Мужичонка скатывается кубарем по лестнице. Грязный, пропахший самогонными парами. Не человек, так — нечто. И зачем, спрашивается, живет? В чем смысл?
На крутом повороте авоська с бутылкой валится из его рук и — хрясь о стену. Он плюхается рядом, прямо в вонючую лужу, в осколки, раскачиваясь равномерно, как китайский болванчик: “И-и-и, жалко...”
— Господи, разве ж это муж? — риторически несется вслед. — Отрыдать бы раз да отмучиться. Нехристь, хоть бы прибил кто из дружков, я бы в церкви свечку поставила...
В позе пьяного лотоса
Они живут в этом доме с тех пор, как его построили, лет двадцать. Местная достопримечательность — “страдалица” тетя Валя и запойный супруг. Никто толком не помнит, как его там по паспорту, — Чтобтысдох — вполне подходящая кликуха для такого забулдыги.
Две недели в месяц Чтобтысдох беспробудно пьет. Ходит-побирается по гаражам, где тусуются “настоящие мужики”. Много ему не надо, шизеет с первой стограммки.
Оставшиеся две недели тщетно пытается атаковать собственную квартиру. Но тетя Валя, перегородив вход, стоит насмерть. Милиция на их скандалы не выезжает — надоело.
Успокоившись, Чтобтысдох засыпает на лестнице, просунув стоптанные башмаки между перил. Это его излюбленная поза, гуттаперчевого мальчика. И как только она ему удается?
Ободранная дверь. Вместо звонка два оголенных провода. Вместо дверного коврика — голый бетон.
— Ваш опять проход перегородил, пройти нельзя, а лифт не работает, — мирно объясняю разгоряченной тете Вале.
— Я этому ироду не хозяйка, — она, подбоченившись, направляется в “залу”, жестом приглашая следовать за собой. Понятно, я в подъезде — человек новый. Мне тетя Валя еще не горюнилась.
— Кабы нормальный человек был, я бы слова не сказала, — всхлипывает на ходу. — Сама по воскресеньям рюмашечку подносила, как другие делают. Всю жизнь он мне искалечил...
— Зачем же вы за него замуж выходили?
Тетя Валя кивает на фотку на обрывках обоев. На ней — офигительная невеста в коротеньком, по моде прошлых лет, платье. Жених в дембельской десантной форме.
Неужели наш Чтобтысдох?
— Завидки, чай, берут? Это я. Скажешь, не красавица? — тетя Валя разгребает на диване кучу неглаженого белья. — Ох, и любила я Мишку — больше жизни. Это врачи его сделали алкашом... Вся жизнь у нас кувырком пошла после того несчастного случая.
Июльский факел
Это был конец их медового месяца. Ровно тридцать лет назад. Жара стояла невозможная, немыслимая, почти такая же, как и сейчас. После недели на Черном море — родители сделали подарок в складчину — вернуться в расплавленную Москву все равно что самолично поджарить себя на адовой сковородке.
А всего в ста километрах, в деревне Чугуновка, — деревянная изба с древней бабушкой-хозяйкой.
Кони над рекою. Дивные закаты. Парное молоко только что от буренки. Кроме него, молодой муж других напитков не признавал.
— Из-за молока все и произошло, — продолжает свой рассказ тетя Валя. — Скисало оно быстро на жаре. Вот Мишка и полез в земляной погреб, чтобы схоронить полную банку. А мотоцикл, на котором мы из Москвы приехали, под деревом поставил...
Бензин по капелькам подтекал из шва в мотоциклетном баке и постепенно скапливался под землей, в темноте и прохладе.
Чтобы трехлитровку половчее поставить, Мишка чиркнул спичкой — и тут же, от одной искры, пропитанный бензиновыми парами подвал осветило зарево.
Сказалась десантная выучка. В секунду преодолев пять ступенек, парень выскочил наружу. И тут же покатился по песку, сбивая огонь.
Валентина смутно помнит вой “скорой”, которая добралась до них из ближайшего городка часа через полтора. “До Москвы не довезем, больше семидесяти процентов ожогов”, — резюмировал местный доктор.
“Пи-и-ить”, — без перерыва стонал тот, кто еще недавно был веселым и ласковым Валентининым мужем. На голове вместо курчавых волос — слипшийся черный панцирь, жуткая жареная вонь.
— С тех пор я не могу ни семечки жареные грызть, ни курицу, — вздыхает Валентина. — Это сейчас таких больных кладут на специальные водяные матрасы, чтобы боль уменьшить. А тогда из всех лекарств одно масло календулы доставали по блату да мазь Вишневского.
В обмен на жизнь
Первые два дня Михаил метался в беспамятстве. Голова — больше пуховой подушки, на которой лежал. Отрываешь бинты, а следом, словно капроновые чулки, сползают на простыню обугленные полоски кожи. Когда сбрили волосы на черепе, появилась надежда — кожа на голове почти не затронута, значит, мозговое кровообращение тоже не нарушено.
Недели через две главврач вызвал Валентину на прием: “Хотите, чтобы Михаил выжил? — начал издалека. — Есть одно средство, но вам оно может не подойти, силы духа не хватит”.
— Все что угодно...
— У вашего супруга здоровое сердце, крепкий организм. Но главное не это, — доктор помолчал. — Он скоро придет в себя, но не переживет болевого шока. Слишком уж нестерпимая мука. Сильнодействующих обезболивающих у нас в больнице не хватает. Снять боль можно только одним способом — алкоголем. Каждый день вы станете поить его перед перевязками стаканом водки. Она поможет забыться. Возможно, после появится алкогольная зависимость, но, я повторяю, это единственное средство.
“Малахольный Мишка у нас с тобой, — хвасталась на свадьбе свекровь молоденькой Валентинке, — другие и до армии пьют, и после пьют. А наш даже курить толком не научился”.
— Я поверила доктору безоговорочно. Дура... — в сердцах бросает тетя Валя. — Лучше бы стала вдовой в двадцать лет!
Через полгода его выписали из больницы. Только крупные черные пятна по всему телу и лицу, как у леопарда, напоминали о пережитом. Все это время Валентина неотлучно находилась рядом. Перевести больного в Москву, в ожоговый центр, врачи не давали. Объясняли, что так можно навредить.
— Они боялись, что их обман раскроется. Я это потом поняла. По истории болезни нам столько уколов обезболивающих выписывали да таблеток разных — все себе прикарманили. А я своим кошельком за эту водку проклятущую расплачивалась.
Сто грамм утром перед завтраком. Сто перед обедом. Да еще и во время перевязки, чтобы не сильно орал. В день выходила почти бутылка. После выписки, против ожидания, доза быстро увеличилась чуть ли не вдвое.
— На работу Мишку не брали, он же инвалид первой группы. Вот он, когда я из дому уйду, и “уговаривал” бутылочку. Когда трезвел — голосил, что жизнь его навсегда разбита. Я, чтобы это не слышать, опять ему наливала. Два года терпела, думала, что все как-то само образуется, — разводит руками тетя Валя.
Сколь веревочка ни вейся
— Так больше не может продолжаться, — Валентина остервенело выплескивала содержимое бутылки в унитаз. — Уже год как тебе сняли инвалидность, но ты не хочешь работать по специальности, пропиваешь и те гроши, которые платят в твоей шарашке.
Михаил, сложив “леопардовые” руки на груди, равномерно и печально раскачивался в такт ее словам.
Маленький сынишка ползал по полу. Слишком мелкий для своего возраста, с ненормально огромной головой и косенькими глазками.
Она и сама не знала, зачем его родила. В женской консультации предупреждали: добра не жди — пьяное зачатие, всю беременность пронервничала из-за выходок беспутного мужа.
Больной? Какой он больной!
— Мишка мог взять себя в руки, только не хотел. Уж я и плакала, и ругалась, и уходила от него — ничего не помогло. Нет, по врачам мы не ходили, не лечились. Зачем?..
Валентина отправлялась к маме. Подальше от домашнего беспредела. Сын оставался с отцом. Успокаивая орущего малыша, Мишка немного трезвел. “Бросила нас мамка, не нужны мы ей с тобой”, — наливал в детскую бутылочку теплое молоко, а чтобы наследник покрепче заснул, разбавлял его водочкой.
Испытанное средство — проверено на себе.
В шестнадцать лет сынишка был уже конченым пьяницей. В восемнадцать “сел” на героин. “Пусть уж лучше отраву колет, лишь бы не водку пил, — нелогично заявила соседкам постаревшая Валентина, протягивая первенцу ключи от подвала. — Пусть уж лучше под родной крышей колется, чем неизвестно где. Я ему и десятку на шприц выдаю, чтобы СПИД ненароком не подхватил”.
Проснувшись однажды ночью, она увидела, как сыночек занес над спящими родителями топор. В уголке дожидались связанные бельевой веревкой телевизор и радиоприемник. “На вынос готовил, паразит, — вздыхает тетя Валя. — Ну я его этой самой веревкой и отхлестала, а потом выгнала. Следом и Мишка ушел. Хорошая была неделя, пока они где-то шлялись, спокойная”...
Под суд из-за боли
“Алкоголик и наркоман виноват в своих проблемах сам”, — общеизвестное мнение. Однако случаи, когда человек становится выпивохой или “торчком”, вовсе не желая того, вовсе не так редки.
Лет двадцать назад в Москве состоялся образцово-показательный процесс. Судили женщину, парикмахершу.
У нее было профессиональное заболевание брадобреев — варикозное расширение вен. Тетка лечилась дедовскими методами, ходила по врачам. А что те могут? Выписывали больничный на три дня, а потом снова отпахивай на своих двоих по восемь часов в сутки.
— Женщине сделали операцию, но она все равно была вынуждена работать, превозмогая сильнейшие боли. Хороших обезболевающих препаратов ей не назначили. И тут появилась спасительница. Несчастной согласилась помочь одна из ее клиенток, принесла на работу ампулу с промедолом и сама сделала укол, — рассказывает Сергей Полятыкин, директор медицинской программы фонда “Нет алкоголизму и наркомании”. — Естественно, состояние больной сразу улучшилось. Но в следующий раз доза понадобилась гораздо большая. Потом еще, еще... Дали ей “на полную катушку” — семь лет общего режима за употребление наркотических средств. Отсидела она пять, потом долго лечилась. Но по большому счету эта женщина — жертва обстоятельств и не виновата в своих бедах.
Развившаяся в результате употребления наркотических лекарств зависимость называется ятрогенной наркоманией. Болезнь не такая уж и редкая. На наркотики почти в обязательном порядке сажают всех тяжелых онкологических больных, чтобы не сильно страдали перед смертью. Назначают их и пациентам с тяжелыми болевыми синдромами — после травмы, например.
Так что сделать наркоманом легко. А вот легко ли излечить от подобной напасти?
— В принципе настоящие профессионалы просто не допустят, чтобы, вылечившись от одного недуга, человек тут же стал жертвой другого, не менее страшного, — продолжает свой рассказ Сергей Полятыкин. — Лечение таких людей возможно в том случае, если устранена основная причина их зависимости — болезнь, боль. Врачи постепенно снижают дозу наркотических обезболивающих препаратов, помогают психологически.
После чего дополнительные средства для снятия стрессовой ситуации этим людям уже больше не нужны. Но и от позиции родственников здесь многое зависит, им нужно огромное терпение.
Чаще всего в наркологические центры приходят “наркоманы поневоле”. Их приводят близкие, которые поняли, что кратковременное облегчение от мук приносит только новые страдания.
Те же, кого хворь “подсадила” не на наркоту, а на алкоголь, не осознают своих проблем. Вообще не считают себя больными — ведь в России все пьют.
Психологи считают, что есть такое понятие — созависимость. Лечиться от алкоголизма и наркомании нужно не только самому человеку, но и его семье, привыкшей к тому, что муж вечно “с бодуна”.
Сознательно, может, женщина и хочет, чтобы ее мужик стал “тверезым” как стеклышко. А подсознательно, вжившись в роль страдалицы и жертвы, она уже не готова увидеть рядом нормального мужчину. И провоцирует его на новый пьяный дебош, лишь бы не нарушить правила игры.
Схема на всю оставшуюся жизнь. Тут бесполезно зашивать торпеду благоверному или насильно его кодировать — в помощи врача нуждается и вторая половина, жертва по жизни.
Тетя Валя благолепно прихлебывает чай с зачерствелыми сушками. Поглядывает в коридор — как бы пьяный муженек случайно не прорвался. “Где сын, я не знаю, он давно уже сюда не приходил. Может, помер? — и тут же, без перехода: — Уж сколько сил положила, чтобы нормальная семья была. А все зря! Может, нас сглазил кто? Как думаешь?”
Во входную дверь кто-то тихонечко скребется. “Чтоб ты сдох”, — срывается с места тетя Валя.
И все начинается сначала.
