«Для меня Россия стала заграницей»
— Неужели возможно знакомиться через Facebook, а потом дружить?
— У меня это не единичный случай. Есть одна ужасная проблема: я стеснючий. А Facebook дает возможность познакомиться с совершенно разными людьми. Я не ищу в Интернете друзей, хотя у меня полторы тысячи френдов, из них я лично знаю человек сто. Но для бизнеса это нужно. Мне надо продаваться как артисту. Получить ролюшку, сыграть ее, заработать денег и поехать спокойно к себе в Израиль. Такая моя ситуация. Я долго отслеживаю, изучаю характер человека, смотрю его фотографии. Проходит время, и я понимаю, мой ли человек. Пишу: «Буду ехать мимо вашей Баварии — заеду». И люди откликаются, в основном эмигранты. Русские люди другие, более зажатые, боятся всего. Я живу в Израиле двадцать с лишним лет. Для меня Россия стала заграницей.
— Вы приехали в Москву после длительного перерыва?
— А можно говорить на «ты»?
— То-то все ваши интервью на «ты». А я подумала, что это журналисты бесцеремонные, общаются с вами панибратски.
— На иврите нет «вы». И я привык за многие годы жизни в Израиле. Когда говорят «вы», кажется, что меня сейчас заберут в милицию, будут бить ногами в почки.
— Может, вы уже на иврите думаете?
— Мой старший ребенок — итальянец, ему 19 лет. Сейчас он у меня дома в Израиле. Младшему сыну, родившемуся в Израиле, шесть с половиной лет. У моих детей язык межнационального общения — русский. Иврит, итальянский — второй. У нас дома русский — специальный такой язык, чтобы разговаривать друг с другом. Моя жена Ирина филолог, закончила МГУ. Она знает южнославянские языки, по-хорватски читает, декламирует сербские стихи. А русский язык нам нужен, чтобы коммуницировать друг с другом.
— А что вас сейчас привело в Москву?
— Деньги. Было конкретное предложение, и я прилетел на пробы. Но кастинг не прошел. Мой агент находит мне работу и уже год твердит: «Федя, у тебя в России есть поклонники, тебя любят люди. Нужно в Москве находиться физически, чтобы появлялась работа. А когда ты далеко, ничего не получится». Я начинаю капризничать, мечтать, что мне оплатят самолет. А агент говорит: «Никто ничего не оплатит. Кастинг завтра в 8.30, значит, нужно выучить текст и приходить. Ты чего себе думаешь? Что ты, Аль Пачино?»
— Роль-то интересную предлагали, есть из-за чего расстраиваться?
— Я переживаю только из-за денег, потому что я приехал немного заработать. В Израиле это невозможно вообще, никаким способом.
— Но вы же как-то прожили там многие годы, многое умеете. И страха нет перед любой работой.
— В Израиле мои умения вообще не нужны. Зарабатывать на жизнь там невозможно по определению. Я приехал в Россию как гастарбайтер. Поработаю вахтовым методом и уеду. Сижу сейчас в Москве, а дома у меня, в Нетании, на летние каникулы собрались все мои дети. Старший сын в Ватикане закончил школу, обычную среднюю. Слушай, давай на «ты»?
— Не получается. Это само должно произойти.
— Когда? Я буду ждать. Так вот — средняя школа в Ватикане. Уклона в религию там нет никакого. В Италии хорошо, уютно. Я там прожил девять лет. Это огромный кусок моей жизни. Я говорю на четырех диалектах. Печатаю по-итальянски, не глядя на клавиатуру. Когда пишу по-русски, в каждом слове делаю ошибки. Язык стал чужим. Не то что я его не помню — я его никогда и не знал. Итальянский знаю гораздо лучше, чем русский. На иврите говорю правильно, даже поправляю израильтян, объясняю, что склоняется, а что нет. Я работал в Тель-Авивском камерном театре вместе с Саидом Баговым, Михаилом Козаковым, Ириной Селезневой. Нам наняли учителя. Мы с Саидом и Михал Михалычем озвучили как минимум 120 картин, переводили на русский американские фильмы. Шел поток сериалов, которые мы разными голосами озвучивали. И это кормило, иначе была бы помойка и объедки.
— Зная столько языков, неужели нельзя найти себе применение?
— Язык — это инструмент. Если тебе есть что сказать, всегда можно нанять переводчика. А если нечего, то никакой язык не поможет. У меня нет другого способа заработать быстро и много, кроме как в кино. Москва — единственный шанс для меня. Я утвержден на роль в фильм Игоря Ветрова, с которым мы играли в «Небесах обетованных» бомжеватых друзей. Съемки запланированы на март. Но пока контракт не подписал, трудно о чем-либо говорить.
— Признаюсь, такое ощущение, что ничего в вас не поменялось. Как были русским парнем, таким и остались.
— Так и есть. Я такой, какой был. Тот же характер и образ жизни. Я уважаю самые разнообразные проявления. Но буду жить так, как я живу.
— В Израиле сейчас снимается качественное кино. Нет возможности там поработать?
— В двух израильских фильмах, которые там в год снимаются, я играю. Еще и в третьем, который только планируется. Но на это нельзя жить. Я должен идти мыть банки по ночам или выносить судно в доме престарелых. Кормить семью просто нет способов. Я снялся у студентов Тель-Авивского университета. Мне за это не заплатили. Это дальний прицел, что, может быть, кто-то из них когда-нибудь получит статуэтку на фестивале, и тогда все воздастся. А здесь и сейчас — ничего. В Израиле я почти Стас Михайлов. Страна маленькая, и героев мало. Но при этом моя актерская ставка минимальна. В России она в шесть раз больше за один съемочный день. Хорошо, студенты мне не заплатили денег, но я от них ничего и не ждал. Актеру нужно свое оружие всегда держать в масле. Отрезаешь кусок своей души и сердца и отдаешь людям — так для меня выглядит актерская профессия. Это не поскакать и поплясать, как думает обыватель.
— Если бы вы закончили театральный вуз, имели актерское образование, можно было бы так рассуждать, но его же нет?
— Я учился во ВГИКе режиссуре у Сергея Соловьева. Он мой крестный отец.
— Но ведь бросили, диплома-то нет? Хотя его теперь часто и не спрашивают.
— Я месяц не доучился. Могу пойти и получить диплом.
— В России кинематографистам тоже живется несладко.
— Понятно, что это не Америка. Там можно сыграть одну роль в 16-летнем возрасте, получить свои 8 миллионов и всю оставшуюся жизнь сидеть и курить красивые кубинские сигары. В России так не работают — другая математика, деньги другие. Отец моего героя Ивана в фильме «Курьер» — артист Андрей Вертоградов — умер в полной нищете. Ему была нужна помощь, не самые большие деньги.
Володю Смирнова, игравшего моего друга, убили. В России ты можешь жить ярко, но быстро. У меня есть огромная аудитория. Меня любят люди в разных городах. Есть даже фан-клубы. Мне сегодня написали в Facebook: «В Самару приедешь? Все будет». Но у меня нет программы — так, чтобы я почитал стихи. Не умею продаваться, сыграть что-то на гитаре и собрать бабки. У меня все по-честному. Какой есть, такой есть. Задавайте вопросы — я отвечу честно. Но если просто разговариваешь с людьми, то нельзя за это брать деньги.
— Ваши резкие высказывания о тех, с кем вы работали в кино, явно идут вам во вред. Какой-то у вас неугомонный характер.
— Я не делаю этого специально. Натура такая. Куда уж вреднее.
«Если мне Рамзан Кадыров принесет на серебряном подносе российский паспорт — возьму, не побрезгую»
— Надо было в 90-е бежать в Израиль от российской беспросветности и отсутствия работы, чтобы сейчас вернуться сюда за ней?
— Я бежал не от этого. Я вообще не бежал. Мне нужно было уносить себя, чтобы остаться собой. Страна менялась очень быстро. Я всегда был человеком не то что европейским, средиземноморским, я вообще не местный. Родился здесь по ошибке.
Меня могли бы родить в Мозамбике. И мне нужно было просто восстановить историческую справедливость, перенести свою задницу туда, где мне место. В Израиле мне абсолютное место. Я там дома. Сижу спокойно, спина прямая, дышу ровно. В России очень интересно и весело, но она не моя страна вообще. У меня есть вид на жительство. Когда я эмигрировал, меня лишили тогда еще советского гражданства. С теми, кто ехал в «преступный Израиль», так и поступали. Как с предателями родины. Этих гадких гадов лишали гражданства. Я был один из них.
Жерар Депардье — молодец. Если мне Рамзан Кадыров принесет на серебряном подносе российский паспорт — возьму, не побрезгую.
— Вы говорите: там мой дом, там мне хорошо. Как это может быть, если невозможно себя реализовать? А в России что не то? Ментальность?
— Политика не та, культура не та, все не то. Не мое. Оно, может, все то, но оно не мое.
— Чего бы хотелось в идеале? Не только же деньги — двигатель прогресса...
— Хочется того, чего не может быть. Ставить в Израиле спектакли, снимать кино в своей стране. Приезжать в Россию не иностранным гостем, а иметь возможность самореализации. Но это недостижимо.
— У вас есть литературные способности, судя по тем сочинениям, которые выставлены на вашем сайте.
— Я очень плохо пишу по-русски, неграмотно. Жена-филолог меня правит. Когда нет способов нормальной, правильной самореализации, находишь что-то другое. Если не можешь зайти в главную дверь, то заходишь сбоку. Я вот пишу.
— У ваших детей есть художественные наклонности? Вы им вправляете мозги, учите, как правильно жить?
— Вправлять мозги не про меня. Мои дети понимают все сами. У нас с Ирочкой есть только один способ воспитывать детей — светлым образом папы и мамы, тем, как они поступают. Это единственное, что мы можем сделать в жизни. Мы не наказываем детей, не бьем. Иногда я ору, когда нет других способов воздействия. Но как только повышаю голос, все залезают под лавку. Потому что произошло нечто, чего не должно быть. Обычно я говорю мягко, тихо, вежливо. Но если повысил голос, значит, случилась беда.
— А вы простой человек? Вам много чего для жизни надо?
— Мне вообще ничего не надо. Вода нужна, воздух. Жена, дети мои. Хочу быть с ними. Все остальное меня не интересует. Я не ем фуагра. Мне это неинтересно. Есть хобби — я готовлю. Но еда — то, что в себя засунул, и все.
— Какой-то круг общения сложился за столько лет жизни в Израиле?
— Есть друзья, кто-то перебрался в Израиль из Москвы. Страна маленькая, 12 километров туда-сюда. Общения столько, что так много и не надо. Люди работают программистами, занимаются интеллектуальными технологиями. Я только безработный артист, к тому же русский, а это — никто. Израиль — как одна из республик СССР. Я давно живу безо всяких границ. Когда меня лишили советского гражданства, я получил израильский паспорт, и с ним пускают везде. У меня еще есть российский вид на жительство, я могу приезжать в Россию, когда захочу. У меня есть маленький безвизовый мирок. Захотел — поехал. Меня часто приглашают на Украину, платят деньги за выступления в телешоу.
— Многие актеры страдали от того, что их всю жизнь воспринимали как исполнителя одной роли: Вячеслав Тихонов — Штирлиц, Анатолий Кузнецов — Сухов из «Белого солнца пустыни». А с возрастом начинали это ценить. Вы говорите, что вам надоели вечные воспоминания о «Курьере», но это ваш бренд.
— Это кусок моей жизни, не самый важный. Есть стереотипы, что человек в кино попадает. Он не приходит на работу, как маляр, покрасить и уйти. Часто слышу: у тебя была такая удачная роль! Но у меня есть гораздо более интересные роли, которые стоили мне душевных затрат. А «Курьер» что?
— Если бы не «Курьер», вы бы сейчас занимались чем-то другим. Он вам помогает.
— Где помощь? Да, это было. Но я должен противодействовать сложившимся стереотипам. Надоело слышать на улице: «Ну че, курьер?» Ничего не изменила эта роль. Я честно говорю. Актерский труд — это способ зарабатывания денег. Много лет я их зарабатывал таможней и другими способами...
— Пишите книгу. Биография у вас богатая.
— Думаешь?.. Актерская судьба — сидеть и ждать. Это очень не по-мужски. Надо самому что-то делать.
