Однако оказалось, что это совсем не пенсионер из «органов», а уважаемый солидный важный господин, заместитель председателя РСПП (Российский союз промышленников и предпринимателей, а по сути — союз богатых и благополучных). Раз такое дело — надо читать внимательно.
Что же это за конвейер, который надо остановить, чтобы наши города не стали похожи на кладбища? Оказалось, речь идёт о табличках с почтовую открытку (11х19 см), где написано имя человека и даты жизни: родился—расстрелян.
Прикрепляют такую памятную табличку на стену дома, где жил человек, откуда его забрали. Уничтожили, а потом реабилитировали. Человек был не виноват, он просто попал под топор Большого террора — был изъят из жизни. Поэтому часть таблички — квадратная дыра: человек исчез, даже фотокарточки не осталось.
Кузьмин, поднявший тревогу, задаёт важный вопрос: а вдруг появится табличка с именем человека, который и в самом деле был врагом народа? Кузьмин пишет: надо поднимать архивные дела, подробно изучать все тысячи страниц, а уж потом выносить решение: достоин ли уничтоженный памятной таблички. Вдруг он был плохим человеком.
Идея проверки обоснована подробно и многословно, с доводами и аргументами, производит впечатление очень разумной, справедливой. Но стоит стряхнуть наваждение, развеять канцелярский туман, как понимаешь глупость такого предложения. Ведь речь идёт о реабилитированных. Специальные высокопоставленные комиссии, прокурорские и прочие, уже проверили эти дела. Комиссии никого не реабилитировали списками, эшелонами. Дело каждого изучали отдельно и очень подробно; и реабилитированы были далеко не все.
А теперь Кузьмин предлагает, чтобы дело жертвы изучали не юристы, а жители того дома, на котором предполагается установка таблички. Жители, которые ничего не знают о делах 80-летней давности. Он пишет:
«Пока «Последний адрес» имеет возможность всеми правдами и неправдами реализовывать свой якобы «народный» проект в наших городах, я позволю себе дать совет домовладельцам и жителям домов. Не относитесь к этому формально! Поинтересуйтесь биографией человека, имя которого вы соглашаетесь увековечить, отдавая себе отчет в том, что увековечивая память о ком-либо, мы увековечиваем не только его исходные данные, но и его слова и поступки, произнесенные и совершенные при жизни».
Что за чёрт? Что такое «правдами и неправдами»? Что такое «увековечить исходные данные»? Что значит «увековечиваем слова и поступки, произнесённые и совершённые при жизни»? Посмотрите на памятник Пушкину, который при жизни и матом ругался, и в карты играл, и пьянствовал — эти, что ли, слова и поступки увековечены? Нет, там написаны его великие слова:
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.
Видите: Свобода (с большой буквы!) и милость к падшим. Милость, а не проверка следственных дел о мятеже и кто как себя вёл на допросах.
«Поинтересуйтесь биографией», — пишет Кузьмин. А у кого интересоваться? Он подробно советует:
«Постарайтесь найти родственников этого человека и узнать их мнение (о человеке, исчезнувшем 83 года назад! — А.М.), ознакомиться с сохранившимися документами, обратитесь в местную администрацию, чтобы та письменно подтвердила законность инициативы «Последнего адреса» в вашем населённом пункте».
В населённых пунктах разная законность? «Законность инициативы»? Ей-богу, надо не полениться — найти родственников Кузьмина и узнать их мнение о нём: хорошо ли учился? не было ли приводов в милицию, платил ли алименты и налоги? Он продолжает советовать:
«Задайтесь вопросом, не проживали ли в вашем доме люди, которые, по крайней мере, не менее достойны того, чтобы их память была увековечена: солдаты, ушедшие на фронт, ветераны, учителя, деятели культуры, волонтеры? А, может быть, в вашем доме проживали врачи и медсестры, которые ушли из жизни, спасая нас с вами от эпидемии? Лучше не действовать впопыхах, чтобы в дальнейшем не пришлось, как это уже случалось, пересматривать свое решение после того, как «дело сделано».
Смысл этой тягомотины простой: вдруг случайно появится табличка плохому человеку. Лучше никому. Но это прямо противоречит принципу «лучше оправдать десять преступников, чем казнить одного невинного».
У нас, увы, практика иная: невинных осуждают слишком часто, а преступники откровенно смеются над законом, пролетая над ним в первом классе или в собственном самолёте, как привыкли летать большие шишки РСПП.
Кузьмин даёт советы домовладельцам и жильцам: поинтересуйтесь, найдите родственников, ознакомьтесь с документами, обратитесь в администрацию, задайтесь вопросом… Совершенно ясно: он хочет, чтобы никаких табличек не было никогда. Он даже не понимает (или понимает), что перечисляет невыполнимые условия. Хождения по инстанциям — это хождение по мукам.
Но если серьёзно — все доводы, все предложения Кузьмина не имеют смысла. Они ничтожны. Он якобы боится, что «наши города станут похожи на кладбища». Пусть его коллеги по РСПП, или друзья, или дети (если у него есть дети) спросят его: как он относится к движению «Бессмертный полк»?
«Бессмертный полк» 9 мая всю страну превращает в похоронную процессию — ничего? Не беспокоит? Возможно, что на каких-то портретах есть трусы, паникёры. Надо проверить — хорошо ли, храбро ли воевал тот, чей портрет вам предстоит нести. Надо запросить архивы, изучить дела; может быть, кого-то расстреляли перед строем, а вдове из жалости написали по-человечески: «пал в бою за Родину». Расследовать павших? Вскрыть братские могилы?
На «Бессмертный полк» дотошный, въедливый Кузьмин замахнуться не посмеет (обделается при одной мысли). Потому что это движение стало государственным, в колонне идёт президент Путин. Если бы Путин сказал полслова в пользу «Последнего адреса», в тот же день всё здание РСПП покрылось бы табличками, как чешуёй. Ведь, надеюсь, ходят же Шохин и Кузьмин на марши «Бессмертного полка» — участвуют в этой святой похоронной процессии. А почему? А потому что в ней участвует президент.
Есть в нашей стране кладбища, где лежат тысячи расстрелянных в годы Большого террора. Одно из них — Бутовский полигон под Москвой. Было ли там хоть раз руководство РСПП во главе с Шохиным?
На Бутовском полигоне с 8 августа 1937 года по 19 октября 1938 года было расстреляно 20 765 человек. За год и два месяца. Там же расстреляно «за веру» и закопано около тысячи священников, более трёхсот причислены к лику святых. Тов. Кузьмин, не хотите ли проверить — вдруг кого-то напрасно записали в святые?
Теперь это мемориал, туда приходят взрослые и дети, чтобы почтить память невинно уничтоженных, чтобы не забыть. Но вдруг среди тысяч в этих рвах найдётся десяток плохих? Пусть Кузьмин займётся делами. А когда найдёт недостойное имя — выкопать и за ограду. Плохому не место в одной яме с праведниками.
На том свете, конечно, разберутся. А на этом… Идите, члены РСПП, интересуйтесь, поднимайте дела, опрашивайте старожилов. Не пойдут. Потому что президент Путин сказал, что память этих жертв священна, и поручил создать музей «Бутовский полигон».
С Кузьминым разбираться не надо — с ним всё ясно. Но с его писаниной разбираться приходится.
Перечитайте ещё раз заголовок «Конвейер «Последнего адреса» надо остановить». У доверчивых читателей слово «конвейер» вызывает в уме документальное кино про ликёроводочный завод, где быстро-быстро двигаются бутылки, или мясокомбинат, где ещё быстрее летят сосиски и сардельки.
Но конвейер «Последнего адреса» не так быстр.
10 декабря 2020 года — ровно 6 лет, как в России стартовало это движение. К сегодняшнему дню в городах России появились 1111 табличек — приблизительно по 185 в год. В годы Большого террора у нас расстреливали больше тысячи человек в день. Вот это точно был конвейер.
Реабилитация жертв сталинского террора началась после смерти вождя в 1953 году. С тех пор реабилитировано около 5 миллионов человек. Конвейеру «Последнего адреса» (который столь ненавистен Кузьмину и Шохину) надо работать ещё 27 тысяч лет, если он сохранит сегодняшнюю скорость.
Но скорость будет падать. Ведь чтобы поставить табличку, надо хотеть это сделать и добиться разрешения. И надо знать о репрессиях, а число таких граждан быстро сокращается. Их сокращает государственная пропаганда. В разы за последние годы выросло число тех, кто ничего не знает о Большом терроре. В разы выросло число тех, кто знает, но считает, что: а) это было оправдано; б) не надо ворошить.
Не надо ворошить — это «не надо знать».
Помнящих (без всякой пропаганды) сокращает ещё и закон природы. Родители, жёны, братья и сёстры репрессированных уже умерли; да и дети, если были, умерли; внуки помнят плохо, а правнуки не вспомнят вообще. Не вспомнят, если мы сегодня оставим их на пустыре.
Кузьмин пугает: наши города станут похожи на кладбища. То ли это глупость, то ли лицемерие. Он что, не был на Красной площади? Там ведь не только Ленин похоронен — там целое кладбище. Там ещё 12 могил (настоящих, с гробами) и 115 урн с прахом замуровано в Кремлёвскую стену. Памятные мраморные доски там не с почтовую открытку, а чуть ли не метр на метр. Разве это мешает людям петь, плясать, кататься на коньках, слушать концерты и веселиться на Красной площади? И кстати, далеко не все доски там сообщают о хороших людях. Один Вышинский чего стоит.
Три года назад в Москве открыли памятник «Стена скорби» — мемориал жертвам политических репрессий — огромный монумент с бесчисленными фигурами.
Чтобы разглядеть невзрачную табличку «Последнего адреса», надо подойти, остановиться, приглядеться, а монумент на пересечении проспекта Сахарова с Садовым кольцом — гигантский, мрачный, виден за версту. Высота 6 метров, длина 35. Он один больше всех табличек, которые уже установлены и когда-либо будут установлены. Хоть слово пикнули Кузьмин и его начальник Шохин? В открытии приняли участие патриарх Кирилл и президент Путин. У руководителей РСПП возражений не было. Они не посмели сказать: «Зачем эти мертвецы на улицах Москвы?»
* * *
На опубликованный в «МК» призыв Кузьмина «остановить конвейер» поспешно отозвался журналист Гутионтов. Он сообщил об этой публикации и добавил: «Отдельное спасибо популярной газете за то, что не осталась равнодушной. Спасибо, огромное человеческое спасибо, дорогие коллеги!»
В журналистском мире похвалы коллегам — очень большая редкость, а такого восторга мы вообще никогда не встречали. Стали читать, а там: «Что же тревожит Кузьмина и популярную газету? Почему убеждены они в том, что «конвейер «Последнего адреса» надо остановить? Кузьмин и щедро предоставившая ему трибуну популярная газета...»
Семь раз повторенные слова «популярная газета» — это старый пошлый приём. За отсутствием таланта, таким нарочитым повторением изображают сарказм, насмешку. Но всё же Гутионтов не пишет «вздорная», «жёлтая», «бульварная». Он повторяет единственное определение: популярная. Зависть ли им движет, восторг или злоба — главное: искренне.
Гутионтов изображает дело так, будто Кузьмин и «МК» единомышленники. Это просто подлог. Картёжники такое называют «передёрнул» и больно наказывают.
Занимаясь этой историей, я обнаружил, что всё то же самое Кузьмин написал 2 года назад, его сочинение было опубликовано на сайте «Эха Москвы». Почему Гутионтов не рассыпался в похвалах? Может, счёл радиостанцию недостаточно популярной? Пусть об этом спросит его главный редактор, а нам всё равно.
Публикация в «МК» оказалась очень полезна. Она выявила отвратительный вирус, а сейчас вы читаете прививку; надеемся, поможет.
* * *
Кто хочет забвения? Тот, кто творил чёрные дела. Или тот, кто надеется, что беспамятство поможет перекрасить чёрное в белое. Или тот, кто сочувствует чёрным делам. В истории от Кузьмина не останется ничего, просто пустое место. Разве что эта заметка станет ему надгробным камнем. И ему, и его единомышленнику и покровителю Шохину.
...Немцы, когда очухались после разгрома и безоговорочной капитуляции, приняли закон о компенсации жертвам Третьего рейха, в том числе жертвам Холокоста. Немцы не стали доискиваться: достойный был человек, погибший в концлагере, или так себе. Среди миллионов жертв неизбежно были жулики, воры, подлецы и проститутки. Возможно, какой-нибудь немецкий Кузьмингрубер писал в инстанции: мол, надо бы разобраться, найти родственников, узнать их мнение, ознакомиться с документами, поинтересоваться биографией. Но очень может быть, что в ответ он просто получил по роже и заткнулся.
* * *
Вся Библия — кладбищенский справочник: кем был убит? за что? где похоронен?.. Люди тысячи лет назад осознали огромную важность памяти — и личной, и исторической. Выступать против — значит, быть за беспамятство.
Все церкви — кладбища. И возле церквей могилы, и внутри. И Кремль — кладбище, там похоронены русские цари. И все наши города — кладбища, потому что большая часть улиц и площадей (кроме разве что пары проспектов на Северном Кавказе) названы в честь мертвецов.
...Великие стихи существуют, независимо от того, все ли их помнят наизусть.
Два чувства дивно близки нам —
В них обретает сердце пищу —
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва,
Как …....... пустыня
И как алтарь без божества.
Пушкин измучился с этим стихотворением. Груда черновиков показывает, как он искал точные слова для этой важной мысли. Какая пустыня? Африканская? — конечно, нет. «Абсолютная» подошло бы, но этого слова у Пушкина не существовало...
Мне не повезло с отеческими гробами. Мой дед лежит в братской могиле, погиб под Моздоком в 1942-м. А родные братья бабки…
Один ушёл добровольцем 5 июля 1941 года, а 11 сентября уже погиб, лежит в братской могиле. Артиллерийский полк 8-й Гвардейской стрелковой дивизии Ленинградской Армии Народного ополчения. Теперь его имя на мраморной доске в ИЭМ (Институт экспериментальной медицины). Над именами золотом выбито: Честь — их девиз. Бессмертие — их удел. И в первой строке — его имя.
Это была не мальчишеская удаль, ему было 40 лет, профессор, Финскую отвоевал военврачом. Но пошёл добровольцем, надеясь, что это сколько-нибудь облегчит участь его родного брата, который в 1937-м был арестован в числе руководителей ЦУНХУ (тогдашний Госкомстат). Все они были уничтожены за «вредительскую перепись населения». У них получилось мало (ещё бы — Голодомор, раскулачивание), Сталин рассердился на статистику и наказал статистиков.
Тот, кто погиб на войне с Гитлером, — достоин памяти; это понятно. Но почему не достоин памяти тот, кого уничтожила сталинская система?
От этого брата не осталось ничего — ни памятника, ни могилы, только память, в том числе моя. Его зарыли в шар земной. И табличку «Последний адрес» он получит, просто потому, что я так решил. А куда она будет прикреплена — на тот дом, где он жил и откуда его забрали, или (если тот дом снесён) на тот, который теперь стоит на этом месте, или (если собственники здания будут категорически против) табличка появится на моём собственном доме. Правда, текст будет не совсем стандартный: «В 20 километрах от этого места жил такой-то».
Ничего, с того расстояния, на котором от нас находятся невинные жертвы террора, нет никакой разницы: 2 сантиметра или 20 километров.
