“Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок!” — воскликнул этот Чацкий нашего времени и на “Красной стреле” отчалил с НТВ в Северную столицу, в телекомпанию “Петербург. 5-й канал”. Отчего да почему — пусть сам Паша и расскажет. Будем у него спрашивать, но осторожно: он теперь у нас питерский.
— Паша, с какого числа ты уже не работаешь на НТВ?
— Заявление подписано с 1 октября, а последняя моя программа вроде бы выходит 17 сентября.
— В чем причина твоего ухода?
—Питерский канал, куда я ухожу, сейчас находится в таком состоянии, в котором было НТВ в 93-м, когда все начиналось. Все в таком замечательном студийном беспорядке и разброде, зато много талантливых людей. Я уже 13 лет проработал на НТВ — это счастливое число, и мне кажется, что я устал от канала, и канал устал от меня.
— А сколько лет ты был садовником?
— С перерывом “Растительная жизнь” выходила с 2000 года. Но в это же время я работал в “Намедни” и на “Итоги”. И если бы сейчас было “Намедни”, я бы до сих пор там оставался. Ну а с программой “Максимум” мы друг другу не очень подходим. Мы старая кровь, которая нуждается в кровопускании, и нас с легкостью отпускают. Вы же видите, сколько молодых свежих лиц сейчас появилось в новостях. Это замечательно выглядящие мальчики и девочки. И все меньше и меньше персонажей, которые помнят, как мы в 93-м начинали.
— Когда в 2000 году после всех политскандалов ты ушел в “Растительную жизнь”, казалось, что это твоя духовная эмиграция. Но ты вроде человек компромиссный, и, глядя на тебя, думалось: вот Паша Лобков копает грядку в свое удовольствие и в ус не дует. Тебе действительно так нравилось сажать кустики?
— Нет, в 2000 году это было и желанием попробовать себя в чем-то ином, и, конечно, протестом. Я протестовал против информационных войн. Так совпало, что я нашел свою грядку, и многие мне завидовали тогда, потому что мне было куда уйти. Но сейчас все кончилось. Я не Жанна д’Арк и совершенно не собираюсь поднимать флаг — кто любит меня, за мной! Да я и не уверен, что меня любит так много людей на канале.
— И чем ты займешься на питерском ТВ?
— Наверное, это будет документалистика. Больше пока говорить я не имею права, потому что я еще не в штате.
— Паш, в Питере у тебя квартира, дом?
— В Питере у меня живет мама. Кроме того, сейчас проблема съемного жилья в больших городах не стоит, так что вряд ли телезрители увидят меня ночующим у ворот телецентра. На паперти я все-таки не останусь.
— А дача у тебя есть?
— Есть, на Белоострове. Адрес можно не называть?
— Можно. Там у тебя что-нибудь растет?
— Растет. Но та эпоха уже позади, поэтому об этом ничего не скажу. Это сфера моей частной жизни, о которой я никогда не говорю. Я свое орало воткнул в землю.
— В “Растительной жизни” ты окучил всех, кого хотел?
— Всех, кто хотел. Далеко не все хотят, чтобы к ним приезжало 20 человек и, перекрикивая друг друга, с камерой наперевес, топтались на обихаживаемом годами газоне. Еще многие не хотят показывать свое истинное материальное благополучие. Например, Егор Гайдар, у которого я очень хотел покопать. Но у него есть четкий принцип: дача — его частное пространство, не для телекамер.
— Но ведь по телевизору можно так показать, что даже малюсенькая дача будет выглядеть как хоромы новых русских.
— Не до такой степени. Моя-то задача всегда была другой: чтобы сараи или прабабушкины туалеты не мешали благостному фону. Когда на шести сотках со смородиной и картошкой вы сажаете ряды туи и показываете, как делать уголок французского регулярного парка, это выглядит странновато.
— Ну и какие выводы ты сделал по поводу уровня жизни твоих героев?
— Я понял, что молодые актеры, которые много снимаются в кино, живут довольно скромно. Ну а на старых, заросших дачах другая проблема: там все уже так друг с другом срослось, что любое втыкание лопаты воспринимается как полостная операция. Одна хозяйка нам так и сказала: ну зачем копать, у нас уже 50 лет все хорошо растет.
— Но разве то, что молодые строят дачи, не пример их благосостояния?
— Все относительно, и их домики невозможно сравнить с тем, что стоит на Рублево-Успенском шоссе. Сейчас для того, чтобы построить дом в Подмосковье, достаточно ну 250, ну 300 тысяч долларов. Но ведь это же не миллионы.
— Тебя, наверное, коробило от многих домов в стиле кич?
— Сейчас такое время, что кич — это ярчайшее проявление индивидуальности. Нынче время серых пиджаков и серых галстуков, когда всякие альпийские горы с геранью, которые еще можно было встретить 10 лет назад, вытесняются стерильными газонами, по которым вьются дорожки, выложенные очень дорогим порфиром. Это сильно напоминает совдепию. И кича все меньше. Скоро можно будет выставку кича устраивать на Рублевском шоссе из оставшихся заборов, сложенных из уральского малахита.
— Ну а кто тебя удивил чисто по-человечески в интерьере своих дач?
— Александр Ф. Скляр, Марат Башаров, Андрюша Мерзликин, Оскар Кучера. Они делали все, что от них требовалось для программы, и им было интересно. Когда я видел их в сериалах, где они играли бесконечных агентов ФСБ, боровшихся с мафиями, мне казалось, что и как люди они запрограммированы. Но я ошибся.
— Недавно я был на даче у Сергея Петровича Капицы. Участок большой, зато дом пошатывается от старости. А человек-то более чем заслуженный.
— Я был на даче у академика Гинзбурга, где мы отмечали с ним его Нобелевскую премию и пили водку с помидорами. У него тоже примерно такой же антураж. Я не могу сказать, что это бедность. Это стиль, аскеза большого ученого, которого мало что интересует, кроме науки. И у Жореса Алферова тоже далеко не хоромы, а дом, который ему поставил Академстрой году в 81-м или в 82-м. Но это просто состояние души. Я ведь и про себя могу сказать: году в 95-м мне было страшно интересно ходить по бутикам и каждый месяц покупать там какие-то вещи. Но сейчас меня это уже не вставляет.
— Ты уезжаешь с легким сердцем?
— Ну почему же с легким. Все-таки 13 лет я в Москве на НТВ провел и надеюсь, что небесполезно. Конечно, есть ностальгия, но она в разумных пределах. Есть и слезы, и жалость, и то, что меня мучает, но это нормальная человеческая реакция, конечно, не доходящая до невроза.
— Ну а где тебе уютнее: в Москве или в Питере?
— И Москва, и Питер равно переживут мое присутствие. Но, несмотря на то что программа “Растительная жизнь” закончила свое существование, я не собираюсь бросать лопату и валяться в гамаке. У нас еще очень много непосаженного.
