На небольшом пространстве сцены нет ничего лишнего. Затянутый пленкой пол, на который все время «выливают» песок из ведра. Им умываются, как водой. Достаточно небольшого холмика из песка, пары фотографий, скромного цветочка, и вот уже герои — 4 сестры и их младший брат Саша — оказываются на могилке родителей, делят там родительский дом. На похороны отца некоторые из сестер не приехали. Слишком долгая дорога: одной ехать 300 километров, другой лететь из Канады. А вот дом продать за копейки — для этого и время нашлось, и расстояния не помешали. То, что родному брату негде будет жить и что в этих стенах осталось их детство — никому не нужные сантименты.
Происходящее на сцене реально и жизненно, и в то же время похоже на сон. Сестры на миг становятся девочками в белых платьицах. Они еще не превратились во взрослых и равнодушных мегер. Лишь одна из них не утратит с годами человечности. Наверное, поэтому трудно живет. Отца семейства мы еще застанем в живых: одинокого после смерти жены. Его сына будет мучить вопрос, любил ли его отец. А еще тут появляется некий Альберт — вполне реальный человек, у которого дочь в коме. Он винит за все только себя, поскольку воспитывал ее как мальчика, пристрастил к мотоциклу. Вот дочь и попала в аварию. Но Альберт куда-то исчезает. Существовал ли он вообще? Почему оставил пачку денег, оказавшихся на деле фотографиями родителей Саши? Старые снимки разлетятся над могилой, и алчные сестры застыдятся на мгновение того, что торгуют памятью.
Главный герой ведет бесконечный диалог с самим собой, с отцом, а тот наставляет, как домом распорядиться, как колодец содержать в чистоте. Когда сын транслирует его указания сестрам, те воспринимают это как бред, даже врача вызывают. А потом Саша исчезнет, то ли превратится в Альберта, то ли отправится к отцу на небеса. Где тот, где этот свет — непонятно, да и не важно. Жизнь как дым. Сны, картинки из детства смешиваются тут в единое целое. Кто-то сравнивает пьесу молодого автора с «Вишневым садом». Тот же дом, тоска и одиночество. Есть ощущение дежавю: как будто герои «Последнего срока» Валентина Распутина появились в измененных обстоятельствах. Там ведь тоже у смертного одра матери собираются из разных городов дети, а кто-то не доехал. Они пытаются продать свое прошлое, не понимая, что от него не уйти. Распутин писал про русскую деревню, про убитый язык и традиции, про равнодушие, которого стало слишком много.
Актеры из Минска говорят на белорусском языке. Над сценой — светящийся экран с субтитрами. Недавно на «Золотой маске» мы видели другой проект из Минска — «Би-Лингвы». Только один герой говорил там на родном языке и задавался, как Сашка, вопросом: «Что я знаю про себя?». И выяснялось, что ничего. «Населению моей страны «мова» не нужна», — твердил он. Соотечественники требовали не трепать им нервы и говорить «нормально». После того спектакля наши зрители долго спорили и в итоге все свели к Майдану, совсем забыли про театр. Вопрос самоидентификации оказался болезненным. После «Тихого шороха уходящих шагов» потасовок не возникало. Все затихли и, возможно, подумали о вечном.
