На исходе заканчивающегося года хочу поразмышлять о природе утекающего времени и истаивающей памяти. Об этом меня побудил задуматься отзыв на одну из моих публикаций знаменитого телеведущего Бориса Ноткина. Он позвонил мне и дополнил мой мемуар о много лет возглавлявшем «Литературную газету» А.Б.Чаковском. Ноткин сказал: «Литературная газета», как и «Новый мир», были двумя столпами, определявшими развитие общества в прогрессивном направлении. Александр Чаковский — фигура, сравнимая с Александром Твардовским».
И продолжил:
— Именно, благодаря моей статье в «Литгазете» в 1988 году меня пригласили работать на телевидение.
Оказалось, Ноткин преподавал английский язык ведущим журналистам «ЛГ»: Олегу Морозу, Александру Сабо, Виталию Сырокомскому, Юрию Изюмову…
Ноткин сказал: «До сих пор помню, невероятную атмосферу, царившую в газете. Журналисты чувствовали себя избранниками Бога, который передал им искры своего влияния. Каждое лето я играл в теннис с Александром Чаковским. Я понимаю феномен его успеха. Он был невероятно противоречивым человеком, сумевшим создать гармонию из своих крайностей. Был невероятно циничным, может быть, даже прожженным политиком. И при этом искренне и горячо верил в обещания ленинизма. Это позволяло газете не только выживать, но и пытаться строить социализм с человеческим лицом. Чаковский удивительно вел себя на корте. Физически был очень слаб, но любил играть с сильными игроками. Для этого он составлял пару следующим образом: на одной стороне очень сильные и опытные соперники, но, чтобы их уравновесить, он брал себе в пару партнера, намного сильнее противников. Получалась непредсказуемая борьба. Азарт, эмоции. Не было игры в поддавки, свой метр корта Чаковский защищал честно».
Слушая Ноткина, я думал: поразительные подробности! Сколько еще подобных свидетельств хранится в памяти людей и никогда не будет воспроизведено.
Мне подарил свою книгу легендарный хоккеист Александр Якушев. Он назвал ее «Я вспоминаю…». Я читал ее, и минувшие картины оживали передо мной. На многих матчах, о которых пишет Якушев, я бывал. Знал великих хоккеистов и тренеров, общался с ними. Для меня те ушедшие дни и люди — самая что ни на есть живая и конкретная, всамделишная реальность. Я порой не отдаю себе отчета, что для многих (да что там, для подавляющего большинства) это уже давняя и отчасти невообразимая, нереальная история. Прошлое — хорошо если из учебников, а чаще — ниоткуда. Подозреваю, и небывшая вовсе.
В уходящем году Чаковскому исполнилось бы 100 лет. Сто лет исполнилось бы в 2013 году и Александру Михайловичу Борщаговскому, автору многих замечательных романов и сценариев к фильмам «Три тополя на Плющихе», «Третий тайм», «Дамский портной». Есть определенная несправедливость в том, что запомнившиеся зрителям герои в исполнении Татьяны Дорониной, Олега Ефремова, Иннокентия Смоктуновского постоянно у нас перед глазами, а вот человек, который создал, придумал их образы, вложил в их уста незабываемые слова, остался за кадром.
Я хорошо знал Евгения Моргунова, частенько встречался на Арбате с Георгием Вициным, мой «Учебник Жизни для Дураков» был одной из последних книг, прочитанных Юрием Никулиным. Этих великих комиков сделали знаменитыми роли, написанные для них Яковом Костюковским, Владленом Бахновым, Морисом Слободским. С этими тремя писателями мне тоже доводилось встречаться. Но остались ли они — в жизненных своих проявлениях, а не только в книгах и сценариях, — хоть в чьей-нибудь памяти? Время неумолимо стирает подробности тех, кто создает вечное и нетленное. На их имена правило нетленности не распространяется.
Кто в нашей стране не видел фильм «Доживем до понедельника»? Кто не помнит исполнителей главных ролей Вячеслава Тихонова и Ирину Печерникову? Но кто в курсе, что сценарий этого фильма создал Георгий Полонский — скромнейший человек и прекрасный драматург и прозаик. Худенький, картавящий, в очках с толстыми стеклами… Так и вижу его сутуловатую фигуру, открытую ветрам и простудам. Книга, которую он никак не мог напечатать, увидела свет лишь после его смерти. Знаете, что говорили ему издатели, мотивируя отказ отправить рукопись в набор?
— Вы — не раскрученный автор!
Можно ли вообразить большую нелепицу? Но так и было: актеров знали все, а первоисточник их популярности оставался в тени.
С литературным критиком Владимиром Коробовым в составе делегации издательства «Молодая гвардия» (не путать с журналом «Молодая гвардия»!) полетели в Сыктывкар. Многие подробности той поездки до сих пор вопиют во мне. Женщина, работник горкома партии, с полусгнившими зубами, рассказала доверчиво: мало кто из жителей может похвастаться прибавлением в семействе — настолько вредны выбросы чадящих вокруг производств, не удается забеременеть даже очень молодым. Коровы стесывают зубы на пастбищах — таким жестким слоем все тех же растворенных в воздухе отходов покрыта земля.
Мы выступали в школе. И вместо того, чтобы говорить с подрастающим поколением вот об этих ужасах, завели с Коробовым спор об ансамбле «Битлз» — ученики расспрашивали нас о запрещенной в те времена музыке. Володя сказал: «Битлз» — антиискусство». Я возражал.
Володя был коренастый, полный, беззлобный и улыбчивый. Избыток веса, вероятно, вызывала болезнь сердца. Володи не стало вскоре после того вояжа. Не дает покоя: куда подевались те слова нашего спора? Канули? Улетели в пространства Вселенной? И зачем вообще был тот почему-то запавший в мое сознание спор?
А теперь я хочу рассказать о том, как была опубликована одна из статей Александра Михайловича в «Московском комсомольце». Тем более что никто, кроме меня, уже не сможет воспроизвести ее целиком и по порядку. Нет в живых ни Юрия Щекочихина, ни Александра Аронова, ни недавно покинувшего нас Александра Ригина.
Я вез Борщаговскому на прочтение свою первую повесть. Она была заключена в картонную папку с тесемочками. Александр Михайлович находился тогда в писательском доме творчества в Переделкине. На платформе Киевского вокзала навстречу мне из электрички выпрыгнул Юра Щекочихин. Он тогда жил в Очакове и приехал в Москву, чтобы завизировать написанную им статью у какого-то большого чиновника. Слово за слово, я рассказал, куда направляюсь. Щекочихин мгновенно переменил планы и спросил:
— А можно мне с тобой?
Это был поразительный весенний день, проведенный с Александром Михайловичем. Было выпито по рюмке водки «Экстра», потом мы гуляли по переделкинскому лесу, где еще белели снежные прогалины.
Жив ли тот переделкинский лес? Или вырублен под корень строителями коттеджей? Я давно не был в Переделкине.
Тогда из многих березовых стволов торчали трубочки — из них капал в подставленные банки березовый сок. Было жаль эти сокоточащие деревья.
После этого Александр Михайлович был приглашен в редакцию «МК» и долго говорил с молодыми журналистами. В процессе беседы родилась идея: превратить эту беседу в статью.
Это была пора романтических надежд. Юра Щекочихин мечтал стать писателем. Еще даже отдаленно не были видны политические контуры апокрифической фигуры, в которую он со временем превратился. Павлу Гутионтову, который принимал горячее участие в той беседе, даже отдаленно не маячила должность секретаря Союза журналистов и звание борца за соблюдение свободы печати и торжество гласности. Александр Ригин не подозревал затаившегося в нем недуга. Еще робкой тенью приходил в «МК» поэт Андрей Чернов, еще не знал Олег Хлебников, что станет лауреатом премии «Поэт», а лавры классика отечественной литературы не увенчали чело Александра Аронова — тогдашнего заведующего школьным отделом.
Выдаю секрет: Александр Ригин написал два якобы пришедших в редакцию письма, которые были представлены Борщаговскому как реально полученные. В одном из этих писем говорилось о том, что человек, его написавший, не имеет никаких талантов, что он «средний», то есть никакой. Вот о таких середняках и поговорил с читателями Борщаговский. Статья получилась превосходная.
Подробности, подробности… На похоронах Георгия Полонского, в автобусе, который вез нас на кладбище, оторванная, отошедшая от пластмассовой стены алюминиевая реечка впилась мне в ногу.
Когда спешил в ЦДЛ на прощание с Борщаговским, меня задержали два милиционера. Возможно, вид у меня был и верно ненормальный. Я шел прощаться со своим учителем. Документов при себе не было. Они хотели вести меня в отделение, а я упрашивал их отпустить в связи с трагичностью момента. Я отчаялся, решив, что не попаду на прощание. Но произошло чудо. Почему-то они меня отпустили. Запыхавшись, я успел прибежать в ЦЛЛ. Возможно, это сам Александр Михайлович похлопотал за меня.
Книга Георгия Полонского, сборник его сказок, все же вышла в свет и стоит у меня на полке.
Все они — в моей памяти. И Володя Коробов, и Георгий Исидорович, и, конечно, Александр Михайлович Борщаговский, Борщ, как его называли между собой близкие. Живут, навещают, не толпятся, не стремятся друг друга опередить и выйти на первый план, сосуществуют дружно, ладно, гармонично и мирно.
Вот о чем думаю все чаще: исполнится ли мне когда-нибудь сто лет, в том смысле, который подразумеваю? Сохранится ли из моей жизни хоть какой-нибудь эпизод, который кто-либо вспомнит, когда мне стукнет сотня? Останусь ли у кого-нибудь в памяти?
Ну а пока, чтоб не утратить оптимистического настроения, хочу объявить в канун Нового года, что за подаренную возможность лишний раз обратиться к прошлому и поразмышлять о нем награждаю Бориса Ноткина своей недавно вышедшей книгой «Тени Дома литераторов». В ней много деталей, фактов и подробностей из той эпохи, о которой я сегодня говорил.
Я вспоминаю еще один свой визит в Переделкино к Александру Михайловичу. Было 1 апреля, день рождения Корнея Чуковского. В доме его дочери, Лидии Корнеевны, собрались литераторы: Арсений Тарковский, Лев Копелев, многие другие…
