Олимпийский фотограф Сергей Киврин: «Валуев приезжал в редакцию со мной разбираться!»

Не узнал родного сына, послал священника и похудел на 11 кг

Летние Олимпийские игры в Японии в жизни знаменитого Киврина — семнадцатые по счету и, скорее всего, последние. На Олимпиаду-2022 в Пекине он не собирается. И это, конечно, не тот случай, когда отряд не заметит потери бойца…

Сергей Киврин об атмосфере олимпийского Токио, причинах своего разочарования в большом спорте и тайне многолетнего творческого союза с Андреем Головановым.

Не узнал родного сына, послал священника и похудел на 11 кг

— Случалось, что спортсмены на тебя обижались из-за фотографий, на которых выглядели непобедно?

— Терпеть не могу «желтую прессу» и никогда не буду публиковать какую-то гадость, особенно о людях, которых люблю. Но был как-то случай, когда Коле Валуеву не понравилась фотография. Мы с ним познакомились в Атлантик-Сити, где состоялось одно из первых его выступлений. У нас были хорошие отношения. Костя Дзю проиграл бой, даже попал в больницу, а никому не известный тогда Коля выиграл. Но опубликовали кадр, где он пропускает удар и у него вся физиономия съехала. Он приехал в редакцию разбираться. Я сказал: «Ты можешь мне сейчас врезать!»

— Ты уже не раз произносил сакраментальную фразу, что на Олимпийские игры больше не поедешь.

— Раньше это был вариант мазохизма, а сейчас я принял решение. Мне Голованов позвонил: «Ты поедешь на Зимние игры в Пекин?» Я сказал: нет. Не только потому что изматываешься до предела, напряжение хуже, чем у спортсменов, у которых есть перерыв между выступлениями, а ты пашешь без отдыха, спишь по три часа в сутки.

— А в чем главная причина помимо усталости?

— Большой спорт измельчал. После Лондона Олимпийских игр не было, включая Сочи. В Сочи не приехали иностранные туристы. Чтобы не было пустых мест, начали сгонять из Краснодарского края на автобусах людей с флажками. Их спорт не интересовал. Стали проводить Игры в Рио-де-Жанейро — городе, где бандит на бандите, нищета и бедность. То же самое в Пхенчхане — пустые трибуны. Вторжение политики в спорт, допинговые скандалы, сумасшедшие деньги, которые крутятся благодаря телевидению… Обесценились и некоторые виды спорта. Очень популярным в последнее время стал биатлон. Зимой каждый день пичкают соревнованиями высшей пробы. В спорте должна быть цикличность, чтобы ты успел соскучиться.

— Как тебе работалось в Токио?

— 33 градуса в тени, на солнце за 40, стопроцентная влажность. А ты с тридцатью килограммами аппаратуры. И по 4 съемки в день. Ни одного тента, ни одной скамейки на остановке — ждешь автобус под палящим солнцем. Логистика жуткая. От международного пресс-центра до стадиона два километра преодолевались минут за сорок. Водители не умеют пользоваться навигатором. На своем телефоне показываешь японцу, как проехать на стадион.

Эйфория. Российские гимнасты впервые за 25 лет вырвали победу в командном многоборье.

— Чем вас кормили? Пробовали национальные деликатесы?

— В городе есть рестораны, которые из-за ковида работают до 8 вечера, но первые 14 дней мы не имели права выходить в город и общаться с японцами. Только на стадионы и в пресс-центр специальным транспортом. После соревнований приезжаешь в час ночи, когда ничего не работает. Поесть негде. А на стадионе тебе предлагают чипсы, два ломтика хлеба, проложенных джемом, иногда сэндвичи, бананы, чай, кофе. Настоящая еда у них — холодные макароны с приправами. Так и написано — cold noodles. Японцы почему-то их любят. В пресс-центре за 19 долларов можно было купить небольшую пиццу. Я сбросил 11 кг, обычно на Олимпийских играх худею на десять.

— Японцы носят маски?

— Все в масках! Если нос высунут, сделают замечание. Мы маску снимали только в номере. Каждый раз получали куар-код на выход из гостиницы. В ресторане специальный человек провожает за столик, на шведском столе набираешь еду в маске, только ешь без нее. Моему приятелю Илмару Знотиньшу из Латвии не повезло: с ним в самолете летел пассажир с ковидом. Илмара вычислили на второй день и, несмотря на отрицательный тест, посадили на 14-дневный карантин.

— Как оказаться в нужном месте, где будет поставлен рекорд?

— Голы, очки, секунды меня не увлекают. Мы с Головановым берем «языка» — пишущего корреспондента, и он подсказывает, где произойдет что-то интересное.

— Киврин–Голованов — звучит неразрывно. Как Белоусова и Протопопов, Тарасов–Чернышев. Вы с Андреем давно вместе работаете?

— Это началось в 1986 году, к сожалению. (Смеется.) Я увидел восемнадцатилетнего мальчика в очках, который мне показался интеллигентным человеком. Было место в приложении к журналу «Советский Союз» — «Спорт в СССР», и мы начали работать вместе, тогда еще втроем: Женька Миранский, я и Андрюшка. Тогда поездки за рубеж были редкостью, и мы старались аккредитоваться от разных изданий. Картинка получалась с трех точек, что, конечно, нас выделяло. Со временем трио превратилось в дуэт. Андрей очень работоспособный и талантливый фотограф. Обычно творческие тандемы распадаются из-за того, что люди начинают перетягивать канат. Порядочность скрепила наш союз. Мы друг другу всегда доверяли, гонорар честно делится на двоих. Другое дело — взгляд на жизнь и на творчество, он у нас совершенно разный. Мы плюс и минус. Грыземся постоянно, но, я бы сказал, по-родственному.

— Авторство не жалко? Бывают же суперкадры, которые хочется подписать своей фамилией!

— Нет, у нас таких кадров приблизительно одинаково. Я как-то решил пойти на ипподром поснимать лошадок. Стою, жду у служебного входа, чтобы вынесли пропуск. Идет какой-то дядька и охраннику говорит: «Пропустите его, это знаменитый Голованов!» Я ответил: «Ну, не совсем Голованов, но не худшая его часть».

— Самая худшая Олимпиада в твоей жизни?

— Наверное, в Сараеве, потому что у меня там украли камеру из-под носа. Я пошел в полицию, но мне наши начальники запретили, потому что дружественная страна и не должно быть ЧП. Забавно, что тут же из ЦРУ ко мне подкатил парень, наш бывший соотечественник, хвостом завилял: «Тут тобой заинтересовалась одна американка! Давай поедем в Брюссель, купим тебе новую камеру!» Камера, кстати, была чужая. Роберт Максимов дал мне ее починить на сервисе. К счастью, такая же, даже лучше, продавалась в Москве в комиссионке.

— У профессионального фотографа вообще дорогое оборудование. Не стремно ходить с сумкой, которая стоит огромных денег?

— Да, все вместе тянет, наверное, тысяч на 50–60 долларов. Большие объективы стоят по 15 тысяч долларов. Мы жили с Головановым на Олимпийских играх в Бразилии на Копакабане, где грабили каждый день и каждый час. Мы возвращались ночью, я держал в руке монопод на всякий случай и шел с такой рожей, что полицейские шарахались.

Александр Карелин у храма Зевса в Афинах за час до схватки.

— А на каких Играх был особый экстрим?

— Олимпиада всегда экстрим. Есть пассажиры, которые тусуются. Или люди от иностранных агентств, снимающие 1–2 вида спорта, и мы, сумасшедшие, которые хотят снять все. Держишься на одном адреналине, расслабление наступает после закрытия. В Пекине иду после церемонии закрытия к автобусу и засыпаю на ходу. Очнулся от удара в столб. А впереди шел мой сын, он работал на телевидении. Я его даже не узнал, пока не подсказал знакомый комментатор.

— У тебя девиз в Фейсбуке: «Не бойся, не проси, но верь!» Неужели никогда не приходилось упрашивать спортсмена сфотографироваться?

— Есть любимые спортсмены, которые не выпендриваются, а есть звездульки, которые считают себя великими. Настоящие звезды не отказываются от съемки. Когда слышу отговорки типа «я устал, мне некогда» и т.д., никогда не умоляю. Нет так нет. Но для других могу сделать исключение. Сын как-то попросил для своего друга взять у Марио Лемье, знаменитого канадского хоккеиста, автограф в Солт-Лейк-Сити. Я сделал фотографию Лемье, напечатал в «Кодаке» и после финала пошел за автографом, хотя никогда этого не делал. Стоял два с половиной часа у раздевалки, наконец Лемье вышел в кальсонах и с презрением дал автограф. Но я не для себя унижался.

— Иногда болельщики, тренеры, спортсмены просят фотографию. Делаете?

— Болельщикам нет, а спортсменам и тренерам всегда делаем, хотя многие на этом зарабатывают. Раньше печатали, а сейчас просто высылаешь на электронную почту. В Турине Света Журова стала олимпийской чемпионкой. Пока она мылась в душе, отправили ей фото. Встретились на ее пресс-конференции в «Русском доме». Она нас увидела и кинулась на шею: «Спасибо большое за фотографии!»

— С кем из известных спортсменов у тебя сложились дружеские отношения?

— Саша Карелин самый близкий мне человек, хотя политические взгляды у нас разные. Много раз я становился свидетелем его порядочности, честности. У него вообще нет личного пространства. Только и слышишь: «Сан Саныч, можно с вами сфотографироваться?» Ни один человек не ушел без автографа. Когда он выиграл первую олимпийскую медаль, его мудрая мама сказала: «Теперь ты себе не принадлежишь!» Однажды на чемпионате Европы в Москве по борьбе Саня выиграл легко, на вид играючи. Но я видел, сколько ручьев пота с него сходило на тренировках! После матча нас выводят каким-то черным ходом из Дворца спорта ЦСКА. Саня спрашивает: «Почему не через главный вход?» — «Сан Саныч, там человек 300 вас ждут». Как он рявкнет: «Как вам не стыдно! А для кого я выхожу на ковер?» Там мальчишки его ждали, он с каждым поговорил.

— Тебе когда-нибудь на соревнованиях попадало шайбой, мячом или ногой?

— Раньше, когда бортиков не было, и клюшкой получал, и шайба в грудь попадала. У меня есть чутье по части выживания. Однажды еду на мотоциклетный кросс на «Динамо», а перед глазами видение: на меня летит мотогонщик! Я снимал у трамплина, как вдруг срывается гонщик. Белый мотоцикл, шлем, штаны — все белое, такая белая смерть. Краем глаза заметил, подпрыгнул и прилип к стене за спиной. Он педалью мне снес коленку. Судья, который стоял напротив, побледнел. Приехал домой, звонит приятель из ГАИ, олимпийский чемпион полицейских игр: «Серег, ты был на «Динамо»? Там одного мужика чуть не сбили!» «Так это я!» — говорю.

— Сергей, а ты сам спортивный человек?

— Все мое детство было связано со спортом. Играл и в футбол, и в хоккей. В молодости достаточно серьезно занимался волейболом. У меня кличка была Небоскреб. Но никогда не хотелось стать профессиональным спортсменом. Мне это казалось скучно.

— Ну, выбор профессии был у тебя, можно сказать, предопределен. Твой отец — известный советский фотограф Владислав Киврин.

— Я вырос без кумира, никогда ни перед кем не преклонялся. Но папа был моим примером в жизни и в профессии. Он прошел всю войну и ничего не боялся. Жалею, что не наговорился с ним. Вопросы возникают слишком поздно, когда спрашивать уже некого. Когда я учился в седьмом классе, папа подарил мне камеру «Зенит-Е». Она пролежала два года. А в девятом классе я задумался о будущей профессии. Папа показал мне, как заряжается пленка, какие кнопочки нажимать, и сказал: «Иди и снимай». Я закрывался в ванной, иногда до шести утра, потому что при красном свете теряешь ощущение времени. Показывал фотографии папе, он говорил, где ошибки. Я без конца ходил к нему в редакцию журнала «Советский Союз», смотрел, как делается номер. У папы было прозвище Вадик-крупешник, от слова «крупняк». Куда ни поедет, обязательно разворотный кадр привезет. Выставочный.

То ли девушка, то ли видение...

— У тебя множество призов, включая фотографический «Оскар» — World Press Photo. Какая награда самая ценная?

— К наградам отношусь, как папа. Он ведь даже не знал, где хранятся его военные награды, я его заставлял надевать на День Победы орденские колодки. Высший приз для фотографа, когда тебе кто-то скажет: «А я помню твой кадр!» Бывает, плохая фотография получает первое место. Дело случая! Поэтому медальки я не считаю.

— Но награды — это еще и денежные призы. Если не секрет, озвучь, пожалуйста, цену самого дорогого фото!

— От Федерации волейбола на конкурсе, посвященном столетию, я получил 50 тысяч долларов. Я был уверен, что займу первое место, потому что в то время, в 1996-м, волейбол никто не умел снимать, хотя эту фотографию никому не показываю. А сейчас появилось много молодых офигительных фотографов, с которыми мы просто не выдерживаем конкуренцию. Их имена пока не на слуху, знает только узкий круг. Из известных спортивных фотографов могу назвать Алексея Филиппова, Сашу Федорова, Владимира Песню. Абсолютный маяк в фотографии для меня Димка Азаров.

— Легендарный фотограф Дмитрий Донской рассказывал мне, как подрался на протокольной съемке с личным фотографом Цзян Цзэминя в Кремле из-за места. У тебя конфликтов на этой почве не было?

— Мне помогает рост. Я никогда не лезу в кучу, у меня всегда своя точка. Вроде со спины снимаешь, а к тебе повернутся — и будет кадр, которого ни у кого больше нет. С Головановым мы всегда с двух точек снимаем. В Пхенчхане у меня был случай. Я снимал фигурное катание. Сижу на месте для фотографов и жду, когда пойдут конкурентки Загитова и Медведева. Хотел их совместить в одном кадре, чтобы был нерв. Сижу с огромным объективом и вдруг — раз! Черный квадрат Малевича! Оказалось, священник в рясе загородил мне весь обзор.

— Да, представляю! Но духовное лицо не пошлешь матом, не отодвинешь…

— Я не сдержался, выругался, хотя мне это не свойственно, но тут была прямо прифронтовая ситуация! Подумал, что это католический священник, и повторил ему по-английски. Уже все шикали, и он сел рядом. Потом я понял, что он русский, и наорал на него: «Вы не имеете права здесь находиться, потому что это места для фотографов!» Пока я снимал, он сидел рядом и повторял: «Простите меня, ради Бога!» Когда все закончилось, я приехал в отель, передал картинки, вспомнил о нем, и так стыдно стало! Оставалось дней пять до отъезда, я места себе не находил. По пути в аэропорт он сел в наш автобус, и я извинился, что вел себя неподобающим образом. Он обнял меня и говорит: «Я все это время молился за вас. Я знал, что вы хороший человек!» Поразительно, но на Олимпиаде в Токио мы опять встретились. Отца Андрея забыли на фехтовании, машина за ним не приехала. Уже стемнело, японцы не понимали его. Он меня окликнул. К счастью, за нами с Головановым приехал автобус от нашего Олимпийского комитета, и мы смогли подвезти отца Андрея до отеля. Я хоть чуть-чуть, но искупил свою вину. Эта история говорит о том, что фотография — это не главное.

— Странное признание…

— У меня есть комплекс неполноценности из-за профессии, который появился после Беслана. Там я понял, насколько бессмысленна наша работа по сравнению с тем, что делают спецназовцы, врачи, пожарные. Человек с фотоаппаратом на войне вызывает недовольство. С другой стороны, наша профессия имеет дело со временем. Это страшная штука, которая все перемалывает, и ты должен выхватить долю секунды, потому что по этому мгновению будут судить о человеке, которого ты снимал. Мы видим Андрея Сахарова глазами Юры Роста. Ответственность колоссальная. Я не говорю о спортивной фотографии, но есть же и полеты в космос, и День Победы, и Беслан — то, что неповторимо...

— В отпуск берешь с собой профессиональную камеру?

— Полный набор, кроме больших объективов. Еще и дрон беру. Главная черта фотографа — уметь ждать. Можешь на одном месте 8 часов просидеть, если есть идея. Когда с Наташкой путешествуем, не могу себе позволить ждать на углу улицы события.

— Ты однолюб?

— В общем, да. Я придумал себе Наташку и не ошибся. Я ее не знал, когда влюбился. Мы учились в одном классе. Сначала я полюбил образ, который наделил определенными качествами. Был момент, когда мы не совпали. Развелись в 1978 году, через полгода опять подружились и поженились. Во второй раз она стала соответствовать придуманному мной образу. Мы вместе уже 45 лет.

Опубликован в газете "Московский комсомолец" №28618 от 7 сентября 2021

Заголовок в газете: Не узнал родного сына, послал священника и похудел на 11 кг

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру