ДУШЕЧКА
Сперва она вышла за скромного банковского клерка. Жизнь с ним была уныла и однообразна. Сексуальная жизнь — в первую очередь.
Душечка с недоверием слушала рассказы подруг о том, что вытворяют с ними в постели, ванной, машине и на подоконнике в подъезде мужья и знакомые, и дивилась: неужели такое и впрямь бывает и в принципе возможно?
А уж не вышедшие замуж и пребывавшие в свободном поиске семейного счастья барышни и вовсе живописали эпизоды общения с постоянно новыми партнерами в таких красках и с такими подробностями (и придыханиями), что мурашки бежали по телу, и сердце сладостно замирало в предчувствии возможных аналогичных экспериментов и утех.
Мужа Душечка сперва стыдилась просить об исполнении им супружеского долга неформально и с фантазией, но потом мало-помалу принялась требовать проявления фривольности и сноровки, а спустя некоторое время — и неутомимости. Он хныкал, что устает на работе, что у него постоянные нервные нагрузки и стрессы, из-за этого, мол, и недостает энергии, что должен высыпаться, иначе запорет финансовую отчетность. Душечка слышать подобных отговорок не желала и говорила: «На том свете отоспишься». И как в воду глядела: вскоре у молодого человека начались головные боли, кровотечения из носа, приступы стенокардии. А поскольку ночной интенсивный, изматывавший его режим не прекращался, то воспоследовал инсульт, усугубившийся инфарктом, параличом и ветрянкой. Бедняги не стало.
Душечка недолго горевала. За нее посватались юный батюшка, выпускник Духовной Академии (он отпевал ее почившего благоверного), и управляющий банка, где служил незадачливый и не сумевший проявить себя в постели муженек-покойник. Управляющий, мужчина в соку лет сорока пяти, подсел к Душечке на поминках и подливал сладкое вино, и шептал нежности. Душечка рассудила: от молодого священника — ждать нечего, он небось схимник и аскет, будет соблюдать пост и блюсти воздержания, да и денег у такого поди не густо, ряса — заштопана, ботинки — стоптаны, пока дослужится до архиерейского звания и получит богатый приход и начнет грести лопатой, поседеет и состарится. А вот управляющий, сразу видно, при капитале. И женат был три раза, что тоже свидетельствует в его пользу. Уж такой-то живчик сумеет ублаготворить молодую избранницу.
Но и с ним не задалось. Душечке он уделял повышенное внимание первый месяц, при этом рекордов не поставил, был традиционен в выборе поз, задыхаться начинал быстрее, чем первый почивший хлюпик. И с такими параметрами имел наглость жениться на той, которая была вдвое его моложе!
Душечка поставила вопрос ребром:
— Что происходит?
Он признался:
— Меня возбуждают только новые партнерши.
После чего подал на развод и женился на своей очередной секретарше.
О времени, потраченном на этого козла и извращенца (другого слова подобрать не могла), Душечка не жалела. Впереди расстилалось преогромное прекрасное будущее. Вполне хватит, чтобы испытать все радости и прелести полнокровной, насыщенной страстями жизни. Тем более у банкира ей удалось при разводе кое-что оттягать. В ее распоряжении был теперь загородный дом.
Третьим (хорошо, что неофициальным) сожителем стал рабочий-гастарбайтер. Душечка сама не поняла, как это произошло. Собиралась за дипломата, и с мамой его познакомилась, ходила вместе с ней в СПА-салон, но позвала бригаду, чтоб поменять трубы на даче, и один из грубых и дурно пахнувших мастеров вдруг настолько ей приглянулся, что забыла обо всем. Дипломат получил отставку, зато отмытый ею негодяй и хам днем и ночью ублажал ее и пыхтел как паровоз. Не надо было изощренностей, изысков, лишь бы тискал и тяжело дышал, лишь бы плющил тяжестью неуклюжего огромного тела. Он, конечно, имел семью, слал деньги жене и детям, а у Душечки постоянно брал в долг, говорил: отдаст, и при этом не работал, альфонствовал. Душечка все понимала, видела, но ссужала суммами, которые были для нее разорительны. Тоже не работала, тоже привыкла получать и вытягивать. Готовилась к худшему: вот-вот сбережения кончатся, и любовник потребует перезаписать на него дом или потянет в ЗАГС, чтоб жениться и потом из дома выгнать. Но сложилось к лучшему: он полез в подвал — подкрутить вентиль котла — и взорвался. Инвалид Душечке был не нужен, она мысленно простилась с ним и отбила телеграмму его жене. Та приехала, забрала.
Душечка заарканила театрального режиссера. Этот был фанфарон, но обучил ее некоторым пикантным штучкам, об оральном и анальном сексе говорить не приходится, по этой линии режиссер был мастак. Привлекал ее в свальные оргии, однако Душечке они по вкусу не пришлись: мужчины гонялись во время «групповух» за смазливыми осветителем и радистом, дамы были предоставлены сами себе.
Режиссера сменил дорожно-постовой инспектор. Душечка ехала за рулем своего видавшего виды авто и нарушила правила. Гаишник ее задержал и долго стращал штрафами, а потом повел в придорожное кафе, где все его знали и кормили бесплатно. Душечке стало хорошо и покойно рядом с этим «валенком» и «пеньком», как он сам себя шутя называл. По сравнению со шкодливым режиссером и выморочной богемной тусовкой он показался ей самой надежностью, на такого можно опереться и положиться. Душечка в тот же вечер ему отдалась. На другой день переехала в его домишко с бассейном. Три года пролетели как одно мгновение. Но доброго увальня застрелил обколотый отморозок, когда на трассе «пенек» пытался остановить его петлявший автомобиль.
Год прошел в судебных тяжбах с детьми автоинспектора. В результате домик с бассейном отошел к ним. А Душечка вернулась в свой, без бассейна и с развороченным фундаментом — не поправленным после взрыва котла. На ремонт денег не было. Но председатель дачного кооператива подключился и помог. Он владел небольшим рынком стройматериалов и устроил бетонные блоки почти бесплатно, сам вложился в восстановление особняка, точил деревянные балясины для перил крыльца. Был вдовец. Но не нравился ей — ни пузом, ни лысиной, ни манерой говорить: «Я — стреляный воробей», не похож был на «валенка», которого не могла забыть. Да и о каких чувствах толковать в их-то возрасте? Но смирилась и позволила степенному положительному дядечке назвать ее «своей». Толстяк настоял и на венчании, что нисколько ее не умилило. Белое платье лишь подчеркнуло расплывчатость фигуры. А вот то, что соединил брачащихся в единое целое тот самый батюшка, увивавшийся за ней в романтические юные годы, повергло в печаль.
Он, тусклый, сгорбленный, так и не дослужившийся до высокого религиозного чина, ряса была аккуратно залатана, отпел спустя четыре года владельца рынка, прочел над гробом короткую проповедь. Душечка сказала ему:
— Батюшка, переезжайте с матушкой в его дом. Мне два дома ни к чему.
Но священник отказался. И остался в хибарке возле церкви. Душечка порой наведывалась к нему, они вели долгие неспешные беседы.
На похоронах батюшки Душечка вспомнила о калеке-гастарбайтере и написала ему. Пришел ответ. Его вдова сообщала: жить не на что, перебиваемся с хлеба на воду. Душечка позвала: «Приезжайте, жилье есть».
И принялась ждать. Мечтала, как начнет водить внуков подорванного работяги в школу. Как начнет читать им оставленную священником древнюю Библию.
Но приехали здоровенные лбы, фигурами и ухватками повторявшие искалеченного работягу. Годок, пока оформляли документы на оба дома, они терпели Душечку, потом сдали в богадельню. И еще хорошо, она легко отделалась. Могли отвезти в лес и бросить. Как она бросила их предка.
ПОРТРЕТ ДОРИАНА ГЕЯ
Написание произведения о Дориане Гее было вызвано затянувшимися дебатами в английском парламенте — касательно не понаслышке близкой и знакомой парламентариям темой однополой любви. В частности, обсуждалась проблема брачных союзов между мужчинами и мужчинами и женщинами и женщинами, а не в осточертевшем перекрестном сочетании. Дискуссия имела место в викторианскую эпоху, за ее ходом с любопытством наблюдали из Виндзорского дворца.
В то время дамочек в Палату общин не избирали (и правильно делали, ведь ясно же: они способны запутать и завести в тупик любое самое смелое и благое начинание), в Палату лордов их тем более не пускали — разве может женщина быть лордом, абсурдность постановки вопроса очевидна. Поэтому, дабы выразить точку зрения слабого пола, некоторым выступавшим приходилось (для большей наглядности и достоверности) наряжаться в платья и шляпки. Чулки, парики, туфли на высоком каблуке (и даже юбки — у представителей фракции «Справедливая Шотландия») и без того наличествовали.
Но вот одному из членов партии «Единая Британия» захотелось дефилировать в экстравагантном платье и на шпильках (так говорили раньше, сейчас это идиоматическое выражение почти забыто) не только по залу собраний, но и дома. Ему, этому члену, стало мало прохаживаться в нижнем белье перед зеркалом в запертой изнутри комнате (как поступают большинство депутатов и недепутатов поныне — не только на туманном Альбионе), он взял привычку в таком виде шествовать по всем этажам своего дорогостоящего особняка. Смущал жену, близких родственников и слуг. Супруга, в конце концов, заявила, что тоже хочет дать волю тайным и прежде всячески скрываемым инстинктам и стала напяливать джинсы и ковбойские шляпы, на поясе носила кольт громоздкого калибра. Эмансипированная прислуга встречала гостей, приезжавших к разнузданной парочке в гости, приспустив кальсоны и топлес.
Естественно, в пуританском (каким оно и поныне остается) английском обществе назревал протест. От зарвавшегося фетишиста потребовали соблюдения приличий.
В защиту свободомыслия от мракобесов выступил кандидат медицинских наук Франкенштейн, пытавшийся объяснить: тяга людей к бисексуальности — не блажь, а природой предусмотренная многовариантность развития двуногих особей. Ученого не послушали и лишили звания доцента (именно в те дни в Британии происходила реформа Академии наук). Диссертация Франкенштейна о так называемых сосках на волосатой мужской груди, которые вряд ли могут считаться признаком эротических отклонений и патологией, была признана научно несостоятельной и частично компилятивной. При этом ни одна страна в мире, кроме России, не вмешалась в позорную травлю, лишь Россия — единственная из передовых государств — приняла решение о бойкоте лондонской Олимпиады.
Основной герой произведения Оскара Уайльда «Портрет Дориана Гея», прообразом которого послужил тот самый упомянутый нами вольнолюбивый парламентарий, в связи с двойственностью морали, царящей в ханжеском Объединенном Королевстве, заказал художнику, встреченному на мосту, перекинутом через Темзу, изобразить его женщиной. И спрятал портрет. А на людях появлялся в чопорно застегнутом на все пуговицы лапсердаке и с женой под ручку. Но мучился и находил отраду лишь в созерцании собственного портрета и мечтах о том, когда же снова разгорится в парламенте диспут о праве граждан на сексуальное самоопределение. И можно будет взойти на трибуну в кружевном сарафане или хотя бы килте.
Надо ли говорить, что автор, смело поставивший в своей книге животрепещущие вопросы, был брошен в тюрьму и лишен возможности пропагандировать нетрадиционные взгляды.
