Не была нарушена традиция и тогда, когда у стен города шла кровопролитная битва. Радио Москвы в те дни слушал весь мир, все народы, чья судьба решалась на полях Подмосковья. Среди военных маршей, сводок Советского информбюро вдруг прозвучала весть о праздновании 24-й годовщины Октябрьской революции. То было самое неожиданное и волнующее известие из осажденного города!
Вечером 6 ноября 1941 года современники оценили происшедшее событие как историческое. Но требовалось время, чтобы понять: такого еще не бывало, такое не забудется никогда!
Скупы и по-фронтовому кратки заметки из зала заседания — журналисты торопились дать отчеты в утренние газеты. Они не могли тогда, в условиях военного времени, многое сказать. Даже место проведения заседания не называлось.
Поэтому мне захотелось дополнить написанный тогда еще молодым журналистом репортаж с торжественного заседания Московского Совета.
■ ■ ■
…Во время одного из докладов Верховному Главнокомандующему Сталину о готовности города к обороне командующий Московским военным округом генерал Артемьев вдруг неожиданно получил устный приказ — провести парад войск гарнизона на Красной площади. Ошеломленный приказом генерал спросил:
— На какой час назначить парад?
— Решите сами. 6 ноября состоится тожественное заседание, посвященное 24-й годовщине Октябрьской революции. После заседания доложите мне, — ответил Сталин.
Город привык к воздушным тревогам. Заводы, не переброшенные на поездах в глубокий тыл, не прекращали работы при авиационных налетах. Но как праздновать под бомбами? Большой театр, где проходили в мирные дни торжественные заседания Московского Совета, опустел. Труппа эвакуировалась в Куйбышев. В вестибюле театра зияла воронка от фугасной бомбы. Стена между колоннадой и вестибюлем треснула, у края воронки белели обломки скульптур.
Бомбы падали на территорию Кремля, погибло много солдат полка, расквартированного в Арсенале. Фугасная бомба попала в Георгиевский зал Большого Кремлевского дворца, но не разорвалась…
Были в Москве дворцы, которым не угрожали бомбы. Они находились глубоко под землей. Это станции метро. О них зашла речь, когда члены Государственного Комитета Обороны обсуждали вопрос, где проводить заседание.
— В ночь с 4 на 5 ноября на командный пункт метрополитена на станции «Красные Ворота» поступил приказ, — рассказал мне бывший начальник московского метро Новиков, — в течение часа дать сведения о трех станциях глубокого заложения с большими площадями среднего зала.
Планы были на командном пункте. Но и без них люди на КП могли охарактеризовать все станции. Были названы три станции — «Площадь Свердлова», ныне это «Театральная», «Динамо» и «Маяковская».
Выбор пал на «Маяковскую». Она самая большая. И самая красивая. Ее макетом восхищались посетители Международной выставки в Нью-Йорке, она считалась тогда, да и сейчас так многие думают, архитектурным шедевром.
У станции в дни войны было еще одно преимущество: на ней находился узел связи. Метро ни на один день, за исключением 16 октября, когда началась тотальная эвакуация, не прекращало движение составов. До семи часов вечера курсировали поезда. Залы и тоннели во время налетов превращались в бомбоубежища.
У торца подземного зала «Маяковской» появилась временная стена: образовалась комната для президиума собрания. Перед ней плотники соорудили сцену. Трибуну доставили из Большого театра, стулья взяли из театров на площади Маяковского, ныне Триумфальной.
Пока рабочие хлопотали на платформе, в Москву из Куйбышева летел транспортный самолет. На его борту сидели взволнованные певцы — звезды Большого театра. Самолет летел так низко, что казалось — крылья его заденут телеграфные провода. На подступах к столице машину охраняли истребители, и от этого тревога артистов усилилась. Они не знали, куда держат путь…
На земле и в небе шли яростные бои, составлявшие все вместе великую Московскую битву. Пленные фашисты в октябре на допросах нагло заявляли, что война окончится 7 ноября 1941 года. Тогда по Красной площади пройдут германские полки, как прошли они до этого по Елисейским Полям Парижа. Спустя месяц, в начале ноября, даже ярым приверженцам Гитлера стало ясно: ни конца войны, ни германского парада в этот день в Москве не будет.
К параду у стен Кремля готовились полки Красной армии.
Германская авиация не прекращала попыток превратить очередную годовщину революции в кошмар. К городу стремились пробиться сотни бомбардировщиков.
Вся система ПВО держалась в боевой готовности №1. На подмосковных аэродромах дежурили 550 истребителей. Службу заграждения усилили. Установили более жесткий режим на контрольно-пропускных пунктах при въездах в город. Решая все эти вопросы, военный совет Московского военного округа позаботился о том, чтобы во всех воинских частях привели в порядок радиоточки. Всех бойцов и командиров предупредили: в 18 часов будет передаваться важное сообщение.
Звонки с мест обрывали телефоны штаба округа. На все тревожные запросы следовал один лаконичный ответ:
— Слушать сообщение. Содержание довести до сведения каждого бойца.
По радио вечером 6 ноября объявили очередную воздушную тревогу. К Москве рвались 250 самолетов. В небе на подступах к городу разрывались снаряды. В сгустившихся сумерках шарили лучи прожекторов. В вечерней сводке Советского информбюро сообщалось: «За 6 ноября под Москвой уничтожено 34 самолета». Ни один из них не прорвался к цели.
Под грохот зенитных орудий двигались к площади Маяковского участники заседания. Они собирались в райкомах партии и оттуда направлялись группами в центр города.
— По дороге пришлось пережить налет, — вспоминала Троицкая, бывший начальник Окружной железной дороги. — Мы знали, что и на нашей улице будет праздник, но не думали, что отметим его на сияющей огнями «Маяковской»…
Станция, и в обычные дни не похожая на подземный вокзал, в тот вечер, уставленная рядами стульев, выглядела залом театра. У сцены — бюст Ленина, живые цветы. По сторонам перрона стояли голубые составы. С правой стороны в вагонах, превращенных в раздевалки, можно было снять пальто и шинель. С левой стороны в поезде накрыли столы. Бутерброды, фруктовая вода, мандарины. Все как на празднике. Все с нетерпением поглядывали на стрелки часов, приближающиеся к 19.00…
Еще до этого часа метро прекратило работу из-за налета. На всех перегонах сняли электрическое напряжение. Только на участок «Маяковская» — «Белорусская» подали ток.
К перрону станции «Белорусская» подали правительственный поезд из двух моторных вагонов. В кабине — старший машинист первого класса Калинников. Помощником его назначили машиниста-инструктора Швецова.
На станцию прибыл Сталин и с ним все бывшие в Москве члены Государственного Комитета Обороны. Начальник метрополитена доложил: «Метрополитен работает по условиям военного времени. Все станции и службы находятся в нормальных эксплуатационных условиях. Поезд к отправлению готов».
Правительственный состав тронулся. Поезд прибыл на «Маяковскую». Два вагона подошли к стоящим на правой стороне шести вагонам.
В ту минуту по радио все, кто внимал Москве, услышали звуки из зала торжественного заседания. Все выглядело, как всегда, как в Большом театре. Перед президиумом расположились для записи доклада стенографистки. Занял места секретариат Московского Совета. Сталин пригласил маршала Буденного, которому утром предстояло принимать парад на Красной площади, и генерала Артемьева, командующего парадом, занять места в президиуме. Председатель исполкома Моссовета Пронин объявил торжественное заседание открытым.
— Никакая сила не могла нам помешать отметить Октябрь, — рассказал мне Пронин. — Красная площадь выглядела строгой, но торжественной. Нарядными выглядели гостиница «Москва», Дом союзов, МХАТ, филиал Большого театра. В Москву пришел праздник.
Перед началом Сталин поинтересовался, кто приглашен на заседание. В зале собралось много военных. Те, кто работал в тылу, нередко носили форму. На снимке, сделанном в тот вечер и опубликованном в «Истории Великой Отечественной войны», в переднем ряду среди штатских запечатлен человек в гимнастерке. Это военный комиссар Генерального штаба Боков.
— Места в билетах не были пронумерованы, — рассказал он, — и я, придя заранее, сел в передних рядах. Ни с чем не сравнить чувства, испытанные нами тогда. Заседание дало небывалый заряд бодрости, уверенность в победе.
В 19.30 начался доклад Сталина. Его слова, прозвучавшие под сводами «Маяковской», слушала вся страна.
— Наше дело правое — победа будет за нами!
Казалось, колонны, подпирающие своды, не выдержат бури рукоплесканий, грома оваций.
Грянул «Интернационал». Слова гимна в эти минуты звучали как клятва перед сражением:
— Это есть наш последний и решительный бой…
До начала ноябрьского генерального наступления гитлеровской армии оставалась неделя.
Как готовились встретить это испытание защитники Москвы, о чем думали в тот незабываемый вечер те, кто находился на «Маяковской»?
Вот что сказала бывший начальник смены метростроевцев, в те дни являвшаяся депутатом Верховного Совета СССР, Федорова:
— Не помню другой такой волнующей встречи. Свое настроение после заседания и парада нам хотелось передать всем. Вскоре с делегацией москвичей я уехала на фронт. Нас слушали танкисты. Они клялись отстоять Москву.
Бывший начальник противовоздушной обороны Москвы генерал Журавлев:
— На заседании я сидел у края ряда, чтобы в случае воздушной тревоги ехать на КП. Адъютант дежурил у выхода и должен был дать мне сигнал. Больше в тот вечер и на другой день фашисты к Москве не подступили.
Бывший заместитель председателя Моссовета Фадин:
— Это был переломный момент. Я почувствовал тогда, что есть сила. Москва выстоит.
Стихли аплодисменты, звуки гимна. Начался неожиданно для всех праздничный концерт. Играл оркестр. Пел так, что волнение сжимало грудь, Марк Рейзен, народный артист СССР.
Перед концертом члены правительства пересели в первый ряд.
В тот вечер пели Валерия Барсова, Иван Козловский, Максим Михайлов. Козловский и Михайлов исполнили «За реченькой яр-хмель».
Перевейся, яр-хмель, на нашу сторонку,
На нашей сторонке удача большая…
Лучшей песни для того вечера, очевидно, трудно было найти. При этих словах члены правительства во главе со Сталиным, сидящие в первом ряду, оживились. Они знали, что скоро начнется задуманное контрнаступление под Москвой.
— Мне говорили потом, — рассказывал мне Иван Козловский, — что в тот вечер многие впервые с начала войны улыбнулись… Еще один эпизод. В моем термосе, куда я перед концертом обычно наливал кофе без сахара, после выступления я обнаружил чей-то подарок. Вместо кофе в термосе оказался коньяк…
…Отзвучала последняя песня. Машинист тронул правительственный состав. Поезд пошел к «Белорусской».
■ ■ ■
Этот мажорный очерк хочу закончить на минорной ноте. Бывший начальник Московского метрополитена Новиков рассказал мне, что случилось после того, как правительственный поезд тронулся в сторону «Белорусской». На большой скорости машинист резко затормозил состав, не доехав до станции. Вагоны замерли. Наступила тишина. Все молчали.
Стоящий рядом со Сталиным нарком, ведавший госбезопасностью Берия, посмотрел в сторону начальника.
— Что случилось?
Остановка длилась секунды. Но страх, испытанный тогда, Новиков запомнил навсегда.
Когда состав прибыл на «Белорусскую», он увидел, как по перрону забегали люди с маузерами. Машиниста они увели, чтобы разобраться в происшествии. Новиков ждал, что вслед за ним настанет его очередь — отвечать на вопросы, на которые он не знал ответа. Уйти с перрона ему долго не разрешали. Кто-то решал в это время и его судьбу.
Но все тогда обошлось. Оказалось, по рельсам на пути состава пробежала большая крыса — и машинист инстинктивно затормозил. Он был мастером своего дела, но нервы его не выдержали напряжения. Так и жили, перемежая радость со страхом, которая подстерегала за каждым углом.
