О том, что 9 Мая стало нерабочим праздничным днем, объявили по радио в шесть часов утра.
А у меня, как назло, был не просто выключен репродуктор, похожий на здоровенную черную тарелку, но мама забрала его к себе в комнату.
Спать меня укладывали в 22 часа, а в это время по радио начинались самые интересные передачи. Концерт оркестра Леонида Утесова и любимая моя программа “Театр у микрофона”.
В тот вечер я был застигнут матерью в тот самый момент, когда приладился слушать замечательную оперетту “Принцесса цирка”.
Вполне естественно, что верный мой раструб был изъят и отнесен на кухню.
Поэтому о Дне Победы я узнал, только выйдя на улицу с противогазной сумкой, полной учебников.
У помойки, на заднем дворе, меня встретил сосед, в руках у которого по утреннему времени была сумка-авоська, полная водки.
Видимо, отдал за нее все талоны на спиртное.
— Ты куда? — весело спросил он.
— В школу, — без особого энтузиазма ответил я.
— Дуй домой. Ты что, радио не слушаешь? Победа! Понял? Победа! Объявили выходной день.
Я бросился домой, где мать уже слушала радио. Слушала и плакала.
Победа приходила в Москву постепенно.
В 1943 году убрали мешки с песком, закрывающие витрины. Исчезли с перекрестков противотанковые ежи. С бульваров уехали скорострельные зенитные пушки “Эрликон”.
Траншеи на бульварах засыпали, вместо них разбили клумбы.
В 1944 году весной, когда наши войска перешли госграницу, разрешили снять с окон бумажные перекрестья.
Их делали специально, охраняя жителей от осколков оконных стекол, выбитых взрывной волной фугасной бомбы во время налетов.
В этом же году загорелись буквы “М” над входом в метро, а в троллейбусах и трамваях вместо унылых синих лампочек зажгли обычное яркое освещение.
Вечером на затемненной улице, как сказочный корабль, весело бежал ярко освещенный трамвай.
Но главное случилось 30 апреля 1945 года. По радио передали приказ военного коменданта Москвы генерал-лейтенанта Синилова о том, что с 22 часов 2 мая разрешается снять светомаскировку с окон и осветить витрины магазинов, названия театров и кино.
Как хорошо я помню этот день. За полчаса до назначенного срока я сидел у репродуктора и ждал сигнала.
В черном раструбе безумствовал Военный ансамбль песни и пляски под управлением Александрова.
Мощный хор пел американскую военную песню:
Зашел я в чудный кабачок,
кабачок,
Вино там стоит пятачок,
пятачок,
С бутылкой там сижу я на окне,
Не плачь, красотка, обо мне.
И вдруг оборвалась веселая жизнь американского солдата. Репродуктор замолк, а потом прозвучал сигнал точного времени.
С криком “Ура!” я бросился к окну и начал срывать надоевшую плотную синюю бумагу, которая четыре года не пускала свет из комнаты на улицу.
Видимо, не один я ждал этой минуты. Соседние дома вспыхнули светлыми квадратами окон. Загорелись фонари во дворе, лампочки в подъездах.
Четыре года город жил во тьме, и вот наступил день “зажженных фонарей”, как в сказке братьев Гримм.
Конечно, все выбежали на улицу. Непривычно и удивительно было увидеть свой до слез знакомый двор в этой, как нам казалось, вакханалии огней.
Правда, это чувство прошло довольно быстро, и уже на следующий день мы воспринимали ярко освещенные окна как самое обычное явление.
Почти каждый день гремели над затемненной Москвой салюты в честь бойцов Первого и Второго Украинских фронтов. В честь героев Западного фронта, Южного, Белорусского.
Мы смотрели на небо, разорванное ярким светом ракет, и спорили, какой же будет салют Победы.
* * *
И вот он пришел, этот день, а люди еще не верили своему счастью. День был солнечный, но прохладный, иногда на короткое время налетал дождь.
Но все-таки было решено устроить общий пир во дворе.
Уже поддатые мужички мастерили козла для досок и снятых с петель дверей сараев, которые должны были стать столами.
Валя, студент электротехнического института, протягивал над площадкой провода для гирлянд.
Мы все тащили из дома синие, красные лампочки и, конечно, обычные, светлые.
А женщины делали знаменитый пирог.
Каждая хозяйка дома в духовке газовой плиты на противне готовила свой пирог. В него шли все полученные по карточкам припасы.
Моя мама делала начинку из риса, который где-то раздобыл дядька, американской свиной тушенки и консервированной колбасы по кличке “Второй фронт”.
Идея пирога Победы заключалась в том, чтобы положить на столе десятки кусков с разной начинкой и соединить их. Как их соединили, я уже не помню.
И наступила торжественная минута сбора за столом. Зажглись самодельные гирлянды, принесенный на улицу патефон запел “Пусть ярость благородная вскипает, как волна...”
Все встали и выпили первый тост за любимого вождя, приведшего нас к победе, тем более что его портрет закрепили на распорке во главе стола.
Потом выпили за Победу.
Третий тост по традиции — за погибших...
...А патефон уже играл веселые мелодии, и за столом стало тесно, люди подходили. Военных, идущих через двор, силком затягивали на пиршество.
Пришел участковый, младший лейтенант. Он появился у нас недавно, заменив погибшего от бандитской пули лейтенанта Козлова.
Обычно участковый ходил в синем кителе, с тремя нашивками за тяжелое ранение. Сегодня же он был при полном параде. Слева на кителе висели ордена Славы двух степеней и четыре медали, справа рубиново горела Красная Звезда.
Он сел вместе с фронтовиками, вынул из кармана галифе бутылку водки-сырца и банку рыбных консервов и оглядел стол.
Все замерли. На столе красовались две огромные бутылки самогона.
Участковый взял одну из них, налил полный стакан.
Сейчас он был фронтовиком, а не офицером милиции.
— За Победу, земляки.
Он выпил и закусил знаменитым пирогом.
Нас, пацанов, в этот вечер никто не гнал домой и укладываться спать.
Ведь этот день был и нашей радостью. Мы в сорок первом прятались от бомбежки, недоедали, собирали металлолом для фронта, шефствовали над ранеными в госпитале.
Конечно, глупо сегодня писать об этом, но мы немного жалели, что кончилась война, на которую мы не успели. Мы были влюблены в молодых лейтенантов, идущих по улицам. Их золотые погоны, алые ордена не давали нам спокойно спать.
Потом некоторые из нас станут лейтенантами и поймут, что золотые погоны — это чудовищная ответственность за людей, технику, порученное дело. А офицерская жизнь не такая уж красивая.
Но это потом, а пока мы завидовали.
А над столом витали самые необыкновенные истории. Серьезные мужики спорили до хрипоты, что Гитлер жив и его уже поймали и скоро вместе с Герингом и Геббельсом привезут в железных клетках в Москву.
Клетки эти установят в парке культуры имени Горького на выставке трофейного оружия.
Покажут народу, а потом будут судить.
Чего только не наслушался я тем самым прекрасным вечером. Люди спорили, пили, произносили тосты, танцевали...
...И никто из них не знал, что у них ровно два дня назад пытались украсть Победу.
* * *
7 мая 1945 года в городе Реймсе в 2 часа 41 минуту ночи в ставке американского главнокомандующего генерала Эйзенхауэра наши западные союзники тайно подписали акт о безоговорочной капитуляции Германии.
С немецкой стороны по поручению нового главы рейха гроссадмирала Деница подписал документ генерал-полковник Йодль.
И одновременно Дениц приказал не прекращать военных действий на востоке, в Чехословакии, задержать советские войска как можно дольше и дать американцам войти в Прагу.
Знал ли это Эйзенхауэр, подписывая акт капитуляции? Кто мог ответить на этот вопрос?
— Безусловно знал, — разъяснил мне один из лучших наших разведчиков генерал Коротков.
Кстати, именно этот акт о капитуляции, подписанный американцами, дал впоследствии повод некоторым западным историкам приуменьшить в своих книгах и фильмах роль Красной Армии.
* * *
Итак, акт о капитуляции был подписан в 2 часа 41 минуту, а ночью его текст уже был у нашего разведчика. Позже этого человека назовут асом разведки.
Получив столь исключительное донесение, Коротков немедленно доложил своему начальнику генерал-полковнику Ивану Серову, который был заместителем командующего 1-м Белорусским фронтом маршала Жукова по оперативным вопросам.
Мне повезло, дальнейшую историю двух актов о капитуляции мне рассказал генерал Серов.
Сведения, добытые Коротковым, он получил ночью и немедленно доложил в Москву. Реакция из Москвы последовала немедленно.
Сталин позвонил Жукову и сказал, что акт капитуляции Германии будет подписан только перед всеми главнокомандующими союзных войск и только в Берлине, в Карлхорсте, где дислоцировался штаб маршала Жукова.
Утром прилетел Вышинский с текстом капитуляции. Через несколько часов на Темпельхорстский аэродром должны были прилететь представители союзного командования.
Английский маршал авиации Теддер, командующий стратегическими воздушными силами США генерал Спаатс и главнокомандующий французской армией генерал Делатр де Тассиньи.
Мы начали спешно готовиться к столь важному мероприятию.
Практически не тронутым обстрелом оставалось здание военно-инженерного училища в Карлхорсте.
Комендант Берлина генерал Берзарин и тыловики фронта проявили необычайную расторопность.
Были подготовлены апартаменты для приема союзников, зал подписания и, естественно, зал для банкета.
* * *
Мне рассказывал мой товарищ, который в мае сорок пятого был младшим лейтенантом и служил в комендатуре Берлина, как он получил важное правительственное задание.
Его вызвал Берзарин и сказал:
— Знаешь, что приехали союзники?
— Так точно.
— Ты догадываешься зачем?
— Так точно.
— А что будет после подписания?
— Догадываюсь, товарищ генерал.
— Угощать союзников мы из кружек будем? Тебе задание — достать посуду, достойную королевского дворца.
— Сделаю, товарищ генерал, но при одном условии.
— Каком еще условии?
— Дайте команду начпроду, чтобы он обеспечил меня нужными продуктами.
— Дам. Действуй.
Глеб сел на мотоцикл и поехал в Берлин. Город был разбит, немцы напуганы, но не все.
Несколько дней назад он познакомился с хозяином чудом уцелевшего часового магазина и приобрел у него совсем неплохие часы.
Когда они прощались, немец сказал, что может за жратву достать все что угодно.
Немец выслушал Глеба и сказал:
— Водка и папиросы — и у вас будет посуда, достойная дворца Сан-Суси.
Через два часа два “Доджа 3/4” везли в Карлхорст приборы и бокалы с наполеоновскими гербами.
* * *
Маршал Жуков остался доволен. В здании училища подготовили зал заседаний, установили спецсвязь, привели в порядок старинные витражи.
Теперь нужно было встречать союзников и немецкую делегацию. Союзников встречали генералы Соколовский и Берзарин, немцев — генерал Серов.
На аэродроме все было подготовлено по высшему разряду.
Оркестр, кинооператоры, журналисты.
Первыми прилетели союзники. Британский военный самолет вырулил в положенное место — и оркестр грянул встречный марш.
По трапу спустилась вся союзная делегация: американец Спаатс, маршал Теддер, французский генерал Делатр де Тассиньи.
Все было сделано как положено.
Начальник почетного караула отрапортовал, лихо салютнул саблей, караул прошел торжественным маршем. Союзники отправились в Карлхорст.
Почти сразу на этот же аэродром приземлился американский самолет, из которого вышли генерал-фельдмаршал Кейтель, командующий ВМФ адмирал Фридебург и генерал-полковник авиации Штумпф.
Кейтель, увидев оркестр и почетный караул, поправил фуражку и, поигрывая фельдмаршальским жезлом, направился именно туда.
Генерал Серов взял его за локоть и сказал:
— Вам в другую сторону, господин фельдмаршал.
Немцев посадили в машины и повезли по Берлину.
Серов специально выбрал маршрут через самые разбитые районы. Пусть видят, что стало с городом из-за них.
В Карлхорст немецкая делегация приехала в настроении весьма мрачном. Их разместили в отведенном коттедже, приставили офицеров охраны.
* * *
Союзные генералы собрались в кабинете у Жукова и сразу же стали обсуждать текст акта капитуляции. Обсуждали долго, наконец пришли к общему согласию.
— Значит, интересы американской и английской сторон учтены? — спросил Жуков.
Теддер и Спаатс радостно подтвердили, что интересы стран, которые они представляют, полностью учтены.
И тут вмешался Вышинский.
— Георгий Константинович, господа генералы, а кто же на нашем совещании представляет интересы сражающейся Франции?
Действительно, французский генерал отсутствовал.
— Вот как неудобно получилось, — огорчился Жуков, — забыли союзника.
Два дежурных генерала бросились на поиски французского главнокомандующего.
Через некоторое время они вернулись и доложили, что его нигде нет.
Здесь необходима маленькая оговорка. Все союзные генералы приехали на подписание исторического акта, блестя погонами и орденами. Одним словом, настоящие генералы.
Но Жукову было не до шуток. В его резиденции исчез представитель Франции, верный сподвижник генерала де Голля.
— Иван Александрович, — шепнул Серову маршал, — немедленно найти.
Искать француза генерал Серов отправился с полковником Коротковым. Тот в свое время был нелегалом во Франции.
Они вошли в зал, подготовленный для подписания акта, и увидели высокого человека в кителе хаки. Совсем не похожего на генерала. На рукаве кителя скромно расположились пять маленьких звездочек, а на груди алела орденская розетка.
Коротков подошел к нему, представился на чистом французском и попросил проследовать в кабинет маршала.
— Извините, господа, я засмотрелся на витражи и картины.
На самом деле он выглядел крайне раздраженным, хотя посмотреть действительно было на что. Хозяйственники раздобыли картины, промыли витражи, помещение училища стало торжественно-парадным.
Генерал был доставлен в кабинет Жукова, текст акта капитуляции еще раз согласовали.
Подписание назначили на 20 часов местного времени, но переводчики не успевали устранить мелкие расхождения в тексте. И Жуков назначил торжественный акт подписания на 24 часа 8 мая.
Представители союзных войск собрались у Жукова заранее, за пятнадцать минут, и ровно в назначенное время вошли в зал заседаний.
Но пусть об этом расскажет очевидец. Я предлагаю отрывок из дневника генерала И.А.Серова.
“...Когда все сели за столы, я имею в виду союзников и наших командующих и других генералов, Жуков сказал: “Мы, представители советских Вооруженных сил и Верховного командования союзных войск, уполномочены правительствами антигитлеровской коалиции принять безоговорочную капитуляцию Германии от немецкого военного командования. Пригласите сюда представителей немецкого командования. Немецкую делегацию предлагаю называть не по званиям”. Все согласились.
Я дал знак полковнику Короткову, и он ввел немцев. Кейтель вошел первый и, выдернув из-за пазухи маршальский жезл, поднял его кверху. Когда их посадили за отдельный стол, Жуков продолжал: “Имеете ли вы на руках акт безоговорочной капитуляции и имеете ли полномочия подписать его?” Когда перевели этот вопрос, Кейтель ответил: “Да, изучили и готовы подписать его”.
Затем он передал Жукову бумагу, подписанную гроссадмиралом Деницем, о полномочиях Кейтеля, Фридебурга и Штумпфа.
Затем Жуков предложил им подойти к столу на самом левом краю и подписать акт капитуляции. Кейтель посмотрел на нас с ненавистью, лицо его покрылось красными пятнами. Были подписаны все экземпляры акта Кейтелем, Фридебургом и Штумпфом.
После этого Жуков приказал немцам удалиться. Примерно около часа ночи, когда все было закончено, Жуков поздравил всех присутствующих в зале генералов и офицеров наших, и союзников от имени советского Верховного командования с долгожданной Победой и капитуляцией фашистской Германии. Затем он сказал о доблестных войсках I Белорусского фронта, которые с честью выполнили волю советского народа и уничтожили фашистскую армию, ее главарей и доблестно штурмовали Берлин. Я взял себе копию акта капитуляции.
После этого в зале началось невообразимое. Все наши военные бросились поздравлять друг друга с победой. Кричали: да здравствуют войска I Белорусского фронта и их командующий маршал Жуков.
При открытии банкета Жуков вновь сказал о победе наших войск и войск союзников над фашистской Германией, и все выпили бокалы за Победу.
Затем выступили маршал авиации Теддер, за ним Делатр де Тассиньи и командующий ВВС США Спаатс. Потом уже произвольно подходили наши генералы и провозглашали тосты. Потом на радостях танцевали, в том числе и Жуков неплохо сплясал. Делатра де Тассиньи пришлось угостить, да так, чтобы забыл о своей обиде. Когда под утро вышли к домам, то слышалась пальба из автоматов и даже пушек вверх, и нередко было слышно, как по крышам падали осколки снарядов. Но ничего не поделаешь. Победа должна быть отмечена”.
* * *
Но в тот день мы в нашем дворе ничего не знали, что происходило в Карлхорсте, и радостно доедали пирог, приготовленный к Дню Победы.
Мы были счастливы. Все, кто сидел за столом. Фронтовики с наградами на гимнастерках, пожилые деповские рабочие с трудовыми орденами, наши матери, почти все с медалями за оборону Москвы...
...Потом много чего случилось...
Но я никогда не был так счастлив, как в тот праздничный вечер.
