Толерантность к убийствам
На фоне небезосновательной оторопи по поводу чудовищности произошедшего в Керчи расстрела хочу заметить: ситуация — сравнительно с Бутовским полигоном и гитлеровскими концлагерями — не так уж плоха.
Конечно, ничего позитивного и умиротворяющего в смертельной эскападе подростка не усматривается, но повседневная реальность не позволяет назвать случившееся чем-то из ряда вон выходящим. Буквально в те же дни в Питтсбурге была расстреляна синагога (а вслед за тем неподалеку от нее и кантри-клаб), в саудовском диппредставительстве (где, само собой, подразумевается дипломатическая толерантность) растерзан (убит и расчленен) журналист, правда, говорят, связанный, по одной версии, со спецслужбами, а по другой — с исламскими террористами. Но причастность к тем ли, к другим ли крайностям не отменяет гуманность в отношении какого-никакого, а нашего собрата — представителя двуногой популяции.
Стоны, ахи и охи о керченской бойне кажутся слегка ненатуральными и потому, что журналисты, писатели, простые труженики бросаются из крайности в крайность и ищут националистические мотивы, обвиняют общество, грешат на родителей убийцы — сурового отца и обнищавшую мать, забитую (мужем), впавшую в религиозную бессознательность. Но, вчитываясь в переписку юноши со сверстницами, понимаем: он — такой как все. Не лучше, но и не хуже своих среднестатистических современников.
Конечно, если размотать цепочку событий, которая привела семью к краху, обнаружится вина государства, державшего отца и мать «стрелка» в нищете (да еще и ввергшего мужчину в военную передрягу, из которой он вышел неадекватным), замаячат призраки олигархов, обокравших простой народ… Но ведь и существование верхушки общества не благостно, и она подвержена эрозии: дети богатеев становятся безбашенными мажорами, совершают те же убийства и насилия, что и люмпенские отпрыски (недавний поджог дома, отягченный убийством женщины-менеджера нефтяной фирмы, тому подтверждение).
Любопытно, что и метаморфозы сообщений о биографии отца «керченского мстителя» (первые данные — мужчина был жестоко избит на улице, вот и получил инвалидность) впоследствии претерпели коррективы: упал с моста, покалечился… Так оно приличнее: нет преемственности, эстафетности расправ.
Но именно припудривание реальности — вот что в данном случае важно. Это — такая же тенденция, как сама стрельба. У скольких людей детство и отрочество ужасны, а не хватаются за ружья и «коктейли Молотова» (кстати, тот, в чью честь поименована эта зажигательная смесь, ставил подписи на сотнях, если не тысячах расстрельных приговоров)…
Общество играет немалую роль в формировании взглядов и жизненной философии. Однако, наверное, не все 15 человек, терзавших журналиста в дипконсульстве, обременены тяжелым семейным положением. Речь, стало быть, об индивидуальных особенностях тех или иных эмоциональных выплесков. И о нейтральном, а то и поощрительном отношении к преступлениям и преступникам (с чем вряд ли кто поспорит): три дочери убивают отца и не сбегают из дома, не уходят в монастырь, а стараются стяжать к себе сочувствие. Им это удается. Трое других, не затравленных отцами-насильниками молодых людей убивают ровесника, а когда мать убитого возражает против досрочного освобождения убийц из заключения, могила, где покоится отправленный на тот свет молодой человек, оказывается осквернена. Герои Достоевского и Льва Толстого (ох уж эта литература!) пошли бы на каторгу — за то, что порешили старуху или совратили Катюшу Маслову, а всамделишные виновники бед мнят себя правыми. Никто не раскаивается в содеянном.
О «керченском стрелке» пишут: он видел вокруг только мерзость, вот и стал по ней палить. Но каждому мерзость видится по-своему. Вероятно, у стрелка из Питтсбурга она сконцентрировалась в синагоге. У террористов, влупившихся на самолетах в нью-йоркские башни торгового центра, мерзость сосредоточилась в Соединенных Штатах. Сталин ненавидел врагов народа. Иван Грозный — князя Курбского. Если каждый начнет истреблять «мерзость» по своему усмотрению, от жизни ничего не останется.
Благословенный миллениум
Борис Пастернак вопрошал: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» Вопрос впору повторить и ответить: «Не сомневайтесь, 21-е!» Миновал миллениум. Населять наше время должны вроде бы широко образованные и цивилизованные индивиды. А в реальности — та же дикость, что в Средневековье. И на просторах Первой и Второй мировой войн. Расправы, конечно, изощреннее, чем в каменном веке. Но не столь уж замысловаты. На память приходит недавнее убийство российских журналистов в Африке, убийство болгарской журналистки в ее некогда тихой стране, убийство словацкого журналиста, пытавшегося разоблачить коррупцию. Приплюсуем (вполне бездушно) публицистов — Холодова, Политковскую, Листьева... И президента Кеннеди. И Мартина Лютера Кинга. И Улофа Пальме. Старовойтову, Немцова. Присовокупим (без негодования) жертв удачливого Брейвика. И если бы только эти примелькавшиеся привычности! Шекспир, запечатлевший вечное, неискоренимое зло человеческой натуры, словно перекидывает мостик — от своего персонажа Полония к сегодняшнему дню, к отравленному полонием Литвиненко.
Погибают, как правило, именно противники убийств. В связи с попыткой отравить Скрипалей гибнет случайная, никакого отношения к разведческим разборкам не имеющая женщина. Почти Офелия. Расхожий вариант: расплачиваются не дерущиеся князья, а холопы, челядь, далекие от большой политики бедолаги. Посочувствовал кто-нибудь этой несчастной? Нет, про нее написали: «Больная на всю голову». Потому что — зачем подобрала чужой флакон? Зато те, кто разбрасывает гибельные флаконы, — в центре сочувственного внимания. В героях.
Казалось бы — зачем убивать? Сядь рядком, поговори ладком, договорись. Но это — слишком долгий, утомительный процесс. Куда проще — устранить, ликвидировать, чикнуть, шлепнуть, расчекрыжить… Те, кого выше перечислил, — витрина, поверхность. А если заглянем вглубь?
Привычно и увлеченно проглатываем сводки: разборки на Хованском кладбище (а до того взрыв на Котляковском), футболисты отдыхают после матчей, швыряясь стульями, эта история тянет за собой исповедь девушки, которой один из расхулиганившихся футболистов некогда всерьез помог, она сообщает, что пела в баре, повздорила с посетительницей, та ей разбитым бокалом отсекла щеку… Нормальная бытовая повседневность…
В Германии судят врача, забавы ради убивавшего пациентов (сколько уже было таких процессов над самовольными эвтаназными докторами!), в Египте в очередной раз мусульманские экстремисты расстреляли христиан-паломников, а в нашей столице выбросился из окна владелец разорившейся газеты, которому, судя по его предсмертной записке, угрожали отрубить пальцы, если не вернет долг. Рутина, текучка, мало кого ужасающая (и широко пропагандируемая) информация… Фотограф, гулявший с младенцем, изувечен бейсбольной битой. Велосипедист не затормозил на пешеходной «зебре» и налетел на прохожую, в итоге — смерть. По неосторожности? Или потому, что нет осмысленной ответственности за свои поступки? Что проку восклицать патетически: «С нами происходит кошмар!»? И призывать человечество (все, поголовно, а не только соотечественников) опомниться? Ведь оно, человечество, именно забавляется, сбрасывая бомбы на Вьетнам и Югославию, выбирая в мишени для торпед проплывающих мимо китов. Смешно, когда гиганта разносят в клочья. Об этом пишут, вроде как негодуют. И не приходят к жесткому итогу. О чем же тогда сокрушаться? О чем кричать? О том, что человечество балансирует на грани срыва в убийственную (и самоуничтожительную) бездну? О том, что убийцы легко приходят к власти (замаскированно или, напротив, открыто обнажив свою палаческую натуру) и начинают не единичные, а массовые расправы?
Неубийцы — всегда заложники чьих-то комплексов, фобий, болезней (душевных и телесных). Если начальника мучает неудовлетворенность жизнью и собой, он истязает подчиненных, вымещает на зависимых от него свою неполноценность. А не начальник устраивает несанкционированную бойню. Вот и получается, что сам воздух пропитан миазмами насилия. «А в наши дни и воздух пахнет смертью» — еще одна строка Пастернака.
Прежде чем обвинять общество (безусловно, малогуманное и жестокое) и далеких и близких (территориально и духовно) извергов, нужно всмотреться в себя. В того зверя, который присутствует в каждом. И задаться проблемой: удержу ли чудовище в клетке, куда оно помещено? Или лучше добровольно попроситься в зарешеченное охраняемое помещение?..
Но вот беда — охранники этой камеры, как выясняется, тоже горазды мучить и убивать, а не перевоспитывать.
Куда деться?
