Вся 77-летняя жизнь Астафьева – путь разочарования в людях, обществе, мире. Путь излома и неудовлетворения, несмотря на, казалось бы, прижизненные награды и премии. Вообще, жизнь Астафьева двойственна и может трактоваться по-разному. Собственно, так оно и происходит. Одни уверенно называют его предателем, другие – совестью и честью народа. Однако и то, и другое к самому Астафьеву имеет достаточно посредственное отношение. Так как тогда трактовать его жизнь?
С одной стороны, Виктор Петрович принадлежал к поколению, которому Советский Союз дал признание, статус, славу. С другой, эта же страна, если верить позднему Астафьеву, принесла слишком много боли. Многое отняла. И под конец жизни Виктор Петрович поквитался с ней, встав в один ряд с, как модно говорить, ещё одним антисоветчиком – Солженицыным. Часто в списке «предателей Родины» у определённой группы населения они идут вместе.
Ещё более парадоксально то, что Виктор Астафьев, при фактически прижизненном статусе классика, так и не был прочитан. И не классифицирован тоже. Отнести его к «лейтенантской прозе» Юрия Бондарева, Виктора Курочкина и Виктора Некрасова нельзя – Астафьев стоит особняком. Если говорить, что художник – это свой мир, то мир Астафьева невозможно подогнать ни под какие критерии. И вместе с тем свою, как ему, вероятно, казалось, главную вещь – «Прокляты и убиты» - он пишет и издаёт в 1990-х, на излёте своей жизни. Роман шумит, полыхает, но становится главным образом топливом в костре сведения политических счётов.
Жизнь вообще была сурова к Астафьеву. На первый взгляд, он принадлежит к славному поколению состоявшихся людей из глухих деревенек. Тех, кто своей жизнью, своей судьбой проиллюстрировал выражение «советская мечта». О ней, к слову, известно куда меньше, чем о мечте американской, успешно инкорпорированной в сознании миллиардов, преимущественно через Голливуд. Но как ещё назвать судьбу тех, кто родился в нищете, в глухомани, а после благодаря труду, упорству, таланту и, несомненно, удаче и обстоятельствам добился статуса известности? Был ли где и у кого ещё такой шанс? В какой стране?
Виктор Астафьев родился в селе Овсянка, а умер в статусе классика русской литературы. К таким же воплотившим советскую мечту можно отнести, например, в инженерном деле Михаила Калашникова, родившегося в сибирском селе Курья, а в политике – Андрея Громыко, появившегося в деревеньке на белорусской окраине. И это не частные случаи, не исключения, а одни из многочисленных примеров. Их сотни и тысячи – в разных поколениях. После Астафьева мы можем назвать другого уроженца провинциальной Сибири – Василия Шукшина из деревни Сростки. И так далее, и так далее...
Однако столь рано судьба ударила Астафьева больно, под дых. Две его старших сестры умерли во младенчестве. Отца, которого он вспоминает как шутника и балагура, рано женившегося, не стало, когда Виктору исполнилось пять лет. Пётр Павлович был осуждён за вредительство. Матери Астафьев лишился в семь лет: Лидия Ильинична утонула в Енисее. Страшные удары, от которых Виктор Петрович, похоже, так и не оправился. Наоборот, со временем раны лишь нарывали, загнаивались. Сам Астафьев вспоминает, что его бабушка стала для него кем-то вроде родителей, а, может, и больше, роднее них.
О ней с такой пронзительной теплотой, с такой обжигающей любовью Виктор Петрович пишет в одном из лучших своих произведений – «Последний поклон». Это потрясающий, обязательный к прочтению текст. В нём – подлинно русский язык, подлинное русское слово. То, которое оберегает нас, наш народ от оскотинивания, от царства маммоны. Меняется жизнь, пишет Астафьев, уходят режимы, фашизм исчез, а скромный шкафчик, задёрнутый ситцевыми шторками, остаётся. Вот оно – странное торжество вечности.
Повесть «Последний поклон» написана в самом конце 60-х. Чуть позже создана замечательная повесть «Царь-рыба». И мне видится, что своего пика Астафьев как писатель достигает именно в семидесятых годах. Его обжигающая своей искренностью проза, в которой нет ничего лишнего, ничего выглаженного и причёсанного – это, позволю себе такой образ, русская рубаха, накинутая на обнажённое тело, распаренное борьбой за правду. Астафьев пишет сильно, дерзко, широко.
А потом… что происходит потом? Виктор Петрович видит, как рушится его страна. Более того, он сам принимает в этом участие. Много говорит, много критикует. А в октябре 1990 года подписывает «Римское обращение», где, простите, советская интеллигенция являет миру набор заскорузлых штампов. Вроде «отказа от имперского, тоталитарного мышления». Обращение делалось в столице Италии на форуме, собранном по инициативе небезызвестного Джорджа Сороса. Среди подписантов значатся, например, Дмитрий Лихачёв, Чингиз Айтматов, Иосиф Бродский и прочие, прочие.
Спустя три года Виктор Петрович подпишет так называемое «Письмо 42-х» (его часто цитировали под названием «Раздавите гадину!») в поддержку президента Бориса Ельцина и фактически расстрела Белого дома. Замечу, для сравнения, что лицо «лейтенантской прозы» Юрий Бондарев подписывать этот документ отказался и встал на сторону Верховного Совета, как и Василий Белов. Позднее Юрий Кублановский станет уверять, что никакого обращения Астафьев не подписывал. Да и подпись его стоит последней – не по алфавиту. Но это скорее, как верно замечает Алексей Колобродов, результат долгих переговоров. Кто-то же полагает, что так Виктор Петрович пытался обелить себя за ту самую переписку с Эйдельманом.
Ну а в 1995-м году вышел роман Астафьева «Прокляты и убиты», неоконченный роман, где, как нам сообщили, была явлена правда войны. Странно, конечно, было слышать подобные заявления – ведь разве не явили нам правду войну в «В окопах Сталинграда» Некрасова, или в «Горячем снеге» Бондарева, или в «Господи, это мы!» Воробьёва? «Прокляты и убиты» - текст, написанный безусловно мастером, но мастером на излёте таланта и жизни, мастером злым, разочаровавшимся, и от злобы этой и разочарованности наговарившим лишнее. Трагедия – для самого Астафьева прежде всего трагедия – заключается в том, что роман этот не был должным образом прочитан – его восприняли, особенно вкупе с подписями автором вышеназванных документов, как политическую агитку и так же позиционировали.
Сам Астафьев говорил, что пытался написать правдивый текст о войне, который выигрывается не генералами и не пропагандистами, а простыми солдатами. Там же, в этом романе, он много говорил о Боге, о необходимости православной веры для русского человека, о том, что, как пел Летов, нет атеистов под огнём, и пионеры, коммунисты, комсомольцы кричат, идя в атаку или сидя в окопах, «Боженька!» и просят Господа о помощи. Если отбросить всю грязь – не военную, а околополитическую, это можно увидеть.
Но беда в том, что отбросить не получается. Особенно, если читать интервью, заявления Астафьева того времени. Перед нами предстаёт человек, ищущий вовсе не Бога, не любви Божьей и не смирения, а отмщения, желающий расправы не только над врагами, но и над самой жизнью, принесшей ему такие страдания. Жизни, под конец которой Астафьев, похоже, разочаровался во всём. И это была его конечная точка излома.
Ну а дальше выбор за нами – запомнить Астафьева таким, разочарованным, озлобленным, мстящим, подписывающим странные письма, или настоящим, пламенным, говорящим о русской жизни фронтовиком, закончившим войну рядовым и создавшим действительно сильнейшие строки. Да, выбор за нами – как мы запомним этого сложного, изломанного человека, большого художника и, вероятно, ещё большего мизантропа.
