По словам режиссера Владимира Драгунова, «Последний идол» (поставленный по одноименной пьесе Александра Звягинцева, специально написанной для Малого) — это спектакль про распад, крушение империи человеческих отношений. Любовь, порядочность, дружба — где все эти понятия?
— Всё девальвировано, — говорит он. — Речь о том, что, уничтожая старое, мы не можем предложить взамен ничего нового. Можно было бы дать постановке другое название: «Дальше — тишина», «Дальше — пустота».
Сюжет постановки закручен вокруг переезда: после смерти главы семейства семье Иконниковых следует освободить госдачу. Беседы жителей дома и их соседей проходят на повышенных тонах: ссорятся, дерутся, плетут интриги… И какая бы щекотливая история за время этих сборов ни всплывала, кто-нибудь да вспоминает про страшный гипсовый постамент бывшего владельца дома, спрятанный от посторонних глаз в чулане, — творение какого-то народного умельца. Собственно, вокруг него и крутится один из главных в семье споров: что же с ним делать? Все жаждут от него избавиться. Кроме бедной вдовы Веры Александровны (Татьяна Лебедева), для которой он — живое воплощение мужа. А один из сыновей, Максим, там алкогольную заначку прячет — вот такая дань уважения отцу.
Семья выкидывает макеты советских достижений, которые собирал глава семейства. А именно: Большой театр — символ культуры, университет — символ образования, ракета — дань бывшей когда-то передовой в стране отрасли ракетостроения. Раскрывается в спектакле и тема предательства: именно лучшие друзья семейства, Таисия (Алена Охлупина) и Геннадий (Владимир Сафронов) Юсины, прибрали к рукам злосчастную дачу.
А что до дачи, то герои и не думают ее спасать. Сидят себе спокойно, выпивают. Хотя шанс на спасение действительно есть, но... все заканчивается похоронами: бюст закопают неподалеку от дачи. Семья не моргнув глазом уничтожает своего последнего идола.
— Возможен ли был более радостный финал? — спрашиваю у режиссера.
— Иную концовку себе представить очень трудно... Стоит заметить, что семья в конце в какой-то степени даже объединяется. Сыновья понимают, что они должны быть вместе. Как они будут существовать — они не знают. Но поодиночке их разнесут.
— Зрители после спектакля выходили из зала какие-то... загруженные, что ли. Вы хотели добиться такого эффекта?
— Честно говоря, я не хотел никакой безысходности. Просто есть ощущение некой тревоги: что нас выгоняют из нашего дома. Нет такого, что мы вышли и печально что-то проповедуем: каждый сам решает, как ему жить, — мы ничего не навязываем. Повторюсь, что ни у меня, ни у артистов нет какого-то ощущения мрака — иначе было бы бессмысленно работать.
— Чем работа над этим спектаклем отличалась от работы над предыдущими постановками?
— В чем особенность современной драматургии: ты работаешь не иносказательно, а напрямую. Работа продолжалась не только над спектаклем, но и над пьесой. Во время репетиций что-то сокращалось, добавлялось. В чем вся сложность: наш театр находится на реконструкции. Артисты играют репертуар и параллельно гастролируют. Собрать всех вместе было непросто. Но актеры были заинтересованы, приезжали иногда на репетиции прямо с самолета, что у нас в общем-то не принято. День-два репетировали, а потом уезжали обратно. В одиночку ничего не сделаешь, иначе получился бы распад, о котором мы говорим.
