Если бы взрослые, став родителями, продолжали, как в детстве, хоть изредка взмывать над землей, они бы непременно увидели, что дом, в котором они живут с детьми, светится разными огнями. У детской один цвет, у гостиной другой, у спальни – третий. Обитатели разных гнезд видят мир в собственном свете, но, спустившись на землю, взрослые об этом забывают.
Так удобней. Ну в самом деле: гораздо приятней верить в то, что света спальни или, к примеру, гостиной вполне достаточно для освещения всего дома. Поэтому один мудрец и сказал, что брошенные дети часто живут с родителями.
Есть у меня одна драгоценность – старый целлофановый пакет с записями профессионального психолога. Он старался законспектировать то, что поведали ему попавшие в беду люди. Мама, папа и ребенок. Каждый рассказывал только о своем, не зная, что говорили другие. Отрывки из этих записей – живое свидетельство того, какие толстые и непроницаемые стены отделяют участников одной трагедии друг от друга. А они об этом даже не подозревают.
Саша
Мое первое воспоминание – это солнечный день, мокрые ноги и блины со сгущенкой. Не знаю, что это было, скорей всего Масленица. Но в памяти отчетливо всплывает ботинок, в котором хлюпает растаявший снег, солнце, успевшее высушить несколько клочков асфальта (глядя на них, я с замиранием сердца понимаю, что скоро можно будет кататься на велосипеде), и большой блин, от которого мы с родителями откусываем по очереди, прежде обмакнув его в пластмассовый стаканчик со сгущенкой. Я даже помню, какого цвета был этот стаканчик.
Нам было очень хорошо. По выходным мы обязательно гуляли втроем, даже если шел дождь и все старались сидеть по домам. Мы обошли все московские музеи, знали по именам всех обитателей зоопарка, ходили в кино, в гости, и от этой замечательной воскресной жизни образовалось несколько слов, которые понимали только мы с родителями. Получалось, что мы говорим на своем языке, и я даже рассказывал об этом своему другу, с которым мы были неразлучны до четвертого класса. Он завидовал мне, потому что никогда не видел своего отца. Один раз, когда я описал ему наш поход, он заплакал. Я рассказал об этом своему отцу, и он предложил Сереге как-нибудь пойти с нами. Я думал, он обрадуется, а он отказался. Я удивился, но отец сказал мне, что Серега сделал правильно. Отец тогда понимал нас. Я знал это, и мне было легко и хорошо.
А потом мне объяснили, что у отца много работы, и наши походы прекратились. Мама несколько раз сходила со мной в театр, но нам было очень грустно, и мы то и дело вспоминали прежние экспедиции. Однажды мама сказала, что купила билеты в цирк, и я совершил преступление. Одна девочка научила меня, что если градусник сунуть в теплую воду, он покажет любую температуру. Я «нагрел» себе тридцать восемь градусов и остался дома. Мама догадалась, в чем дело, и мне сильно попало. Меня наказали, и так, как я плакал тогда, я не плакал больше никогда в жизни. Я плакал оттого, что это было несправедливо. Я хотел пойти в цирк с папой. Разве за это наказывают?
А потом отец ушел. Я думал, что он уехал в командировку, и очень ждал его, а мама сердилась. Она сказала, чтобы я не подходил к телефону, и все время выгоняла меня из комнаты. Ночью я пришел к ней и спросил, где папа. Она рассердилась и за руку отвела меня в мою комнату. И тогда я понял, что отец больше не придет. Я только не понял, почему.
Мама
Как ни странно, во время развода больше всего хлопот мне доставил сын. Мы прожили с мужем одиннадцать лет, и, надо признать, своей семейной жизнью я гордилась. Поженились на последнем курсе, и первое время наша жизнь была похожа на студенческую. Мы не придавали значения тому, что в квартире, которую нам оставили родители, почти не было мебели. Мечтали о машине, влезли в долги и купили ужас на четырех колесах, зато когда родился Сашка, мы могли почти не разлучаться. Очевидно, это была наша ошибка. Сын привык, что мы везде вместе, и протестовал против наших походов в гости, которые могли закончиться незапланированной ночевкой. Ну можете себе представить: чтобы оставить его у моей мамы, приходилось вставать перед ним на колени. Дикость! Дед с бабушкой играли с ним в прятки, он мог вить из них веревки, дед даже рогатку ему сделал – нет, хочу домой и все. А дома сядет в уголке, муж читает или пишет что-то по работе, на Сашку ноль внимания – и ничего, Сашка мог сидеть рядом часами. Я сразу поняла, что мы растим домашнего хлюпика и он нам еще покажет. И показал.
Андрей полюбил другую женщину и ушел из семьи. То, что я пережила тогда, стараюсь не вспоминать. И мне он помочь не мог ничем. Но по отношению к сыну он пытался сделать все очень бережно. Сначала мы говорили Сашке, что папа уехал в командировку. В ту пору мне было не до сына, и проблемы, которые он мне создавал, признаюсь, вызывали даже отвращение к нему. Мне надо было научиться жить без мужа, я с трудом освоилась с положением одинокой женщины и главы семьи. А сын, вместо того чтобы как-то поддержать, доводил меня до истерик. Он требовал, чтобы я ему объяснила, что случилось. Ну не скажешь ведь: твой папа теперь спит с другой тетей – а что сказать? Я таких задачек раньше не решала, а двоечницей быть не привыкла…
Папа
Я не представлял себе, что мне предстоит два развода: с женой и с сыном. Весь мир разводится и женится, общество смотрит на расставание супругов с пониманием, но мой сын ни в какую не хотел принимать во внимание, что обстоятельства изменились и у меня другая семья. Конечно, ему было тяжело. Тяжело было всем. Но мы с первой женой сумели остаться друзьями и не делили кухонные полотенца. Не сразу, но все же удалось найти общий язык в том, что касалось сына. Вторая жена не возражала против того, чтобы сын приходил к нам в гости. Сашина мама поняла, что это разумно и я остаюсь отцом не только на бумаге, мы даже комнату для него приготовили, компьютер купили, музыкальный центр поставили. Но я и в страшном сне представить не мог того, что ожидает меня с появлением Сашки в новой семье.
Я грешу на бывшую жену. Конечно, ее можно понять, наверное, она не смогла удержаться от разговоров о том, что я негодяй, бросил ребенка, но этого следовало ожидать. Чего я не ожидал – так это того, что сын возненавидит Лену и эта ненависть примет такой изощренный вид.
Саша
Отец всегда был для меня человеком, который все делает правильно. Когда мы жили вместе, ему не нужно было повторять два раза. Раз он сказал – значит, нужно делать так. Для меня это было так же привычно, как то, что летом – каникулы. Когда я понял, что он ушел в другой дом, я больше всего боялся, что не смогу с ним видеться. Мне снились ужасные сны, с того времени я привык спать при свете ночника – это он подарил мне лампу с абажуром в виде жука, и когда лампа горела, мне было легче о нем думать. Я очень обрадовался, когда мама сказала, что в субботу за мной заедет отец. Но я не думал, что там будет эта женщина – тетя Лена. Я как-то позабыл о ней, ведь для меня ее просто не существовало.
Когда отец позвонил в дверь, я даже удивился: а кто же может открыть, ведь мы с папой стоим у двери, мама дома, бабушка с дедушкой тоже. Она обняла меня, и я почувствовал отвратительный запах, сладкий с примесью сырости. Я никогда не был на похоронах, но мне кажется, что там пахнет именно так. Она сунула мне какую-то машинку и повела в комнату, которую почему-то называла моей. Я посмотрел на нее как на идиотку. Моя комната осталась дома, и там мы с отцом любили сидеть под столом и секретничать. Там стоит такой здоровенный стол, на котором отец накануне дня моего рождения установил железную дорогу с вокзалом, домиками и пассажирами на станции. Когда у меня было воспаление легких, он купил в «Детском мире» «стрелку», я знал, что она дорого стоит, но мне так хотелось, чтобы поезда могли мчаться навстречу друг другу… И потом, у нее была какая-то блестящая кожа, я даже удивился, как отец мог жениться на такой женщине. Я думал, она красивая и необыкновенная, потому что из-за нее он ушел от нас с мамой. Я решил не оставаться в этой комнате, а отец очень рассердился. Я заплакал и бросил на пол игрушку, которую она мне дала. Игрушка разбилась, и когда мы вышли на улицу, отец меня ударил. А мне даже не было обидно, мне было хорошо оттого, что мы снова вдвоем.
Мама
Конечно, я сама во всем виновата. Ведь это я воспитала сына, значит, я должна терпеть. Никто не хочет, чтобы ребенок вырос эго-истом, я тоже, понятно, не хотела, но, видимо, надо было заранее запастись ежовыми рукавицами и с младенчества приучать его к тому, что он мужчина. Андрей привез его ночью, и Сашка закатил мне такую истерику, каких я не видела даже в кино. Это смешно, но мне пришлось защищать женщину, к которой ушел от меня его отец. Нашли адвоката! Я хотела объяснить, что теперь так будет всегда, что это жизнь, и сын должен жалеть меня, а не себя, ему там приготовили подарки, с ним носились, а мои подарки – седые волосы в тридцать шесть лет, и носиться со мной некому. Но он просто издевался надо мной, я вот нистолечко не сомневаюсь в том, что он хотел сделать мне больно, потому что привык быть в центре.
Утром он отказался идти в школу. Конечно, я отвела, но весь день меня трясло. Сегодня я заметила, что Сашка очень похож на Андрея, такая же нелепая походка и дурацкий смех, раньше не обращала внимания.
Папа
Лена сказала, что сможет терпеть Сашкины выходки. Но я их терпеть не намерен. Интересно, было бы лучше, чтобы я присылал алименты и подарки к праздникам? Тогда я считался бы образцовым папашей и никто не бросал бы в меня машинку за сто долларов, и у меня, конечно, не болело бы сердце. Какая гадость эта валерьянка. Постоянно думаю о том, виноват ли я на самом деле перед сыном или нет. Разве невозможность продолжать совместную жизнь с его матерью – это приговор для меня? Потом он поймет меня, но что делать сейчас? Я стараюсь заставить себя пожалеть его, но у меня ничего не получается, по-настоящему мне жалко себя. Признаваться в этом не принято, но это правда.
Часто стал думать о том, отличается ли любовь матери к ребенку от любви отца? Нет, ясно, что отличается, но чем? Наверное, мужчина не воспринимает ребенка в начале его жизни как полноценное живое существо, с ним нельзя поговорить, провести время. Мне хотелось, чтобы Сашка побыстрей стал похож на человека, чтобы можно было с ним гулять, кататься на лыжах. Может, от этого я слишком рано начал вести себя с ним как с ровесником. Не совсем, конечно, – иногда больше хотелось почувствовать себя его ровесником – но в жизненно важных вопросах я стал ориентироваться на него как на взрослого. Ошибся. Для него важней всего он сам, о других людях, например, о родителях, он думать просто не в состоянии.
Саша
Бабушка всегда говорит, что время летит быстро, но сегодня я сам это понял. Шел по улице, смотрел на старух, которые шли с букетиками вербы, и вспомнил, что в тот день, когда я впервые приехал в ту квартиру, тоже была верба. Значит, прошел год.
Когда мать не злится, она красивая, и я не понимаю, почему отец ушел к этой женщине. Конечно, дело не только в красоте, но когда мы жили вместе, было здорово. Ему тоже нравилось, я же помню. Когда мы сидели в театре, он держал мать за руку. Я тоже хотел, а они смеялись. Я хотел обидеться, не понял, к чему смех, а потом и сам стал улыбаться просто так. Это самое лучшее, когда смеешься не от смеха, а потому что само получается, я заметил, что от этого становишься легким, как будто ты не настоящий, а нарисованный.
Отец очень разозлился на меня за то, что я обидел эту женщину. Я хотел с ним поговорить, звонил ему на работу, но он отвечал «потом». Так мы и не поговорили. Я все думал, может, он сам поймет. Почему они спят в одной кровати и делают вид, что так и надо? Раньше он спал в маминой спальне, и я любил туда прибегать по утрам. А это мне даже видеть неохота, у нее на кровати валяются носки, в которых она занимается в зале, очень противные. И готовит она гадко, я даже жареную картошку у них не ем, она какая-то толстая. С мамой интересно разговаривать, она любит читать журнал про путешествия, а Лена притворяется, что все знает, а сама ничего не знает. Я один раз у нее спросил, почему она не родит себе сына, чтобы не нужно было говорить знакомым, что у них с папой есть ребенок – то есть я. Она посмотрела на меня как на идиота и сказала, что купит мне цифровой фотоаппарат. Ну не дура? Я ей про детей, а она мне про фотоаппараты. Ей бы, наверное, было неприятно, если бы чужая тетка называла ее своей дочерью. Папа говорит, что мы должны дружить. Разве можно дружить по чьей-то просьбе? Дружат потому, что вместе лучше, чем порознь, а мне вместе с ней все время хочется плакать. Мне хотелось бы обрадовать отца, но я не могу. Мне не нравится, как она одевается, мне не нравятся ее зеленые бусы, и она врет, что их подарил отец. Отец не мог подарить такую дрянь.
Мама
Классный руководитель говорит, что Саша стал хуже учиться из-за того, что мы развелись. Я разозлилась, хотела сказать сыну, что я почему-то не стала хуже работать, но потом поняла, что это не так. Просто меня, наверное, жалеют. Он стал какой-то наглый, и вдруг среди этой наглости такая беззащитность, что мне становится страшно.
Андрей уверен, что я настраиваю Сашку против его жены, и я догадываюсь, что там, у них, сын делает что-то не то. Андрей не понимает, что его и настраивать не нужно, он и так возвращается оттуда сам не свой. Мне в такие дни становится его жалко, но я думаю, что со временем он привыкнет и все же не прервется связь с отцом. Мне-то Андрей не нужен, а Сашке нужен. Приходится самой заставлять его ездить туда, вот что в жизни бывает.
Вчера он принес домой какую-то грязную собаку, возился с ней, но у нее блохи, и я отнесла ее на улицу. Он вернулся из школы, узнал, что собаки нет, взял ножницы и разрезал сиденье кухонного «уголка». Вечером эта собака пришла под дверь и стала скулить. Я позвонила Андрею, а он сказал, что раньше я не была такой. Какой? Раньше он был моим мужем и Сашкиным отцом, а теперь он кто? Причина Сашкиных проблем? Дело же не в собаках, я куплю ему в клубе хорошего щенка, дело в том, что я сопротивляюсь засилью этой Сашкиной «темы» – почему все время Саша, Саша и Саша. Если я сдамся, мне уже никогда не стать человеком, который интересен другим. Да, развелись. Но жизнь-то продолжается. Правда, только за порогом моего дома. Когда я его переступаю, выясняется, что для одного человека все совсем не так. Этот человек – мой сын, и теперь именно он, а не муж, который меня бросил, истязает меня, сам того, конечно, не желая. Но мне от этого не легче.
Папа
Зачем-то взял и поехал к Сашкиной школе. Хотел, чтобы он обрадовался, увидев меня после уроков. А он вышел с девочкой и так ей хамил, что она оттолкнула его, ужасно по-детски, и побежала на улицу. Сашка стоял и смотрел, как она бежит, и тут я вдруг словно со стороны увидел, что с нами произошло. Тот день, когда я ему сказал, что ухожу, и то, как он лежал на кровати, когда мы привезли его из роддома, такой сморщенный, обкаканный, и я осознал, что он без моей помощи даже не может повернуться на бок.
Но я полюбил другую женщину, а он – мой сын, значит, вроде должен меня понять. Я же старался разбирать слова, которые он произносил, когда учился говорить. В прошлое воскресенье мы с Леной сделали отличный обед, я жарил курицу, было хорошо, как в юности. Приехал Сашка, и я сразу почувствовал себя человеком, который виноват даже в том, что идет дождь. Лена спросила его, читал ли он «Три мушкетера», а он сказал, что у них есть учительница, которая все время задает идиотские вопросы. Лена не выдержала и ушла в комнату, я спросил, зачем он так себя ведет, а он сказал, что я здорово пожарил курицу…
Автор
Дети не просят, чтобы мы их рожали. Они появляются на свет по нашей воле. Появляются и сразу становятся нашими должниками. Мы то и дело напоминаем им и себе, что это мы произвели их на свет и им век с нами не расплатиться. Что правда, то правда, жизнь дали мы. Но отчего так быст-ро забывается, что именно с нами дети связывают все сущее: восход и заход солнца, грибы и землянику, плохую погоду и ушибленную коленку… Они-то прекрасно помнят, что вначале были мы – но мы хотим, чтобы нас за это всю жизнь благодарили, а отвечать – нет, отвечать мы не хотим.
Когда мы, лежа на полу, учим их строить из кубиков замки, как-то самой собой выясняется, что если вытащить хоть один кубик снизу, волшебное сооружение рухнет. Ребенок удивится и спросит, что случилось. Ему захотелось достать всего один, а развалились все. Почему? И мы, выбирая слова попроще, объясним – то, что положили вначале, называется фундаментом, и без него дом стоять не может.
Один малыш спросил: неужели, если маленькая мышка сгрызет один-единственный кубик, рухнет вся эта красота? Ему сказали – да. И показали. И тогда он принес бумагу, карандаш и сказал маме: «Напиши ей записку. Может, она не знает и поэтому грызет». Он сделал правильный вывод. Природа дарит им такое умение, но взрослые твердят, что они умней. И дети верят, пока не приходит пора убедиться в том, что это не так.
Мы встаем, несемся на работу, в магазин, и как-то забываем, что мы – вселенная. Весь огромный окружающий мир – это мы. Наши дети живут в декорациях, нарисованных нами. А когда выясняется, что очаг нарисован на стене, не всегда получается сказка.
Папа развелся с мамой и ушел к другой тете. Но он добрый, он не хочет бросать ребенка. Какое счастье, что ребенок может сколько угодно жить в доме другой тети. Папа, что с тобой? Ты сам вынул нижний кубик, но делаешь вид, что дом по-прежнему стоит?
Рухнувший мир, который состоял из отца и матери, излучает радиацию распада. Она не видна, не слышна и вначале не ощутима. Какая разница, где живет отец? К нему можно прийти, вот он, ничего не изменилось.
Ничего, кроме запаха – он ранит первым, выражения глаз, слов, кроме обоев, чужих чашек, котлет, надписей в лифте, вида из окна… Значит, эта тетя важней, чем я? К ней он ушел, а со мной – не остался. Ушел от меня к ней – а в остальном все по-прежнему.
Так мы в который раз забываем, кто мы для них, рожденных нами по собственной воле. Когда нам это выгодно, мы не устаем повторять, что мы родители и во всех священных книгах человечества написано, что дети должны нас чтить. А когда они без нас задыхаются, мы с ужасом вглядываемся в тот уголок, откуда доносится их надоевший плач. Что такое? Они нами распоряжаются? Они бросают на пол машинки, которые стоят сто долларов? Вот уроды. Попробовали бы сами заработать сто долларов…
А они сражаются за нас – безрассудно, как и положено людям, которым уже нечего терять. Мир, где нет отца, им не нужен, и они гордо выходят с игрушечным оружием на взрослое поле боя.
Но что же делать? Жить в рухнувшем доме? Если даже вы, большой и умный, не можете там жить, что тогда делать ребенку? Ведь рухнул и его дом. Вы построите новый, а он? Пока ребенок вас не поймет и не поможет – и вам, и себе – все, что сделал взрослый, будет предательством, а все, что происходит с ребенком, будет бедой. Нужно найти такие слова, чтоб ребенок из рухнувшего дома их услышал. Все остальное, скорее всего, – предательство…
P.S. А мальчик Саша теперь живет у бабушки.
