«Не сомневается только дурак»
— Регина, что такое чувство юмора?
— На этот вопрос может ответить только человек без чувства юмора.
— Это хороший ответ. И тем не менее когда-нибудь кто-либо сомневался в вашем чувстве юмора? Может быть, вы сами?
— Я не знаю, кто сомневался в моем чувстве юмора, во всяком случае, мне об этом не говорили. А вообще, не сомневается только дурак. Бывало, что люди смеются, а мне не смешно. Может быть, я в этом случае была права, может, те, кто смеялся…
— Слушайте, но в «Аншлаге» вы все время смеетесь, когда выступают ваши друзья.
— Это неправда, меня все время не показывают. Показывают только те моменты, когда я смеюсь, вот в чем дело. Ну да, я смеюсь, все-таки у меня выступают очень хорошие артисты.
— То есть вы такой честный человек и не такой добренький, как кажется?
— Знаете, меня мои же артисты называют «соковыжималка». Вот они приносят мне номер, я начинаю говорить: здесь не смешно, там не смешно, тут нужно переделать. А это же идет целая работа.
— Получается, что эти артисты, которые выступают, внимательно следят за вами. Если вы не смеетесь, наверное, им становится страшно, что вы не возьмете их в следующую передачу.
— Бывает так: я читаю чей-то номер и понимаю, где смешно, а где не смешно. Но вот артист репетирует, потом выступает, и вдруг там, где не должно быть смешно, я вдруг сильно смеюсь. Это еще зависит от таланта артиста, от актерской игры.
— Вы же наверняка встречали человека без чувства юмора?
— Где же я такого могла встретить?
— Ну в Госдуме, например.
— Вот куда вы пошли! Я с ними вообще не знакома. Не знаю, сейчас вообще есть трансляция заседаний Думы?
— Ну да, сейчас не 1989 год, когда Съезд народных депутатов…
— Тогда вся страна не отрывалась от телевизора, и было видно, у кого есть чувство юмора, а у кого нет, и кто подделывает это чувство. Сейчас не те времена.
— Разве не про этих людей власти сказал Григорий Горин устами барона Мюнхгаузена: «Вы слишком серьезны. Серьезное лицо еще не признак ума. Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!»
— Ну вы знаете, часто господа улыбаются в тех местах, где не надо улыбаться.
— Вы же знаете, что юмор, его понимание меняется со временем?
— Я не сильно с этим согласна: есть номера, которые сделаны были, предположим, 30 лет назад, а я их сейчас смотрю или зрители смотрят эти повторы и смеются точно так же, как раньше.
— Когда я тоже смотрю 50‑летней давности шутки Аркадия Райкина, написанные Жванецким, или 40‑летней давности шутки самого Жванецкого, или того молодого Хазанова, молодого Винокура, я сам хохочу. Разве вы не видите отличия между советским юмором, когда нужно было перехитрить эту цензуру, и это как раз давало качество юмора, второй смысл, и сегодняшнего, когда можно говорить все что угодно?
— Смотря какие тексты. Я предпочитаю тексты такие, которые можно сыграть сегодня и потом можно будет смотреть через много лет. Я люблю номера, где есть юмористическая ситуация, а ее придумать очень сложно. А номера, написанные на сиюминутные какие-то дела, — их легче всего написать. Про политику написать так легко, вы не представляете. Да, сегодня это вызовет смех, а потом никто и слушать не будет. Мне такие номера не нужны. Мне нужны номера, которые живут долго.
— Я понимаю так, что политическую сатиру вы отрицаете в принципе?
— Я занимаюсь не сатирой, а юмором.
— Вы смотрели, что делал в свое время Шендерович в программах «Куклы» или «Плавленый сырок»? Там это было уничтожающе мощно и направлено против власти.
— Это я не знаю. Уже через две недели такие вещи были никому не интересны. Хотя да, программы были хорошие, но сейчас об этом никто уже не вспомнит.
— Вы ностальгируете по прошлому юмору? По программе «Вокруг смеха», например? Вот там был юмор!
— Там был разный юмор. Я ностальгирую по хорошим артистам, по молодому Хазанову, например. Он делал великолепные номера.
— Разный? Может быть. Вот самый первый монолог Хазанова про студента из кулинарного техникума — вроде пустячок, ничего особенного, а смотришь до сих пор и хохочешь до слез.
— Смешно, потому что актерская работа очень хорошая. И опять-таки не сиюминутный юмор.
«У меня в программе пародии на Путина я не помню»
— Вы любите любого зрителя, который смеется над шутками «Аншлага»?
— А как я должна сказать? Если они смеются, чего же мне их не любить! У «Аншлага» бывают шутки лучшего качества и среднего. И если человек смеется над шутками среднего качества, я думаю: чего же он так смеется?
— Однажды Ефим Шифрин пригласил меня на свой концерт, где было не очень смешно. А за мной сидел мужик и гоготал на весь зал. Я тоже думал: чего же он так ржет? Вам не кажется, что зритель программы «Вокруг смеха» смеялся, понимая второй план, смысл, а нынешний, в том числе и ваш, аншлаговский, тупо ржет?
— Я не понимаю разницы между «смеяться» и «ржать».
— А я очень хорошо понимаю!
— Слово «ржет» — это с признаком отрицания чего-нибудь.
— Да, это глупый смех.
— И в советское время исполнялись просто проходные номера. Особой сатиры тогда не было. Мы сами хотели там что-то увидеть и услышать, хотя чаще всего это мы додумывали, будто там что-то есть.
— Достаточно было посмотреть в грустные горинские глаза, и если даже он ничего не говорил, было все понятно.
— Ну не знаю. Вообще, если посмотреть в еврейские глаза — грусти в них, по-моему, очень много.
— Вы помните, как начинал замечательный Владимир Натанович Винокур, какие пародии делал?! Помните, с Оганезовым: здесь играйте, здесь не играйте, здесь рыбу заворачивайте. Это было советское время. А сейчас все ушло в анекдоты про тещу, при всем моем к нему уважении.
— Знаете, что касается Владимира Винокура, то это не классный и не прекрасный, я даже слова не найду… какой-то настоящий комедийный артист! В наше время второго такого нет. Про тещ… Это расхожее мнение: теща — значит, это плохой средний номер. Про тещу есть средние номера и плохие номера, и есть номера уровня Винокура. Отличные номера, которые переживут программу «Аншлаг», и те люди, которые любят юмор, будут смотреть это всегда. Кстати сказать, у меня выступает Винокур в новогодней программе — это будет сенсация. Номер про сегодняшнюю жизнь.
— Неужели он будет пародировать Владимира Владимировича?
— Ну кто только его не пародирует.
— Галкин пародирует иногда.
— Его пародий я давно не видела в чистом виде, а когда он в разговоре вставляет кусочки пародий, он даже не старается стопроцентно попасть в голос этого человека, но движение, характер передает очень точно.
— Вы же помните, как в перестройку и Хазанов, и Винокур, да все кому не лень, пародировали Леонида Ильича. Это было довольно уничижительно, с моей точки зрения, когда пародия, за которую тебе ничего не будет, превратилась в массовый показ старого больного человека. Потом все стали давать Михаила Сергеевича и тоже растаптывали его. Потом Бориса Николаевича… А теперь Путина как-то с придыханием показывают. Нет?
— У меня в программе пародий на Путина в последние годы я не помню.
«Вот увидите, зрители «Комеди Клаба» будут у нас!»
— Жванецкий — это уже не юмор, это философия. Он не человек «Аншлага», вы же не звали его туда?
— Он у меня выступал только в первом выпуске, а потом ушел. Никакого конфликта не было, просто разошлись…
— Просто не его это, он не мог вписаться в такую вашу программу.
— Меня же интересовали только артисты, еще с момента, когда я работала на радио. На телевидении в программе «Вокруг смеха» выступали в основном писатели-сатирики. Я пришла с такой же заявкой на ТВ, где было написано: «Здесь, в отличие от «Вокруг смеха», главные герои — это артисты эстрады». Помню, я пришла с этой заявкой к главному редактору литдрамы, где и выходила «Вокруг смеха». У меня в заявке было написано название — «Аншлаг», и главный редактор меня спрашивает: «Вы уверены в таком названии?». А я нагло сказала тогда, что в передаче будут участвовать такие артисты, что аншлаг у экрана обеспечен. Редактор на меня посмотрел и подписал заявку.
— Но вот дальше, уже в «нулевые», стали говорить, что юмор «Аншлага» несовременен и что это вообще отстой.
— Да чего только не говорили. А смотрели-то все!
— Да с таким народом, как у нас, ваш «Аншлаг» можно еще 50 лет смотреть. Народ живет прошлым, причем не самым лучшим, если говорить о юморе.
— Когда мне говорят о народе, мне думается: ну пойдите вы в народ, господи. Я даже не понимаю, о чем мы сейчас говорим. 30 лет назад у меня были одни зрители, сейчас тем, кому тогда было 30, — им 60, они уже давно не ходят на мою передачу. Но пришли другие, которые выросли за эти 30 лет, это уже другое поколение. У меня на передаче сидят люди от 30 до 50. Молодые, все нормально. Хотя у «Камеди Клаб» тоже зрители ближе к 30 годам. Все-таки у нас семейный юмор, а в «Камеди», если, извините, скажут про жопу — это не всегда при детях удобно.
Мои артисты в свое время паниковали: «Что нам делать? Там же появляется новый юмор!». А я им: «Ребята, успокойтесь, молодость — быстропортящийся товар. Вот увидите, их зрители будут у нас». Сейчас мне мои артисты говорят: как же вы были правы. 30‑летние — это мои!
— Если опять перейти к политике…
— Саш, даже не переходи, меня политика не интересует. Меня интересует настоящий юмор — вот что я люблю. Через 50 лет будут показывать «Аншлаг», и народ будет так же смеяться.
— Мне кажется, что ваш зритель, как правило, если идет на выборы, то голосует за «Единую Россию».
— А вы не хотите голосовать за «Единую Россию»?
— Не дай бог!
— А почему вы думаете, что у меня в зале должны голосовать за «Единую Россию»?
— Покажи мне, как и над чем люди смеются, и я скажу, за кого они проголосуют. Это не плохо и не хорошо, просто я так думаю.
«Русский язык без мата не русский язык»
— Сейчас есть новый юмор, где выступают стендаперы.
— Да, есть очень интересные ребята.
— Но многие, так же, как и рэперы, пользуются матерными словами. Как вы к этому относитесь?
— Ну как я к этому отношусь? Русский язык без этих слов не русский язык.
— Да, Регина, вы очень продвинутая женщина! Но одно дело, что мы с вами говорим в курилке, а со сцены… Это всегда вопрос.
— Я так не люблю, когда со сцены говорят. Я люблю, чтоб это слово было не произнесено, но зритель все понимал. У меня актеры так играют, и зритель понимает, что в этом месте слово из трех букв, а в этом из пяти.
— Вот Винокур так и играет.
— У Винокура это вообще коронка, а есть такие, которые даже ничего не произносят, но всем все ясно.
— Да, это уже высший пилотаж. А Ефим Шифрин тоже уже не выступает с вами?
— Да, к сожалению, не выступает. Я бы очень хотела, чтобы он выступал. Он практически сейчас эстраду оставил, ушел в театр, у него там здорово получается.
— Ефим замечательно играет в театре, но то, что с ним случилось на эстраде, — это, по-моему, проблема текстов, писателей-юмористов, которые стали плохо писать. Нет?
— К сожалению, их очень мало, авторов, это проблема очень большая.
— Мы как-то говорили с Лионом Измайловым на довольно серьезные темы, а потом он ко мне подошел: «Саша, не слишком ли мы с вами были серьезны? Народ ведь не поймет». В юморе установка на понижение?
— Я это очень хорошо понимаю. Нет, авторы есть хорошие, но они предпочитают выступать сами.
— Гонорар больше, конечно.
— Это началось еще с «Вокруг смеха». Авторы почувствовали: если они сами читают, им заплатят больше, чем если они только за номер получат. Ничего не поделаешь.
— Регин, давайте вспомним ушедших. Вам не хватает сейчас Михаила Евдокимова, Михаила Задорнова?
— Не то слово. Задорнов вообще покинул нас недавно, а Евдокимов… У меня до сих пор в записной книжке все его номера. Я не могу их убрать.
— Какой у него был юмор! Как он ушел с пародий на так называемый народный юмор. Как это было смыслово, точно, не фальшиво.
— Это дар от рождения, такое бывает очень редко. Органика просто сумасшедшая.
— Хотя он рисковал, прошел по непроторенной дорожке, своим путем.
— Абсолютно! Он пошел, и я не думаю, что кто-то сможет повторить этот путь. Знаете, сейчас на «России» выходит новая программа «Мастер смеха», и там я увидела парня, который только вышел на сцену, еще ничего не сказал, просто постоял чуть-чуть, и Винокур мне говорит: «Вот этого надо брать в «Аншлаг». И добавляет: «Маменко». В смысле, похож. А когда он закончил, я Винокуру говорю: «Ошибаешься, скорее Евдокимов». Парень очень способный. Если бы он попал мне в руки, из него бы получился интересный артист. Но он из Донецка, в этом вся проблема.
— А пошел бы он в «Аншлаг» — это тоже вопрос, правда?
— Слушайте, вы как человек с другой планеты — кто не пойдет в «Аншлаг»?
— Если бы вы поманили пальчиком, к примеру, Гарика Мартиросяна, он побежал бы к вам?
— А зачем мне Мартиросян нужен? Конечно, не нужен. Он мне не нужен, и я ему не нужна. Кстати, с Михаилом Галустяном на программе «Мастер смеха» у нас в жюри совпадали оценки… Да, а этот мальчик из Донецка у меня в новогоднем «Аншлаге» снялся. Волновался необычайно, ведь рядом артисты, которых он только по телевизору видел. А сам такой огромный…
— Как его зовут?
— Сергей Самохин. Когда мы в Москву его выступать позвали, он так удивился: «А где я буду жить? В гостинице?» Для него, парня из Донецка, это необыкновенный шик. Знаете, как он к нам добирался? Там автобус идет до Ростова, а из Ростова до Москвы на другом автобусе. Поездом-то для него дорого, тем более самолетом. Из-за него я вспомнила Мишу Евдокимова. Он ведь тоже, когда я его на радио пригласила, на Казанском вокзале ночевал. Вот так все повторяется.
— А с вами, Регин, самое смешное в жизни что случилось?
— Самое смешное? Что я стала заниматься юмором.
— Да, это очень смешно.
— Никогда не собиралась и совершенно случайно занялась. Вначале не понимала, что они там делают, потому что истинным юмором для меня-то был Гоголь.
— А по-моему, самое смешное то, что вы родились 31 декабря.
— Да, 31 декабря родилась. Потом меня взяли в радиокомитет, я хотела в детскую редакцию. Тогда там не было места в тот момент, мне сказали, что есть место младшего редактора по письмам в отделе сатиры и юмора. Я пошла туда, не понимая, чем вообще буду заниматься. Мой первый рабочий день был 23 февраля. Вся редакция праздновала «день мужчин» в одной комнате, а меня одну оставили во второй, чтобы я сидела на телефоне. Первым ко мне заглянул Арканов. Его я знала, он печатался в журнале «Юность», который я читала. Он для меня был второй юморист после Гоголя. Он заглянул и спрашивает: «А ты чего здесь делаешь?» Я отвечаю: «Меня посадили, чтобы я всех туда к вам посылала». Он меня взял за руку и привел в ту комнату, где 23 февраля отмечали. Тогда все стали на меня по-другому смотреть, да. А через день уже ко мне пришел Григорий Горин, такой весь из себя модный, в длинном плаще с большим зонтом с ручкой. И он печатался чуть ли не в каждой «Юности». За Гориным пришел Андрей Миронов. Это все! И я поняла, что из юмора уже не уйду.
