Когда именно умер Витька — неизвестно. Но цепь событий сложилась такая.
Во вторник Витькин отец Митька (деревенские все так называют друг друга за глаза, уменьшительно-неласкательно) стал стучаться в дома дачников и просить десятку на самогон. Говорил: “Горе у меня, сын помер”.
“Ты, Мить, совсем допился”, — отвечали дачники, не веря. Их можно было понять: как-то пьяный Митька вышел на улицу в дырявой шинели, с граблями наперевес и закричал, что началась война, а потому “надо немца гнать”.
В среду и четверг Митя и жена его Маня пили по-черному и не выходили из избы.
В пятницу к ним на велосипеде приехала почтальонша. Привезла пенсию. Наружу вышла ошарашенной: “Там их сын... На кровати сидит. Всего раздуло, лицо синее, а на лице мухи”.
Дачники погнали в райцентр за милицией. “Ждите, будем”, — сказала милиция. У нее в райцентре, наверное, были дела поважнее.
Милиционеры явились почему-то глубокой ночью. Гремела страшная гроза. Электричество вырубилось. Синее лицо и мух осматривали при свете фонаря. В понятые взяли соседку.
Потом она рассказала, что Митька с Манькой запамятовали, когда сын умер. Вспомнили только, что пили втроем. Вдруг тридцатилетний Витька захрипел и обездвижел. Пить, однако, продолжили — в той же избе, в той же комнате. Когда самогон кончался, стреляли у дачников денег и опять пили. Все эти дни Витька так и сидел на кровати.
“Следов насильственной смерти не обнаружено”, — записали в протоколе.
Деревеньку в Псковской области, где я догуливала отпуск, это событие не потрясло. Дачники постарались скорей забыть о неприятном, а местные Витьку помянули и продолжили выживать натуральным хозяйством. Местных, собственно, осталось человек десять, все — пенсионеры. Витька был последним представителем молодого поколения, остальные из этого гиблого места уехали. То есть место гиблое — для коренных жителей, а для дачников — рай земной: леса, озера, ягоды, рыбка. Природа, в общем.
Эту деревню я помню еще в брежневские времена. Тогда народ пил по большей части в выходные, потому что за водкой надо было тащиться в райцентр за десять километров. И колхозное начальство за пьянки ругало.
По озеру ходили рыбацкие сейнеры, ныне призраки, а поля засевали разными растениями. Правда, свежие директивы партии до деревни не всегда доходили: например, тут почему-то очень долго действовало хрущевское указание сеять кукурузу. На тощей земле початки получались с мизинец, но сеять “царицу полей” упорно продолжали и при Горбачеве. Нынче же не сеют ничего — ни с мизинец, ни с полмизинца.
Имелось два коровника. Потом что-то укрупнили или, наоборот, разукрупнили, и на месте фермы — два зеленых холма, поросших березами.
Еще в деревне был строгий лесник, который ловил браконьеров и вешал на деревья воронки для сбора смолы. Потом он умер от болезней и обиды: всю свою большую пенсию (до Берлина дошел в войну) и зарплату складывал на книжку для внуков, а от денег остался пшик. И стала деревня жить без лесника. И без колхоза. Сама по себе.
На какое-то время про нее вообще забыли. Телефона тут отродясь не водилось, электричество отключали на недели. Зимой дороги не чистили, автолавка не приезжала, пенсию не приносили. Кто сколько картошки посадит — тот столько и съест.
Потом жизнь стала налаживаться. Начали строиться дачники. Иных богатых дачников в городах поубивали рэкетиры, и на их участках до сих пор гниют неимоверных размеров срубы.
Поселяне потянулись к дачникам с грибами и ягодами, а некоторые — с недобрыми намерениями. Но грабили неумело. Один зимой залез в дачный дом, растопыря дверь деревянным клином. Клин вылетел, и грабитель долго орал, чтобы его освободили из плена. Другой бедолага тоже зимой попер бочку клюквы, да просыпал — клюквенная дорожка привела прямо к его крыльцу. А у нас вот своровали алюминиевую миску, из которой кормили собаку. Ценный металл...
Дачники, однако, сердобольны. Жертвуют поселянам лекарства, книги, одежду. Подарили соседу байдарку — рыбачить. К зиме сосед ее не разобрал (хотя объясняли все, показывали), и байдарка сгнила. Еще подарили приемник — жена соседа разбила о его голову. Были выпимши.
Теперь деревенские пьют что ни день. Пенсию, спасибо президенту, стали приносить регулярно, и они отдают всю ее самогонщице. В каждой деревне, как я поняла, нынче есть своя самогонщица. Тут — приезжая, купила дом и завела такой вот бизнес. Стучишь в ворота — оттуда тебе, через окошечко специальное, стакан и малосольный огурец. Или сразу бутылку. Десять пенсий каждый месяц за эти ворота и уходят.
Сосед, придя просить очередной червонец, сказал: “Думаешь, почему мы пьем? А что ты хочешь, тут Мусоргский — и тот запил...” В регионе действительно родился и жил великий композитор. Пил действительно. Но почему — музыковеды спорят...
В редкие минуты просветления местные собирают с картошки неисчерпаемых колорадских жуков, ходят “в ягоду” и ворошат сено. Когда же просветления нет, две недоенные деревенские коровы истошно мычат, не давая спать дачникам.
По привычке поселяне держат и собак, но их не кормят. Псы приучились собираться в стаи и самостоятельно ходить на охоту в лес. Однажды я дала собаке Пальме мозговую кость. Пальма от волнения описалась и завыла.
В этом году вышло новшество: с раннего утра в субботу приезжают лесовозы с лесорубами и шуруют где-то в дебрях. В воскресенье удаляются, груженные под завязку. Это называется “незаконная вырубка леса”. Поскольку лесника нет, местным все равно, дачники боятся, что их дома спалят, а районные власти получают на лапу, процесс никто не останавливает.
Конечно, в окрестностях живут отдельные работящие и непьющие люди — там, где есть хотя бы телефон и школа. И какая-то работа. Но общий фон тоже хичкоковский. В районной газете вон Интернет в наличии, а что пишут?
“СОБЫТИЙ МНОГО, И РАЗНЫХ!” — заголовок криминальной хроники. Правда, разных. “В деревне Г. местный механизатор обнаружил в своем тракторе самодельное взрывное устройство. Рвануть не успело, мину обезвредили саперы”; “Житель деревни Н. во время совместного распития спиртных напитков облил несовершеннолетнюю бензином и поджег. От полученных ожогов она скончалась”; “При попытке похитить провод с линии электропередачи гражданин Х. получил смертельный удар током”.
“ЕЩЕ НЕ ВСЕ ПОТЕРЯНО” — шапка к статье про то, что корма заготовлены лишь на десять процентов от нормы. Но, глядишь, к осени будут и все пятнадцать.
Проблемный материал. “Как бороться с хищениями на огородах и участках?” Совет читателя: поставить на видном месте бутылку водки с крысиным ядом. Дальше уже проблемы вора.
Политика. “Наш район еще раз отличился. Жители не хотят быть депутатами районного собрания. На 20 вакансий пока претендует один кандидат”.
И, наконец, фото номера: “РАЙЦЕНТР СЕГОДНЯ”. Единственный дом городского типа. Людей не видно. На переднем плане — две собаки.
Митька своего сына пережил ненамного. Вздулась какая-то опухоль на шее, а в больницу не хотел. Врачиха не стала настаивать. Приехала один раз, посмотрела, уехала. И Митька умер.
Жена его Маня побрела в райцентр, чтобы получить свидетельство о смерти. А врачиха о ту пору как раз взяла отгулы. И заменить некому.
Стояла страшная жара. Митю при помощи дачников похоронили.
Манька снова в райцентр: за похоронным пособием. “Какое пособие без свидетельства?! — сказали. — Иди к врачихе”. Врачиха: “Какое свидетельство без тела?! Надо делать эксгумацию...”
Дачники посоветовали: “А ты, Мань, пенсию за Митьку получай, как получала. Он же формально живой...”
Теперь Маня одна пропивает две пенсии.
Надо эту деревенскую жизнь воспринимать будто абстрактную картинку. Из фильма, из книжки. А что Россия в общем-то из таких деревень и состоит — лучше не думать вовсе.
Наши правители, умницы, так и делают. Иначе недолго умом тронуться. Или запить, как Мусоргский.
