывать свои показания, все это запечатывается в конверт и приобщается к уголовному делу...
Генри РЕЗНИК: Эта норма должна работать в отношении дел об организованной преступности, то есть в тех случаях, когда “у мафии длинные руки” и есть угроза безопасности свидетеля. Но, боюсь, наши следователи этой нормой будут злоупотреблять. Появляется возможность скрывать свидетелей, их нельзя допрашивать, нельзя проводить очные ставки, нельзя выявить отношение свидетеля к обвиняемому (а может, он заинтересован в том, чтобы его оклеветать).
Сергей ПАШИН: Протоколы допроса анонимных свидетелей и другие материалы, касающиеся их, будут фигурировать в той части дела, которая недоступна для защиты и для потерпевшего, но будет доступна для прокурора, суда и следователя. Таким образом нарушается одно из правил Европейской конвенции по правам человека, которое гласит: обвиняемый имеет право на допрос свидетеля, показывающего против него, на тех же основаниях, что и обвинение. Да, в соответствии с УПК анонимного свидетеля тоже можно будет допросить в суде. Но это будет выглядеть следующим образом: “анонима” посадят в другой комнате и выведут его силуэт на экран телевизора в зале заседаний. Или же свидетель придет в маске и парике, и никто не будет знать, кто он. По сути дела, это означает допуск в суды агентуры, которая будет свидетельствовать против обвиняемого, например, по просьбе обвинения, даже не будучи реальным свидетелем преступления.
В УПК четко прописано, что суд теперь не является органом уголовного преследования, он не может выступать на стороне обвинения или защиты. В обязанности суда уже не входит сбор доказательств, а только их оценка. Тем самым суд становится арбитром в равноправном состязании гособвинителя и адвоката. Это и называется “состязательный процесс”. В досудебном и судебном уголовном процессе права обвинения и защиты выравниваются.
Генри РЕЗНИК: Есть два типа процесса: инквизиционный, который был у нас до последнего времени (от латинского “инквизицио” — то есть “следствие”), и состязательный. Задача суда в следственном процессе — установление истины. Суд, естественно, интересует, что было на самом деле (убил? не убил), но если он хочет оставаться судом, то не должен сам боксировать на ринге и становиться на одну из сторон. Наверное, у состязательного процесса есть свои издержки, но они меньшие, чем у инквизиционного.
Юрий СКУРАТОВ: Эта норма присутствовала и в старом УПК, просто была нечетко сформулирована. Теперь приговор во многом зависит от искусства сторон, участвующих в процессе, от того, насколько обвинители и защитники обосновали и доказали свою позицию. Это нормальный принцип. К тому же он дает определенные гарантии непредвзятости суда. У нас ведь всегда были некоторые перекосы в пользу обвинения. Сейчас это ликвидировано, увеличены возможности защиты. Адвокат может более широко заявлять ходатайства, собирать доказательства, представлять их суду и т.д.
Одна из целей уголовного правосудия — установление истины по делу — сейчас изъята из УПК. Я, как и многие процессуалисты, считаю, что мы поспешили, исключив одну из важнейших функций судебной власти. Потому что установление истины — главное основание для справедливого приговора. А если мы говорим суду: “Неважно, установил ты истину или нет, важно, правильно ли ты оценил представленные доказательства”, — то тем самым признаем достаточно большую вероятность судебных ошибок.
Конституция гласит: обвиняемый в особо тяжких преступлениях имеет право потребовать рассмотрения его дела судом присяжных. В новом УПК записано, что с 1 января 2003 года такие суды должны появиться по всей России (сейчас в порядке эксперимента они действуют на территории 19 регионов). Если из группы обвиняемых хоть один потребует присяжных— всем остальным его подельщикам придется с этим смириться. “Передумать” и потребовать обычного суда уже нельзя: раз суд начал работу вместе с присяжными, им и выносить вердикт.
Для участия в процессе из общего списка отбирают “путем случайной выборки” 14 человек, из них 12 образуют коллегию присяжных заседателей, а 2 — в запасе. Перед коллегией ставится три вопроса: доказано ли, что деяние имело место; доказано ли, что это деяние совершил подсудимый и виновен ли он в совершении этого деяния. Если хотя бы на один из этих трех вопросов большинство присяжных ответило “нет”, вердикт будет оправдательным. Вообще-то присяжные должны стремиться к единодушию, но если за 3 часа споров в совещательной комнате они не пришли к консенсусу, то решают вопрос голосованием. Если голоса разделились поровну, то принимается наиболее благоприятный для подсудимого ответ.
Генри РЕЗНИК: В суде присяжных вся процедура направлена на то, чтобы исключить осуждение невиновного. Человека здесь судят такие же люди, как он сам, а не профессионал в мантии, перед которым за время его практики проходит множество людей. В спорных случаях ум судьи склоняется обычно в сторону обвинения, а спорных случаев очень много. Присяжные в большинстве случаев придерживаются весьма жестких позиций в вопросе борьбы с преступностью. Но, когда им приходится решать судьбу конкретного человека, подключается фактор, упомянутый теперь и в УПК, — фактор совести. В судах присяжных, как показывает российский опыт, 20% оправдательных приговоров, а в судах общей юрисдикции — 0,37%.
Сергей ПАШИН: Новый УПК по многим позициям свел эффективность судов присяжных на нет. Например, раньше присяжные узнавали о том, какое дело им придется рассматривать, только в день суда. А теперь их надо заранее отобрать на данный конкретный процесс и проинформировать о нем не позднее, чем за 7 дней. Это открывает обширные возможности для подкупа присяжных.
Народные заседатели через полтора года уйдут в историю. Судья сможет рассматривать все дела, по которым срок наказания не превышает 10 лет, единолично. Обвиняемый в тяжком или особо тяжком преступлении имеет право на то, чтобы его судьба решалась с участием присяжных или коллегией из трех судей.
Генри РЕЗНИК: Народные заседатели — декоративные фигуры, которые выполняли декоративные функции. Не зря на блатной фене их называют кивалами. Их присутствие просто позволяло снять ответственность с единственного человека, вершившего правосудие. Это пустая трата государственных денег и профанация участия народа в отправлении правосудия.
Сергей ПАШИН: Институт народных заседателей ликвидировали ради того, чтобы удешевить правосудие, сделать его более конвейерным и предсказуемым. Конституция предусматривает участие представителей народа в отправлении правосудия. Но что получается: с одной стороны, мы избавляемся от народных заседателей, с другой — вводим суды присяжных. Но вводятся-то они, несмотря на заявления официальных лиц, не повсеместно, а всего-навсего еще в 80 судах из двух с половиной тысяч. Соответственно, с участием присяжных будет рассматриваться максимум 0,5% дел. А все остальные — главным образом одним судьей. Но это же чудовищно, когда человек может единолично определять безумно большие сроки заключения! Мы лишаем правосудие общественного контроля, делаем его менее прозрачным. А самое худшее — это когда дело рассматривают несколько профессиональных судей. Из своей практики знаю, что каждый судья приходит на процесс с пачкой других дел и занимается ими, пока идет совещание. Судьи, как правило, принимают сторону обвинения, поэтому нужен сдерживающий фактор, каковым и были народные заседатели.
Заочные судебные процессы теперь запрещены — кроме тех случаев, когда речь идет о преступлениях небольшой или средней тяжести и если об этом попросит сам подсудимый.
Генри РЕЗНИК: Состязательный процесс предполагает реализацию права на защиту, а если обвиняемого нет, то нормальный процесс невозможен. Эта норма записана в Международном пакте о гражданских политических правах: каждый человек, подвергающийся преследованию, имеет право на объективный суд в своем присутствии. А если он убежал — ищите! А что его судить, если приговор все равно нельзя привести в исполнение? Это будет не суд, а фарс.
Юрий СКУРАТОВ: Заочный процесс — это нонсенс, потому что никто лучше самого подсудимого не защитит себя. Несмотря на мое отрицательное отношение к Калугину и к Литвиненко, процессы в их отсутствие, конечно, не украсили ни суд, ни прокуратуру...
К числу недопустимых доказательств (то есть тех, которые суд не вправе учитывать) отнесены те, которые получены следователем при допросе в отсутствие адвоката, если потом в суде обвиняемый от них отказался.
Сергей ПОПОВ: Плюсы этого нововведения понятны — это определенная защита от “выколачивания” показаний. Но возникает вопрос: в какой момент эти доказательства становятся недопустимыми? Например, обвиняемый дал показания в ходе следствия, на их основании принято решение провести обыск в чьей-то квартире, где, как и говорил обвиняемый, найден нож — орудие преступления... А потом выясняется, что первоначальные показания обвиняемого, которые привели к обыску, — недопустимые... И как быть с законностью обыска и его результатами? А если вся версия следствия строилась именно на тех показаниях, которые теперь признаны недопустимыми? И как быть с теми делами, которые сейчас передаются в суд, но велись еще по старому УПК, где такой нормы не было? Эта проблема никак не решена.
Генри РЕЗНИК: Если бы вы меня спросили о том, какое новшество я считаю наибольшим достижением нового УПК, то я бы назвал именно это. Потому что у нас пыточное следствие, у нас выбивают показания. А бьют, сами понимаете, не в присутствии адвоката. И положить этому конец можно только одним способом — не принимать такого рода доказательств. Но я считаю, что и этого недостаточно. Оставим в стороне дела, которые фабрикуются, будем говорить о тех, где действительно хотят найти преступника и установить правду. Если иного побить, он правду, конечно, скажет. Сильно побили — он не только признался (в присутствии адвоката), но и показал, где вещички зарыл и оружие спрятал. Как быть с этими доказательствами? Если их принимать, то для пыток остается стимул. Меньший, конечно, чем при старом кодексе. Но раскрытие конкретного преступления нельзя приносить в жертву основным ценностям нормального демократического общества. Людей бить нельзя.
Возвращение уголовного дела на дополнительное расследование больше невозможно. Судья, правда, может вернуть дело прокурору — на две недели, чтобы тот смог устранить технические недостатки в материалах обвинения. Если же прокурор сам отказывается от обвинения в суде, уголовное дело прекращается.
Генри РЕЗНИК: Поскольку раньше на судью возлагались чуть ли не функции обвинителя, то в тех случаях, когда он не находил достаточных подтверждений вины, он мог отправить дело на доследование, чтобы поискали еще доказательств. В состязательном процессе это невозможно... А прокурор, поскольку он является истцом, вправе распоряжаться своим иском. В прежнем кодексе такая норма тоже была: прокурор был обязан отказаться от обвинения, если приходил к убеждению, что вина подсудимого не доказана. Но суд мог продолжаться! Дикость!
Юрий СКУРАТОВ: С одной стороны — норма необходимая. Следствие сказало свое слово, и дело суда — выносить приговор на основе тех материалов, которые представлены. Ведь отправляя дело на дополнительное расследование, суд дает обвинению еще один шанс. И 70—80% таких дел — я это знаю из своей практики — проходят потом с обвинительными приговорами. С другой стороны, качество следствия у нас невысокое, и суд может столкнуться с большими трудностями, работая над непрофессионально расследованным делом.
Появляется совершенно новый институт: “сделка с правосудием”. Обвиняемый (если потерпевший и обвинитель не против) может заявить о том, что не хочет тянуть дело, согласен с предъявленным ему обвинением и просить вынести ему поскорее приговор без судебного разбирательства. В этих случаях срок назначается не больше двух третей от обычного за такого рода преступления. Такой фокус возможен, если гражданину грозит не более 5 лет лишения свободы.
Генри РЕЗНИК: У нас приблизительно такой же высокий уровень преступности, как в США. Справиться с этим довольно тяжело. Американцы, люди прагматичные, придумали эту “сделку”. Представим себе: человек совершил грабеж, открытый, но ненасильственный. Предусматривается наказание до пяти лет. А он признается в том, что он совершил не грабеж, а кражу (наказание до трех лет). “Открытый грабеж” довольно сложно доказать. Это требует дополнительных месяцев расследования, которые подозреваемый проводит в тюрьме, на суд вызываются свидетели и т.д. И все для того, чтобы дать ему срок на год больше. Кому это нужно? Гораздо важнее наказать за сам факт кражи. И виновный быстрей отсидит, и следователи с прокурорами быстрей освободятся для других дел. Причем все происходит не в тени, а открыто.
Мара ПОЛЯКОВА: Объективно — это гуманная норма, поощряющая чистосердечное признание обвиняемого. Одновременно она должна облегчить работу судов, ускорить судебный процесс. Но учитывая неправовые технологии, которые используют правоохранительные органы на практике, мы можем столкнуться с тем, что этой нормой будут злоупотреблять. В подавляющем большинстве случаев люди нанять защитника не в состоянии, и адвоката назначает следователь. Судя по многочисленным негативным случаям из практики, он постарается пригласить такого адвоката, который не будет портить ему “показатели”.
