Нас роднят и радости, и беды
— Поэт Нино Кутателадзе, чьи стихи я переводила несколько лет, сказала мне: «У нас есть свой Пушкин — Галактион Табидзе. Но мы воспитаны на русской прозе. У нас нет Толстого, нет Достоевского…» Александр Луарсабович, вы разделяете взгляд грузинской поэтессы?
— Лично я испытал довольно сильное влияние Толстого. Особое волнение я пережил, когда бывал в Ясной Поляне. Почему-то именно там я с особой силой ощутил грандиозность личности Льва Николаевича.
— Вы учились в грузинской школе?
— В Тбилиси я учился в русской школе.
— У вашего отца трагичная судьба, он погиб в самом начале войны. Расскажите, пожалуйста, о нем.
— Моего отца призвали в начале войны. Он, инженер-энергетик, успел построить в Аджарии и в Азербайджане значимые тепловые электростанции. Выходец из грузинской деревни стал толковым инженером. А получил образование в Донецке. В начале войны отца призвали в армию. На руках матери остались два сына, мне еще не было двух лет, а брат — немного постарше. С фронта отец написал несколько писем: открыточки, треугольнички. Его сестра, моя тетушка, сохранила их для нас. Потом она передала их мне. Отца направили в военный подготовительный лагерь в Абхазии. Мама раза два ездила к нему в первые месяцы. Им тогда всем казалось, что война закончится очень быстро. Таким же настроением были полны письма отца и его брата. Они шутили!
— Молодые ведь. В них все бурлило и жаждало радости, удовольствия, а тут война.
— Я читал эти письма, как ни странно, месяца два назад. И размышлял над судьбой первого Керченского десанта. Трагичность судьбы ужасает. Поражает абсолютная неподготовленность важнейшей операции. Наши корабли с десантом подошли к берегу не в темноте — уже рассвело. Туман рассеялся. Штормило. Пусть не очень сильно, но балла три, наверное, было. И десантников буквально выталкивали с кораблей в бурлящую воду. Из стационарных пулеметных установок немцы расстреливали наших солдат. Чуть ли не три четверти грузинской дивизии там, под Керчью, были брошены в ад.
— Кого-то наказали за эту провальную военную операцию?
— Генерал, руководивший операцией десантирования, был разжалован в солдаты.
— С папой вам не довелось пообщаться, вам было два года, когда он пошел спасать страну. Мама воспитала и поставила на ноги двух сыновей...
— Моя мама, Сюзанна Константиновна Свепарская, — из семьи кавказских поляков, участников польского восстания 1861 года. После подавления свободолюбивых людей сослали в Сибирь и на Кавказ. В Грузии они прекрасно освоились. Мама унаследовала польскую красоту: была очень хороша собой. Вспоминаю один трогательный эпизод: незадолго до выхода на пенсию она приехала в Гянджу (Кировабад) за подтверждающими документами, что она там работала. Я ее сопровождал. Отец когда-то налаживал на Кавказе теплоэлектростанции. Мама там тоже работала. Она искала людей, знавших ее, для подтверждения стажа. Пожилые работники с сомнением посмотрели на нее: выглядела слишком молодо, но во мне разглядели сходство с отцом: «Как же! Помним!» Мама была одаренным человеком. Если у меня есть какие-то литературные способности, это от нее.
Литинститут — дегустатор талантов
— Первокурсником Тбилисского университета я услышал: объявили набор в Литературный институт. И рискнул поступить на отделение художественного перевода.
— И что же вы представили на конкурс?
— Мои переводы рассказов Отии Иоселиани и Реваза Инанишвили. Атмосфера в институте была удивительная. У меня сложились близкие отношения с Олжасом Сулейменовым, знаменитым казахским поэтом, а позднее и общественным деятелем. Курсом раньше здесь учился Василий Белов; Белла Ахмадулина заканчивала курс.
— Вы грузин, спортивный парень, чем увлекались в молодости?
— Был чемпионом Грузии по метанию молота. Однажды выиграл и на всесоюзном соревновании. По наивности в Москву привез все свои медальки и грамоты вместе с документами: полагал, поступлению в Литинститут поспособствует. Но эти штуки никому не были нужны. Я с увлечением взялся за организацию всех спортивных дел в институте. Олжас прекрасно играл в волейбол, Роберт Рождественский увлекался баскетболом и участвовал в соревнованиях.
— Эмоциональная одаренность, способность жертвенно любить, загораться в увлеченности, надеюсь, в вас проявились раньше, чем метание молота?
— Затрудняюсь спроецировать это на себя. Конечно, влюблялся я рано. И как на самом деле эмоциональное переживание начинает переливаться в слово — проблема интересная. Над этим стоит поразмышлять.
Женился, стал отцом, написал роман
— Человек, прежде чем писать, должен еще внутренне родиться...
— Конечно, без этого первого чувственного толчка ничто не перельется в слово. Скажу о своем первом романе «Брак по-имеретински». Я написал его в 1968 году. Сочинялось легко, как под диктовку. Роман мой стал знаменитым, переведен на десятки языков. Художественный фильм снят по его сценарию. Имеет он и театральное воплощение.
— Вы покорили читателей жанровыми сценами: явили яркие характеры и темпераментное, страстное кавказское бытие. Что послужило началом?
— Однажды зашел к другу. А он в окружении приятелей слушал рассказ молодого скульптора: тот когда-то несколько дней увлеченно лепил портрет прекрасной особы. И вдруг однажды дева в открытую спросила: «Ты не собираешься жениться?» — «На ком? На тебе?» — «Да. Я же к тебе хожу чуть не три месяца…» — «Но если бы я женился на всех натурщицах, то в моей комнатенке не было бы места». И скульптор за эту откровенность получил от красавицы по физиономии.
Житейский сюжет я перевел на грузинскую почву. И он ожил! Я автор пяти романов. Но не помню больше такого легкого писания, как это случилось в 68-м в «Браке по-имеретински». Все там держится на любви: к родной земле, к людям. Там есть народный оптимизм. В прошлом году этот мой роман вновь переиздали. Сергей Баруздин напечатал роман в «Дружбе народов», а потом пригласил нас с Фазилем Искандером на свою передачу «Книжная лавка» на ТВ.
— Если вы так рано вдохновились любовью ко всему сущему, то, наверное, и женились рано?
— Сложились достаточно сложные обстоятельства: я привез в Москву свою матушку на операцию. А когда ее прооперировали, надо было позаботиться о восстановлении ее сил. И я устроил ее в писательский дом в Малеевке, как в санаторий. Моя забота о маме продолжалась несколько месяцев, и в это время я позволил себе жениться: влюбился, женился…
— Легкая скороговорка. Уж не по расчету ли все свершилось?
— Какой расчет? Моя Светлана, бедненькая, жила в многонаселенной коммуналке. Училась во ВГИКе, но не закончила его. Какое-то время работала в «Известиях» — в отделе писем. А потом у нас родился сын, и у нее был сын от первого брака. И вдруг получаем уведомление: нам предоставляется квартира в Кунцеве. На наше счастье, этот дом расселяли — и нам с двумя детьми дали хорошую квартиру.
Томас Манн и Ницше увлекли сына
— Познакомьте читателей «МК» со своей любимой Имеретией.
— Как-то мы ехали туда с моим другом Иоселиани. Его чудесная машина, японский вездеход, одолела горные кручи. Свернули с шоссе, и мой сын Игорь, воодушевленный красотой пространства, воскликнул: пойду-ка я пешком! И вышел из машины, и только через час молодой пешеход пришел к старому отчему дому. Дому этому за сто лет. Не раз он укреплялся, обновлялся, но сейчас опустел. Меня одолевает тревога: что же с ним будет?
— Вся ваша надежда на Игоря. Сколько ему лет?
— 46. Он отец четверых детей. По-грузински он говорит достаточно хорошо, но не так свободно, как по-немецки. Неожиданно увлекся Томасом Манном — это и стало его профессией. Он литератор, эссеист, рано защитил при МГУ диссертацию по Томасу Манну. «Вестник Академии наук» опубликовал его диссертацию. Его заманила и немецкая философия, особенно Ницше. Он изучал его творчество и переводил. Истинным событием для нашей культуры стал том писем Ницше, переведенных Игорем. Об этой книге много писали. Вместе с коллективом германистов Игорь подготовил и издал 13-томное собрание сочинений философа.
На чем держится «Дружба народов»
— Александр Луарсабович, в те годы книжки переводов на русский приносили поэтам хорошие гонорары. А теперь переводные поэтически книжки — большая редкость. Как теперь выживают грузинские, узбекские и другие поэты братских республик без этих гонораров?
— Это действительно драма. В те времена гонорары были внушительными. Я издал в Тбилиси книгу переводов рассказов и на гонорар купил маме мебельный гарнитур. В советские годы щедро оплачивался литературный труд!
— Сейчас, чтобы напечатать книгу стихов, автор сам платит издательству. В вашем журнале сохранился гонорар?
— Прошлый год у нас был почти безгонорарный.
— А как вообще выживает ваш экзотический журнал?
— Агентство печати дает небольшие средства — их едва хватает на полтора номера. Есть подписка. Был период очень хорошего контакта с Международным фондом гуманитарного сотрудничества, который поддерживал издательства постсоветского пространства. Первые пять лет все было хорошо, отметили наше 70-летие. А потом пошли трудности…
— Надежды не теряете? Мы все переживали, когда у вашего журнала отняли насиженное гнездо — помещение редакции.
— Это была тяжелая история. Нам пришлось оттуда переехать. Слава богу, проявил благородство и понимание нужности нашего журнала и дела Вячеслав Никонов, возглавляющий фонд «Русский мир». Мы теперь в том же доме, где располагается фонд. Я очень благодарен ему. А ведь когда-то мы вручали ежегодные премии за лучшие публикации года. Теперь этого нет.
— Верите ли вы в возможность изменения к лучшему?
— Увы! Забота одна — как бы не загнуться в Год литературы, объявленный президентом. К великому сожалению, векторы рынка и культуры разнонаправленные. Они противоположны. Рынок особым образом настроен — ему надо получить прибыль. К сожалению, нынешний рынок работает на понижение культуры.
Божественное начало
— Настоящее творчество рождается и расцветает под влиянием каких-то волшебных сил природы. Когда я переводила стихи молодых поэтов Грузии, эта устремленность чувствовалась у Нино Кутателадзе в стихотворении «Икорта». Оно гипнотизировало меня. Я читала его по-грузински и старалась найти такое звучание русского слова, чтоб не снижалось, а усиливалось музыкальное восхищение божественной красотой храма.
— Вот ведь как мы совпали: Игорь переводил стихотворение Джансуга Чарквиани об этом храме. В творчестве действительно замешаны какие-то высшие силы! Я человек нерелигиозный, хотя и крещеный. На всю жизнь запомнил одну удивительную встречу. В Псковско-Печерском монастыре я увидел великого старца — Иоанна Крестьянкина. К нему ездили в те времена со всего Союза, ему было лет 80. Моя Светлана рассказала мне о нем. Мы с женой — она человек религиозный — приехали к нему: огромная толпа людей ожидала его выхода из братского корпуса. И когда он направился на молитву, люди бросились к нему. Он небольшого роста, энергичный, стремительный. Люди ждали его благословения, а я стоял в стороне от толпы. Он увидел мою одинокую фигуру и направился ко мне. Мы раскинули руки и троекратно облобызались. От лика старца, от его серебряной с чернью бороды на меня повеяло родниковой свежестью. С языка моего слетело восклицание: «Удивительный человек». И он услышал его. А через два года он нас со Светланой пригласил к себе в келью. Часа два мы с ним проговорили.
— Понимаю, почему старец Иоанн выбрал именно вас для долгого общения: все уже причастились к нему, а вы, заблудшая овца, нуждались в благословении. Чем обновилось ваше сердце?
— Я всей душой полюбил этого человека. Подаренная им фотография лежит под стеклом на моем рабочем столе среди фотографий самых дорогих и близких мне людей, рядом с копией рукописной страницы Толстого. Он подарил нам библию и свои проповеди, собранные в брошюрку. А когда мы уже шли к выходу по коридору братского корпуса, вдруг окликнул: «Супруги! Супруги!» — и, выглянув из приоткрытой двери своей кельи, протянул плавленый сырок «Дружба», может быть, припасенный к вечернему чаепитию. Видит бог, в жизни не получал подарка щедрее и трогательнее. Я понял тогда, какого совершенства может достичь душа доброго человека, очищенная десятилетиями молитвенной жизни в заботе о людях.
— Вашей Светланы уже восемь лет нет на земле. В ком вы нашли свое утешение и радость?
— После трагической гибели Светланы моим утешением и радостью были сыновья и многочисленные внуки. Но вот уже почти пять лет, как я встретил женщину, которая вернула мне полноту жизни и уют семейного уклада. Моя Маша тоже родом с Кавказа, наши родовые гнезда разделяет меньше сотни километров. К тому же и она, как и я, наполовину полька. Нас сближает и профессия: Маша — поэт, ее псевдоним — Мария Фарги. Она лауреат премии Юрия Долгорукого, превосходно перевела стихи ряда грузинских поэтов. Но крепче всего нас сближает любовь — оказалось, что на склоне лет она так же сильна, как в молодости, только «нежней и суеверней». Сообща мы вынашиваем планы возвращения на родину. Хочется верить, что они осуществятся.
