Это не тюрьма. И не казарма. Это график “научно организованной” жизни обитателей дома-коммуны.
Крыша должна быть общей
Контрреволюция, оппозиция, неграмотность, кулаки-мироеды... Среди множества врагов, с которыми вели борьбу пришедшие к власти большевики, числилась еще и “рутина бытовых проблем”. Новые хозяева страны с самого начала решили, что домашний быт не должен “заедать” строителей первого в мире народного государства. А особенно — строительниц. “Настоящее освобождение женщины, настоящий коммунизм начнется только там и тогда, где и когда начнется массовая борьба против этого мелкого домашнего хозяйства, или, вернее, массовая перестройка его в крупное социалистическое хозяйство”. Эта сентенция принадлежит перу дорогого нашего Владимира Ильича. Не отставала от мужа и Надежда Константиновна, ратовавшая за повсеместное создание “общественных” домов, где “раскрепощенные трудящиеся обоего пола в свободное время могли бы обсуждать прочитанные книги, играть на гармонике, изучать вопросы марксизма-ленинизма и вместе пить чай...”
Большим плюсом считалось то, что проживание в домах “с коллективной организацией быта” поможет осуществлять “постоянный товарищеский контроль” граждан друг за другом. Чтобы кто-то из соседей не вздумал вести “двойную жизнь”: на работе он ударник труда, борец за светлые коммунистические идеалы, а дома — пошлый обыватель, погрязший в предрассудках прежней, “старорежимной” жизни!
С середины 20-х в Москве начался настоящий бум по созданию проектов “жилища будущего”. Особой популярностью пользовалась идея домов-коммун, в которых было бы предусмотрено полное обобществление всего хозяйства и бытового обслуживания — заготовка продуктов, приготовление пищи, стирка, уход за детьми...
Архитекторы кроили жизнь будущих “коммунаров” без оглядки на человеческую индивидуальность, укоренившиеся в народе привычки и слабости. Если полистать те давние проекты, возникает навязчивая аналогия с казармой, с заводским конвейером.
“...Рабочий встал по зову радио из радиоцентра, регулирующего жизнь коммуны, откинул складную кровать, прошел к своему шкафу, надел халат и туфли и вышел в гимнастическую комнату...” Ничего не скажешь, вдохновляющее начало трудового дня! Автором подобного плана “жилищной реформы” стал молодой зодчий Н.Кузьмин, опубликовавший свои разработки в 1927 году.
Идеи коллеги поддержали В.Владимиров и М.Барщ. В их проекте дом-коммуна состоял из трех корпусов. Один предназначался для проживания “взрослой массы населения”, другой населяли подростки, и, наконец, третий корпус был отведен дошкольной “мелюзге”. Заботливые авторы продумали многие мелочи обобществленного житья-бытья, где каждый должен “жить на началах строжайшей регламентации и подчинения правилам внутреннего распорядка”. К услугам обитателей предполагалось предоставить общую столовую, библиотеку-читальню, помещения для игр и учебных занятий, прачечную, мастерскую по починке одежды и обуви, столярную мастерскую...
Общественные алименты
Проблема сна оказалась, пожалуй, самой трудной для создателей “коммунальных” проектов. Некоторые из них предлагали устраивать для ночного отдыха граждан индивидуальные кабины-ячейки. Раскладная койка, стенной шкафчик для одежды, стул — вот и все персональное хозяйство. Другие архитекторы ратовали за укрупненный масштаб: “коммунары” должны ночевать в комнатах по 4—6—8 человек (но с обязательным строгим разделением по половому признаку — женщины и мужчины раздельно). Известный зодчий К.Мельников, решая задачу “рационализации сна”, предложил строить даже отдельные “сонно-концертные корпуса”. Там люди спят в громадных общих залах с отличной акустикой, и всю ночь для них звучит в исполнении оркестров специальная музыка, подобранная в соответствии с рекомендациями врачей.
Ну а как же семейные узы, родственные чувства? Как же интим, наконец? А это, оказывается, “отрыжка отмирающего прошлого”!.. Впрочем, спокойно, товарищи! Все предусмотрено. Хотя семья в ее прежнем “буржуазном” виде, по мнению создателей проектов, должна постепенно вовсе исчезнуть, однако, принимая во внимание традиции (ну и, разумеется, законы природы), архитекторы выделяли в “общем доме” несколько спецкомнат, где “прежние муж и жена” могли бы время от времени уединяться. (По графику, граждане, строго по графику! Комнаток этих мало, а желающих — много. Так что нечего тут сексуальному беспределу потакать!)
Новаторский подход к проблеме взаимоотношения полов не казался тогда чем-то запредельным. Рекорды социально-бытовых утопий принадлежат иным “идеологам новой жизни”. Среди выдвигаемых ими “прожектов” можно, например, встретить и такой шедевр: в домах-коммунах будущего удовлетворение сексуальных потребностей будет осуществляться по предварительным заявкам. Если тело захотело — пишешь на бланке соответствующее заявленьице, передаешь его сотруднику Управления домового коменданта. А тот из числа жаждущих любовных утех мужчин и женщин определяет — по своему усмотрению! — пары для интима и составляет расписание: кто, с кем и когда абонирует заветную комнатку свиданий. Ребятишки, появляющиеся на свет от такой “коммунальной” любви, с самого рождения “обобществляются” и живут в отдельных секторах дома: сначала в ясельном, потом в дошкольном, потом в подростковом... И никаких тебе мам и пап!
Вы скажете — вопиющие глупости? А вот и не угадали! “Суперзавиральная” идея все-таки была апробирована. Например, в коммуне, где поселились работники обувной фабрики “Скороход”. Прогрессивно настроенная дирекция этого предприятия пошла даже на то, что для выплаты алиментов своим сотрудницам, родившим детей в результате “общественно-регламентируемой половой близости с товарищами по работе”, создала особый фонд, в который отчисляли проценты с зарплаты абсолютно всех мужиков, трудившихся на фабрике!
Из скорлупы — в солярий
Разгулявшиеся фантазии советских архитекторов враз охладило постановление ЦК ВКП(б) “О работе по перестройке быта”, опубликованное в мае 1930-го. “Сверху” осудили “крайне необоснованные, а потому чрезвычайно вредные попытки... одним прыжком перескочить через все преграды на пути к социалистическому переустройству быта”.
Хотя большинство проектов “домов будущего” так и осталось на бумаге, несколько комплексов “для коммунального проживания” в Москве появилось. С оглядкой на идеи обобществленного быта строился, к примеру, знаменитый Дом на набережной. В этом исполинском здании предусмотрены для обслуживания жильцов отдельная парикмахерская, столовая, клуб для проведения совместного досуга (сейчас это “подсобное помещение” знакомо всем нам как Театр эстрады).
Еще более радикально взялись за создание “коммунальных хором” зодчие Гинзбург и Милинис. В 1928 году они получили “добро” от наркома финансов Милютина на строительство “опытного дома переходного типа” для сотрудников Наркомфина. О создании “полноценной”, так сказать, коммуны речь не шла: жильцы должны были получить изолированные квартиры. Однако их быт, их досуг предполагалось по мере сил обобществить.
Через пару лет на Новинском бульваре (ул. Чайковского) появилась внушительная “коробка”, вмещавшая полсотни квартир (или иначе — “жилых ячеек-модулей”). Их двери выходили в широченный коридор, протянувшийся вдоль всего здания. Возле каждой “ячейки” была предусмотрена небольшая ниша со скамьей и столиком: по задумке авторов проекта, вечерами “аборигены” должны выбираться из своей “индивидуальной скорлупы” и, сидя в общем коридоре, читать, общаться с соседями... А на плоской крыше здания оборудовали еще одну “зону общения” — там разместился солярий, нарядный цветник и площадка для танцев.
Москвичи окрестили новостройку “пароходом” за характерный внешний вид. Рядом выросло другое здание — так называемый общественно-бытовой центр для обслуживания обитателей “парохода”: столовая, прачечная... За счет такой пристройки архитекторам удалось сэкономить на вспомогательных площадях в каждой из квартир. Вместо полноценных кухонь там оборудовали лишь “кухонные элементы”, занимавшие всего полтора квадратных метра. В углу комнаты стояли маленькая плита, столик-шкафчик и раковина, загороженные раздвижной ширмой. Предполагалось, что капитально “подзаправиться” жильцы могут в общей столовой, а “кухонный элемент” будет служить лишь для подогревания уже готовых блюд, заварки чая и, в редких случаях, для приготовления какой-то простенькой внеочередной трапезы.
Первое время публика, въехавшая в “ячейки”, была вполне довольна (в числе обитателей “парохода” был и сам нарком Милютин). Потом начались всякие “диалектические” перемены и незапланированные модернизации. “Предрассудки мещанского быта” все-таки “заели” обитателей дома-коммуны, и через несколько лет большинство из них окончательно отказалось от услуг общественно-бытового центра, предпочитая заниматься домашним хозяйством — стирать-гладить-готовить — в своих квартирах, “по старинке”. А пустующие огромные залы вспомогательного корпуса были приспособлены совсем для иных нужд. В одном из них разместили типографию, в другой вселилось конструкторское бюро.
Суп с мылом
Почему-то в справочной литературе среди московских домов-коммун не числится здание, находящееся по адресу: переулок Хользунова, 18. А ведь строили его на рубеже 20—30-х годов именно как жилой дом “с частично обобществленным бытом”. Такой вывод можно сделать из рассказа одного из прежних жильцов этой многоэтажки, Ольгерда Жемайтиса.
Хользуновская “коммуналка” предназначалась для семей командиров Красной Армии, преподававших и обучавшихся в Академии Генштаба. Уже несколько лет спустя прежние общественные помещения в доме начали перестраивать. А в 1964 году здание было и вовсе передано Минобороны для административных нужд.
Ольгерд Феликсович вспоминает, что во дворе дома прежде существовал барак, предназначенный для обслуживающего персонала, и даже небольшой магазинчик “для своих”. В центральной части здания на каждом этаже прежде находился большой зал (скорее всего он предназначался для общей столовой). А на верхнем ярусе был оборудован домовой кинотеатр, где жильцам регулярно крутили фильмы. Впоследствии, однако, всю эту “ненужную роскошь” упразднили и, разгородив залы фанерными перегородками, устроили дополнительные квартиры-клетушки. Кроме общего зала на этаже имелись большая кухня и ватерклозет с двумя кабинками (позднее индивидуальными санузлами были оборудованы практически все квартиры). В распоряжении каждой семьи была и газовая плита — стояла в прихожей. (“Моя мама, помню, на ней подогревала щипцы для завивки волос, кипятила чай и иногда жарила яичницу”.)
Еще несколько штрихов к “портрету коммунальной обители”. По воспоминаниям Жемайтиса, среди жильцов время от времени случались серьезные конфликты, и в этом случае в вестибюле дома устраивались товарищеские суды. Подобные мероприятия пользовались успехом: даже большое помещение не могло порой вместить всех желающих присутствовать на очередном “процессе” и поучаствовать в разгоревшихся “прениях”. Однажды Ольгерд Феликсович — еще школьник тогда — пробрался в зал, где шла “разборка” по поводу одной из “жиличек”, которая повадилась водить к себе в квартиру мужчин “с неизвестными намерениями”. Какой вердикт вынес в тот раз домовой суд, Жемайтису неизвестно: мать, заметив сына присутствующим при обсуждении столь “скользкой” темы, тут же велела ему отправляться восвояси.
Пацаны, обитавшие в доме, вовсю использовали “обобществленные территории” для своих развлечений — играли в войну, катались зимой на катке, залитом во дворе, а порой совершали “диверсии” на кухнях: улучив момент, когда там никого нет, подкрадывались к плите и бросали в чью-нибудь кастрюлю с супом кусок мыла!
“Обобществленный быт” так и не прижился. А понятие “дом-коммуна” в сознании граждан накрепко слилось с понятием “коммуналка”. Какое из этих “достижений” первого в мире социалистического государства лучше, можно еще поспорить...
НОЧЛЕГ НАПОЛЕОНА
Где бывал Бонапарт — нынче СУ-28
“Здесь жил Наполеон” — такой таблички на этом доме нет. А между тем позабытый всеми деревянный особняк, спрятавшийся среди многоэтажек неподалеку от Киевского вокзала, возможно, является настоящей достопримечательностью Первопрестольной.
“Наполеоновских мест” в нашем городе сохранилось всего ничего. Как утверждает московский краевед Игорь Тарасов, среди них — и почти забытый теперь домик на Малой Дорогомиловской улице. Именно под его крышей провел свою первую московскую ночь император Бонапарт. И было это ровно 190 лет назад.
2 сентября 1812 года грозный покоритель Европы, обосновавшись со своей свитой на Поклонной горе, чуть ли не полдня ждал, когда же к нему явится депутация от московской знати и поднесет ключи от поверженного города. Но “русские медведи” не оправдали надежд Наполеона. Вместо торжественного акта капитуляции он получил сообщение о том, что огромный город покинут жителями!
“Такая весть, казалось, поразила самого Наполеона, как громовым ударом, — писал впоследствии один из очевидцев этой сцены. — Он приведен был ею в чрезвычайное изумление, мгновенно произведшее в нем некоторый род исступления или забвения самого себя... Он представлял человека беснующегося или мучимого жестокими конвульсиями, что продолжалось битый час”.
Придя в себя, Бонапарт отдал приказ войскам занимать Москву. Однако уже близились сумерки, а потому император не решился последовать за своими полками. Он предпочел заночевать на тогдашней окраине Первопрестольной — в Дорогомиловской ямской слободе. Как вспоминал дворцовый префект Боссе, в тот вечер его величество “устроил свою главную квартиру в прекрасном деревянном доме”. Краевед Тарасов, перелопатив множество архивных бумаг, пришел к выводу, что адрес первого московского ночлега императора — именно дом №47 по Мал. Дорогомиловской улице. Этот особнячок был построен еще в конце XVIII века по “образцовому” (типовому — сказали бы мы сейчас) проекту, подготовленному в мастерской знаменитого архитектора Доменико Трезини, и в 1812 году принадлежал местному трактирщику.
Уже на следующий день Наполеон покинул скромные дорогомиловские “апартаменты”. Дальше было его кремлевское житье-бытье, бегство от разбушевавшегося огня в Петровский путевой дворец... Эта эпопея всем хорошо известна, не раз описана в книгах. А вот домишко в Дорогомилове, счастливым образом уцелевший во время грандиозного пожара и благополучно дотянувший до наступления XXI века, так до сих пор и остается “за кадром”. О его существовании практически не упоминают многочисленные путеводители, а на стенах вместо мемориальной доски висит табличка “Строительное управление №28”.
P.S. Специалисты-историки к информации о “наполеоновском” доме в Дорогомилове пока относятся с осторожностью. История этого особняка еще ждет своего окончательного расследования.
