— Простите, Борис Аронович, я понимаю, как вы заняты, но… Тут есть один молодой художник… мой сын, Николай… — Риттер держал в руках папку.
В коридоре стояли пыльные театральные кресла, сбитые по три.
— Присядем, — сказал Нехамкин.
Риттер раскрыл папку, стал доставать рисунки. Это была странная, непривычная графика. Низколобые полуголые мужчины, обнаженные женщины в распахнутых позах, с порочными взглядами и красной подцветкой в самых непристойных местах; изломанные, множественные ракурсы, будто бы одна фигура с разных точек — профессиональный взгляд Нехамкина сразу отметил это, — но все выглядело очень мощно, оригинально и мастеровито.
Нехамкин был художник с «животным талантом живописца», как о нем говорили. Верно. Он красиво месил и мазал. Лучше всех умел написать политый дождем асфальт, запотевший графин, тусклое золото орденов на груди маршала, дымок трубки, обтекающий усы вождя. Он это знал о себе и гордился собой, но чувствовал также, что никогда ничего не придумает в смысле композиции. Не говоря уже о замысле, о новой идее картины.
Эти рисунки его задели. Он хмыкнул. Произнес:
— Н-да. Необычно… — а потом нагнулся к Риттеру и что-то шепотом ему сказал.
Наутро Риттер отнес в МГБ заявление, в котором говорилось: «…С целью проверки бдительности представил ему копии рисунков австрийского буржуазного упадочного художника Э.Шиле, сказав, что это рисунки моего сына. Мой сын Николай, являясь студентом училища имени Баумана, изготовил их по моей просьбе. Гр. Нехамкин заявил, что это необычный талант, которому не будет места в СССР, и посоветовал моему сыну совершить побег на Запад, где, по словам гр. Нехамкина, его ждут высокие заработки и признание…»
Но напрасно старался Риттер!
Напрасно, ибо Борис Нехамкин, приехав домой на служебной «Победе», не стал отпускать шофера, а, не снимая пальто, присел за письменный стол и стал строчить:
«…С целью провокации представил мне копии рисунков австрийского буржуазного упадочного художника Э.Шиле, приписав их авторство своему сыну. Дабы не спугнуть провокатора, я притворился, что не понял, кто автор рисунков. Но сказал, что его сын, скорее всего, страдает необычным психическим расстройством и что в СССР места таким извращениям нет, разве что на загнивающем Западе процветают подобные, с позволения сказать, художники…»
Потом спустился вниз и велел ехать на Лубянку, в приемную МГБ.
Поэтому следователь Карасев, вызвав к себе Риттера, долго материл его и тыкал носом в заявление Нехамкина, больно сжимая ему затылок своими крепкими пальцами. А потом поехал в мастерскую Нехамкина и сказал:
— Дорогой Борис Аронович! Риттер — наш внештатный сотрудник, но, как оказалось, полный идиот. Вы уж простите нас, не говорите товарищу Абакумову, — и Карасев кивнул на портрет генерал-полковника, стоявший на мольберте. — А с этим болваном Риттером мы уже сегодня расстались, отобрали подписочку о неразглашении.
— Ладно, ладно, черт с ним! — засмеялся Нехамкин и пожал следователю руку. Он говорил «чорт», сильно ударяя на «о».
Через три года следователь Карасев подготовил дело на Нехамкина как на космополита и агента сионистских кругов. Нехамкина отовсюду выгнали, но не арестовали и не судили, потому что менять сотню лучших портретов вождя и маршалов было себе дороже. Его назначили учителем рисования в город Невьянск Свердловской области, но до места он не доехал, заболел воспалением легких и скончался в свердловской больнице.
Игорь Петрович Риттер с женою Антониной Сергеевной пошел на похороны Сталина. Они жили на Сретенке, поэтому двинулись по Рождественскому бульвару к Трубной, и там их раздавила толпа.
Следователя Карасева расстреляли вместе с его шефом по МГБ Рюминым.
...Перенесемся на несколько десятилетий вперед, в эпоху начала перестройки, которая, помимо прочего, ознаменовалась антиалкогольной кампанией. В урочный день и час я оказался на партхозактиве. Так называлась совокупность руководящих работников партийных органов, хозяйственных предприятий и организаций. Это когда в зале райкома партии собирали вместе руководителей научных институтов, школ, роддомов, кладбищ, крематориев и пр. Казалось бы, что должно было объединять воедино столь разных руководителей? Ответ очевиден для всех, кто жил в ту эпоху, — неукоснительное исполнение очередных партийных установок и директив.
Так вот, в соответствии с директивами работникам категорически запрещались алкогольные возлияния на рабочих местах. На этом приснопамятном совещании первый секретарь райкома огласил трагикомическую историю, которая под стать предыдущей. Сотрудники лаборатории одного из серьезных оборонных НИИ, все сплошь коммунисты, позволили себе выпить накануне субботы. А затем, убоявшись партийных взысканий, таясь друг от друга, прискакали в райком партии и написали доносы, осуждающие запрещенное сборище.
И наконец — последнее свежайшее свидетельство верности нашей неизбывной доносительской традиции, напрямую выносящей нас в сферу педагогики.
Девушка-подросток написала заявление в полицию на отчима, обвинив его в сексуальных домогательствах. Это была месть за требование отчима прекратить издевательства над родной матерью: девушка возвращалась домой далеко за полночь, мама сильно переживала по этому поводу. Она добилась своего: свела мать в могилу, а отчим через несколько лет скончался в местах заключения. Подобные примеры, увы, не единичны. «Раковые клетки» Павлика Морозова размножаются мгновенно.
Можно ли бороться с этой злокачественной опухолью в школе? Можно и нужно. Припоминаю историю десятилетней давности. Подростки решили отпраздновать день рождения одноклассницы в подъезде одного из близлежащих домов. В ларьке прихватили водку, поскольку она символ взрослости.
Попутно тут стоит отметить, что такое манипуляция. Это когда одна часть личности противопоставляется другой. «Ты что, не мужик? А если мужик, то тогда выпей полстакана водки», или «Вы что, не советский человек? А если советский, то тогда подпишите донос на друга».
Водка, конечно, символ взрослости, но без привычки ее в себя не вольешь — для облегчения подростки приобрели в магазине большое количество газированной пепси. Первой отключилась виновница торжества. Никакие попытки привести девушку в чувство результатов не дали. Разбежались все, кроме парня, который был в нее влюблен. Он и вызвал «скорую помощь». Следом явилась милиция. В результате — постановка на учет в милиции, грозный выговор директора. Когда за инспектором по делам несовершеннолетних закрылась дверь, я попросил парня расписаться на выговоре. Протягивая ему документ, добавил:
— Носи, как орден.
— ?
— Ты спас человеку жизнь, взяв всю вину на себя, не стал стукачом!
Но когда он выходил из кабинета, добавил: «А что, если бы ты ее не любил, сбежал бы, как остальные?» Он тогда ничего не ответил, но спустя годы они стали мужем и женой. И вот в эту семью я верю...
Примечательно, что, отстаивая семейные ценности, мы из всех орудий бьем ниже пояса (борьба с гей-пропагандой, инцестом). Но невозможно прививать детям семейные ценности, пока донос — норма жизни.
