Гривенник
Я видел, как юный гастарбайтер — из тех, кого язык не повернется назвать дворником, а, пожалуй, смотрителем чистоты, настолько модно, с иголочки он одет, настолько изящно и непринужденно орудует новеньким подметальным инвентарем, убирая мусор возле дорогих киосков, — никак не мог отправить в помойное пластмассовое ведро вместе с конфетными фантиками и окурками сиявшую на асфальте среди этих ошметков свеженькую десятикопеечную монету. Зрелище было непривычным, я невольно остановился и наблюдал. С помощью веника паренек пытался загнать кругляшок монетки в совок, но монетка не желала туда лезть и будто прилипла к земле. Так и эдак он силился ее приподнять, оторвать от почвы: давил на краешек, желая поставить на ребро, щелкал, как по шайбе клюшкой, двигал синтетическими щетинами туда-сюда с упрямством бульдозера — монетка подавалась, подвигалась на несколько миллиметров, а затем опять прирастала, становилась неподвижной.
Какие мысли пронеслись в моей голове? Какие символы возникли и промаячили? И о тщете наших отечественных горе-финансистов в их стремлении заставить уважать национальную валюту. И о неудержимо рвущейся к запредельным значениям инфляции. И даже о том, что приезжая рабочая гвардия, которую приглашают на так называемую неблагодарную черную поденщину, даст фору коренным москвичам в материальном благосостоянии. Ибо вовсе не от мусоросборки получает основной доход…
Бывая в различных странах и столицах, я, случалось, видел валяющуюся мелочь, но никогда не доводилось наблюдать, чтоб дензнаки, пусть самого мелкого достоинства, выметали (да так упорно, рьяно) в помойную емкость.
Вы, может быть, и сами обратили внимание: разнокалиберные медь и никель в последнее время во множестве разбросаны повсюду, и только самый пропащий пенсионер (бомж до такой унизительной процедуры, как их собирание, не опустится), вдруг наклонится да подберет мелюзгу, явно без энтузиазма и, разумеется, какой-либо надежды, что эти средства помогут дотянуть до конца недели. В магазинах перестали принимать копеечки, а если ждешь от кассира пятачок (или рубль) сдачи, на тебя вправе посмотреть пренебрежительно. Купюры номиналом в тысячу, некогда имевшие ограниченное хождение и слывшие нумизматической редкостью — теперь расхожая разменная единица.
Так и не дождавшись конца поединка между очистительным служащим и упрямым гривенником, я зашагал дальше.
Фонтан
На площади дети бросали в фонтанную пенящуюся воду камешки, бумажки, листву и траву, другой посторонний мусор — в результате сток засорился, вода прибывала и прибывала, грозя перелиться через мраморный край узорчато украшенного резервуара. Ее стало так много, что струи, бьющие вверх из медных, похожих на торчащие соски, кранов, с трудом пробивались сквозь прозрачную толщу. Струи сделались невысокими и слабыми, неупругими — этакие бурунчики над поверхностью.
Дети продолжали свою засорительную деятельности, бросая что ни попадя. Гулявшие с ними мамы и няни сосредоточенно курили, разговаривали и взирали на забавы своих подопечных благосклонно и в общем-то равнодушно.
Проехали два подростка на велосипедах.
— Смотри, здоровски, сейчас ливанет! — выкрикнул один.
Они затормозили и постояли возле фонтана, но, поскольку до наводнения еще не дошло, укатили с намерением вернуться.
Мимо шли с озабоченным видом люди средних лет и качали головами:
— Никто ни за чем не следит. Ведь хлынет!
Подковылял старик — нелепо одетый, в картузе и ветровке, несмотря на жару. И закричал. Видимо, был из тех, кому по склеротической упертости еще небезразлично общее, ибо никак не удается уразуметь, что все уже давно поделено и стало частным. Он кричал:
— Вы что! Зачем накидали дряни!
Засучил рукава клетчатой рубахи, подобрал с земли палочку от эскимо, залез по локоть, затем по плечо в воду и расчистил засор.
Дети смотрели зачарованно. Он им доходчиво и терпеливо объяснил, почему нельзя поступать так, как поступали они. Мамаши и нянечки бросили курить и тоже взирали с удивлением. Случайный педагог закончил речь и побрел дальше.
Почему же я не вмешался, не стал засучивать рукавов и растолковывать несмышленышам, что можно, а чего нельзя? А рассуждал почти как мальчишки-велосипедисты: хлынет, будет интересно… Неужели возрастом и соображением примыкал скорее к ним, чем к склеротическому, помнящему ненужное старику? Или я вполне влился в действительность, адаптировался к ней и усвоил: научить никого все равно ничему нельзя? Как ни старайся.
