«Донбасс – это сердце России», - гласит плакат первых лет Советской власти. К моменту его появления Донецко-Криворожская Советская Республика была выведена из РСФСР и включена в Советскую Украину. Донецкие шахтеры давали стране «черное золото», под страной имелся в виду, конечно же, весь Союз – никто до конца перестройки не мыслил масштабами «национальных квартир». Но все же край угля и металла был пусть и в союзной, но обособленной республике. И почему это проблема, стало понятно только после 1991 года.
В течение тридцати-сорока лет, с послевоенного времени до перестройки, шахтеры осознали себя как социальную силу – именно их забастовки, где звучало требование и о независимости Украины, о чем не особо сейчас вспоминают, «добили» СССР. А потом была нищета и украинизация, развал угольной отрасли и первая попытка в середине 90-х вырваться из крепких объятий Киева.
Русский? Нет! Украинский? Нет. А какой же?
Донбасс десятилетиями оставался «спорной территорией» - в буквальном смысле Киев и Москва спорили, кто положил начало тому или иному городу, какой язык считает родным местное население.
Историческая область Новороссия осваивалась Россией – это факт. Харьков появился на карте благодаря царю Алексею Михайловичу. А Донецк – английскому промышленнику Джону Юзу с позволения властей Российской империи – частно-государственное партнерство и «тепличные условия» для иностранных инвестиций дали свои плоды.
Но вот недалеко от Донецка мы видим городок Дружковка.
Википедия четко свидетельствует - в 1870 году при строительстве Курско-Харьковско-Азовской железной дороги в 6 км к северу от слободы Паршаковка была построена станция, при которой возник рабочий поселок (в состав которого в дальнейшем вошла слобода).
А в центре Дружковки, у самого исполкома установлен памятник казаку Дружко, основателю города. Откуда взялся Дружко? Из легенды, то есть работает некая мифология, как в средневековой Европе, где горожане «летоисчисление» вели от Георгия Победоносца. (Казаков-основателей украинцы «нашли» чуть ли не в каждом населенном пункте).
В Киеве уверены: изначально в Донбассе говорили по-украински, а затем прошла масштабная русификация, и национальный язык все забыли. Поэтому доля украиноговорящих столь мала.
Особо рьяные пророссийские деятели утверждают обратное – в регионе говорили на русском исключительно, а украинский сюда пришел во время советской украинизации (кампании «коренизации») УССР конца 1920-х – 1930-х годов. Поэтому, мол, доля украиноговорящих вообще есть, а если бы не ошибки большевиков, их бы не было в принципе.
Откроем «Автобиографию» Аркадия Аверченко. Уроженец Севастополя перед тем, как стать классиком юмористической литературы и издателем легендарного журнала «Сатирикон», служил на Брянском руднике, сегодня это – ЛНР:
– Однажды ехал я перед Рождеством с рудника в ближайшее село и видел ряд черных тел, лежавших без движения на всем протяжении моего пути; попадались по двое, по трое через каждые 20 шагов.
– Что это такое? - изумился я...
– А шахтеры, - улыбнулся сочувственно возница. - Горилку купувалы у селе. Для Божьего праздничку.
– Ну?
– Тай не донесли. На мисти высмоктали. Ось как!
Какой язык звучит в ответе местного жителя? Украинский, или малороссийский, если использовать современный Аверченко термин.
Ну, или суржик, потому что «ось як» - так было бы на «чистом» украинском.
Конечно, десятилетия преподавания на русском в школах оттеснили помесь языков на второй план, но русский язык Донетчины сегодня – это все же «южный» вариант, отличающийся на фонетическом и лексическом уровнях. Об этом писали тысячи раз, вспомним здесь слова «тремпель» в значении «вешалка для одежды», «брасматик» - тушь для глаз, «быльца» - спинки кровати. Но зачастую и синтаксис донецкой речи тоже подвержен украинскому влиянию.
Почему так? Объяснение дает опять-таки «Автобиография», написанная с долей иронии и не без столичного петербургского снобизма. В Донбассе произошло настоящее «смешение народов».
- Эти шахтеры (углекопы) казались мне тоже престранным народом: будучи, большей частью, беглыми с каторги, паспортов они не имели, и отсутствие этой непременной принадлежности российского гражданина заливали с горестным видом и отчаянием в душе — целым морем водки. Народ это был, однако, по большей части крепкий, закаленный, и самые чудовищные эксперименты над своим телом обходились ему сравнительно дешево. Проламывали друг другу головы, уничтожали начисто носы и уши, а один смельчак даже взялся однажды на заманчивое пари (без сомнения - бутылка водки) съесть динамитный патрон… Все это были люди, по большей части отвергнутые всем остальным светом за бездарность и неспособность к жизни, и, таким образом, на нашем маленьком, окруженном неизмеримыми степями островке собралась самая чудовищная компания глупых, грязных и бездарных алкоголиков, отбросов и обгрызков брезгливого белого света».
Во время «промышленного бума» в богатые полезными ископаемыми степи устремились и малороссы, и великороссы, и представители других народов, и те из украинцев, кто успел побывать на каторге (часто по политическим причинам). Ехали туда по велению «беспощадного бога» - голода, как сказал бы Некрасов, или в погоне за наживой.
Блок, побывавший на донецкой земле, величал ее Новой Америкой – из-за скорости, с которой здесь росли копи, заводы, фабрики, и возникали поселки и города. Приезжие в этот «Клондайк» сливались в «плавильном котле» этногенеза – и если бы немного иначе решались такие вопросы при Союзе, «донецкий народ» давно был бы национальностью или понятием, сходным с «американец».
А начиналось все в том числе с каторжан, к чему скрывать. Героиня в фильме «Правила съема: метод Хитча» билась в истерике пару минут, когда ей напомнили, что ее предок был «мясником из Кадиса», но это не помешало ей гордиться тем, что она гражданка США.
Прилив «свежей крови» в Донбасс не закончился и после ВОВ, когда на восстановление разрушенных нацистами шахт пригоняли родственников «врагов народа», пленных румын, коллоборантов или просто «неблагонадежных» жителей Западной Украины.
А первые кадры полуторавековой эпопеи были прозаичными, их отлично передает Аркадий Тимофеевич:
«Это был самый грязный и глухой рудник в свете. Между осенью и другими временами года разница заключалась лишь в том, что осенью грязь была там выше колен, а в другое время - ниже…
Причем часто, как в рассказе «Молния», Аверченко переходит на гоголевский слог:
- Если сказать правду, то рудничный поселок «Исаевский» считался первым среди других поселков - по числу и разнообразию развлечений.
Жаловаться было нечего: каждая неделя приносила что-нибудь новое. То конторщик Паланкинов запьет и в пьяном виде получит выговор от директора, то штейгерова корова сбесится, то свиньи съедят сынишку кухарки чертежника...
А однажды рудничный врач, в пьяном виде, отрезал рабочему совсем не ту ногу, которую следовало…
Казалось бы, 1917 год должен был все изменить. Но перемены были не скорыми.
«Мы из будущего» по-донецки
Огромная зарплата (700-1000 рублей в месяц), бесплатные квартиры и почти даровые поездки в Сочи и Крым, первоклассное медицинское обслуживание, кино и театры, награды и всеобщий почет (о шахтерском труде слагались песни и снимались фильмы) – все это донбассовцы получили уже в эпоху «Застоя». В первые послереволюционные годы техническое развитие шахт был на уровне конца XIX века. Внедрять угольные комбайны стали только в 50-х, намного позже, чем на Западе, тогда же электровозы сменили под землей лошадей и человека как «тягловую силу». Но добыча «дедовским способом» не ушла окончательно в прошлое. Об этом упоминает Святослав Рыбас в повести «Зеркало для героя», где партийный чин возмущается:
- Зря вы обидели человека! Надо же, саночником поставили... Это сейчас, когда электровозы, поставить сорокалетнего мужчину возить на себе уголь.
Здесь же – девушка-газомерщица измеряет уровень взрывоопасного газа, отслеживая цвет огня лампочки – как при царе горохе.
- Роза … прикрутила огонек до размера горошины и стала водить лампой от почвы до кровли. Вверху огонек заметно вырастал, появлялся голубой ореол. Значит, в лаве был метан.
И вообще описание труда горняка у Рыбаса мало чем отличается от аналогичного описания в романе «Жерминаль» классика французской литературы Эмиля Золя:
- Устинов начал работу под землей и страшно уставал. От многочасового сидения на коленях в низкой щели, именуемой лавой, из которой добывали уголь, даже не сидения, а ерзанья, ходьбы на коленях, лежания на боку, ибо только так можно было грузить лопатой на конвейер и при этом не биться головой в кровлю, - от такой работы ломило кости. Шахтеры дали ему самодельные наколенники из кусков автопокрышек, но помогло мало.
Он с завистью наблюдал за работой этих полуголых, потных, с чумазыми лицами людей, глотающих пыль, которая склеивает легкие, и понимал, что они не думают о тяготах.
Сравните с Золя, действие романа которого отнесено к 1866—1869 годам:
- Забойщик посоветовал Этьену остаться в башмаках и дал ему старую кожаную шапку, чтобы предохранить голову от ушибов…
Четверо забойщиков разместились, один над другим, во всю вышину забоя. Их отделяли друг от друга доски с крюками, на которых задерживался отбитый уголь; каждый рабочий занимал участок приблизительно в четыре метра длины. Пласт был так тонок, что едва достигал в этом месте пятидесяти сантиметров, и забойщики, пробираясь на коленях и на локтях, были как бы сплющены между сводом и стеной и при каждом повороте больно ударялись плечами. Во время работы в шахтах им приходилось лежать на боку, вытянув шею, подняв руки и орудуя кирками.
Невыносимые условия труда формируют особый «шахтерский характер» независимо от того, в каком уголке планеты живет горняк. Так что «о Донбассе» не только «Жерминаль», «Зеркало для героя» (с которым можно познакомиться в киноверсии), но и, раз уж зашла речь о кинопродукции - чилийский фильм «33» или российская «Шахта» режиссера Нурбека Эгена.
В «Зеркале для героя» самым ценным оказалось констатирование факта разгула бандитизма при Сталине, и если кому-то начальные сцены кинофейка «Сволочи» показались преувеличением, то вот фрагмент из повести Рыбаса. Место действия: Сталино (Донецк). 1949 год. Вооруженные преступники нападают на машину, которая привезла зарплату на угольное предприятие:
- Снова стали стрелять. Люди давились в дверях, вырывались во двор. Парень в куртке из черной китайки дергал за ручку заколоченную гвоздями оконную раму… Толпа окружала что-то лежащее на земле. Сквозь брань и проклятья доносились отдельные связные фразы, из которых стало ясно, что бандиты убили шофера, охранника и нашего несчастного милиционера.
А как вам такая живописная сцена повести, где социолог Михаил Устинов и бывший горный инженер Анатолий Ивановский, переместившиеся из Донецка конца 80-х на тридцать лет назад, узнают, что выходить из дома в ночное время небезопасно:
- Возле рынка, темнеющего мешаниной своих ларьков и рядов, Михаила окликнули:
- Стой! Не двигаться!
К нему подъехали два конных милиционера. Один стал сзади, второй спешился и обыскал его. Лошади переступали по мостовой, позвякивая удилами. Милиционер зажег фонарик, посмотрел расчетную книжку, выданную Устинову на шахте.
- Носит тебя нелегкая по ночам! - сказал он на прощание. - Прирежут, как курчонка.
Кстати, совпадения второй части фильма «Мы из будущего» с текстом Рыбаса (или с созданным на его основе киносценарием) весьма заметны. Здесь вам и человек в форме (бывший разведчик 1-го Белорусского фронта), подозревающий, что незнакомцы – это американские шпионы, на что ему указывают странные деньги и иностранные сигареты:
- Денежки-то не наши, - весело сказал он (милиционер). - И курево заграничное. Попались, что ли, шпионы? За дураков нас считали, не могли замаскироваться получше?
Плюс общее то, что героев, при всей подозрительности, бросают в гущу событий (у Рыбаса – посылают, хотя у них нет документов, работать в шахту, в «Мы из будущего» приказывают добыть немецкого «языка»).
Но вряд ли это прямое заимствование - скорее писатель и Владимир Хотиненко, экранизировавший его литературный труд, создали канон советской кинофантастики о путешествии во времени. Заметьте – на донецком материале. С ностальгией и глубокой любовью к родной земле (Святослав Юрьевич Рыбас родился в Макеевке):
- В душе Устинова что-то повернулось. Он увидел родное в этих бедно одетых людях, в этих простодушных домиках, в этих руинах, обшитых строительными лесами.
Это наша с тобой библиография
Конечно, Золя, Аверченко (в наборе с отдельными рассказами другого классика юмора, уже советского – Михаила Зощенко) и Станислав Рыбас – это далеко не весь список «рекомендованной литературы» о Донбассе. В качестве «хрестоматий» нам пригодятся две книги.
Первая – сборник «Открытие страны огня». Он как раз про то, что шахтами и подземными тружениками панорама жизни трудового края не исчерпывается. Есть еще металлургическое производство (о жизни сталелитейного завода рассказывает Куприн в повести «Молох») и тяжелое машиностроение.
В антологию, многократно изданную в СССР, вошли Чехов с рассказами «Русский уголь» и «Печенег», Вересаев с его «Подземным царством», Бунин («Пекло»), Паустовский («Гостиница «Великобритания»), произведения Куприна, помимо уже упомянутого – «В главной шахте», «В огне», «В недрах земли», а также подборка прозы Серафимовича, Сергеева-Ценского и других. Недаром же популярную в масштабах всей страны книгу (ее продают на барахолках даже в Москве и Санкт-Петербурге) собираются переиздавать в ДНР в расширенном формате – с названием «Большое открытие страны огня». К весомому списку классиков составители добавят Шарифа Камала, татарского писателя, Залмана Арана, израильского педагога, родившегося в Донецке и Александра Бека.
Что же до второй книги – то нельзя не сказать, что донецкая земля подарила православному миру немало подвижников, прославленных в лике святых: Игнатия Мариупольского, местночтимого святого Илью Макеевского, а также Собор Святогорских святых (Иоанна Святогорского, преподобноисповедника Паисия (Москота) и шестнадцать подвижников благочестия, просиявших в Святых горах).
Свято-Успенский Святогорский монастырь (Лавра) на реке Северский Донец - это история уже не собственно Донбасса, а его северной части, ранее входившей в Харьковскую губернию.
Вот как эти места описывал Иван Бунин:
- Путь к Донцу, к древнему монастырю на Святых Горах, пролегает на юго-восток, на Азовские степи.
Ранним утром Великой субботы я был уже под Славянском. Но до Святых Гор оставалось еще верст двадцать, и нужно было идти поспешно. Этот день мне хотелось провести в обители.
Предо мной серело пустынное поле. Один сторожевой курган стоял вдалеке и, казалось, зорко глядел на равнины. С утра в степи было по-весеннему холодно и ветрено; ветер просушивал колеи грязной дороги и шуршал прошлогодним бурьяном. Но за мной, на западе, картинно рисовалась на горизонте гряда меловых гор. Темнея пятнами лесов, как старинное, тусклое серебро чернью, она тонула в утреннем тумане. Ветер дул мне навстречу, холодил лицо, рукава, степь увлекала, завладевала душой, наполняла ее чувством радости, свежести…
Все, написанное о Святогорье, собрал краевед Владимир Дедов в книге «Святые горы: от забвения к возрождению». Хотя бы пару вечеров потратьте не на просмотр телевизора, а не чтение «Поездки в полуденную Россию к берегам Тавриды в 1844 году» князя Николая Голицына, очерков Немировича-Данченко, путевого наброска Чехова «Перекати-Поле» и процитированного выше бунинского мини-шедевра «Святые горы» (На Донце) – это станет лучшим лекарством от «информационной перегрузки».
