Нынешние ограничения на добычу поддерживают комфортный для российской экономики и прежде всего федерального бюджета уровень нефтяных цен: $60–70 за баррель. Если ограничение снять или существенно смягчить, цены пойдут вниз, а гонка нефтяников в стремлении успеть поймать ускользающие высокие доходы будет ускорять их падение. Это мы уже проходили до того, как появилось соглашение ОПЕК+ в конце 2016 года.
Казалось бы, все достаточно прозрачно. Но почему же именно от России исходит угроза того, что ограничение добычи нефти может не устоять?
Министр энергетики РФ Александр Новак регулярно выступает с заявлениями о том, что баланс спроса и предложения на рынке нефти будет вот-вот достигнут, а задачу ограничения поставок уже решили своими антииранскими санкциями США, к тому же резко сократился по экономическим и политическим причинам экспорт Венесуэлы, а значит, необходимости в сохранении имеющихся ограничений в добыче нет. Того же мнения и Минэкономразвития: оно видит в ограничениях добычи нефти главную причину низких темпов экономического роста России.
Понятно, что рынок не стоит на месте, тем более такой динамичный и подверженный воздействию массы самых разных, в том числе политических, факторов, как нефтяной. Соответственно, реакция на эти изменения должна быть гибкой, поэтому приоритет следует отдавать не решениям, которые будут приниматься в зависимости от веса той или иной страны в ОПЕК+, а разработке некого общего для всех механизма. Такая задача ставится, но пока развернутых контуров ее решения не представлено.
Зато понятно, что на позицию нашего Минэнерго пытаются повлиять крупнейшие российские нефтяные компании, которые озабочены не балансировкой госфинансов, а тем, что их капиталы, вложенные в те или иные проекты, из-за принятых ограничений омертвляются. Цены их, конечно, волнуют, но не так остро, как бюджет. Не случайно появляются заявления о том, что рентабельность добычи нефти на российских месторождениях сохраняется при ценах, в разы ниже тех, которые оставляют рентабельными месторождения в странах Персидского залива, во что поверить очень трудно.
Что же касается тезиса о том, что ограничение добычи нефти тормозит рост экономики, то с точки зрения арифметики все правильно. Ограничение добычи — это ограничение инвестиций по всей цепочке связанных отраслей с соответствующим снижением конечных показателей. Но арифметика — это статика, а рынок — это динамика. Тезис был бы неопровержим, если бы рост добычи происходил при тех же ценах на нефть, но это невозможно. Если ограничение снять, цены стремительно спикируют, а вместе с ними и доходы по той же цепочке отраслей, не говоря уже о доходах бюджета. И те же чиновники того же министерства с тем же выражением лица будут утверждать, что теперь причиной низких или «отрицательных темпов роста» (замечательное словосочетание!) являются низкие цены на нефть. Смысл позиции Минэкономразвития в том, что в любом случае за низкие темпы роста ответственности оно не несет.
Рынок — это психология. И если, не предъявляя рынку некой модели, на основании которой принимаются решения в ОПЕК+, заявить о снятии или существенном смягчении ограничений, может случиться обвал цен, остановить который будет непросто.
У позиции России есть и такое обоснование, как рост независимости от уровня цен на нефть. Действительно, защита от колебаний цен есть: это бюджетное правило, на основании которого нефтяные доходы при цене выше определенного уровня направляются не в бюджет, а в заначку — Фонд национального благосостояния (ФНБ). Это важнейшая из состоявшихся структурных реформ.
Но и здесь не все так просто. Возьмем, к примеру, 2018 год. Бюджетное правило с ценой отсечения в $40 действовало, соглашение ОПЕК+ с ограничениями на добычу нефти — тоже. Тем не менее, по официальным данным, за год нефтегазовые доходы федерального бюджета выросли на 51%. Именно доходы федерального бюджета, а не вклады в ФНБ.
Как такое может быть? По данным Минфина, среднегодовая цена нефти российской марки Urals в прошлом году составила $70 за баррель, за год она выросла на 32%, то есть и в самой низкой точке была значительно выше цены отсечения. Значит, или бюджетное правило дало течь, или в официальном сообщении бюджет путают с ФНБ, или Россия наращивала поставки нефти на экспорт при формальном выполнении договоренностей в ОПЕК+ по ограничению ее добычи.
Но бюджетное правило защищает только бюджет, к тому же оно может не выдержать длительной осады низкими ценами на нефть. Не зря министр финансов Антон Силуанов бьет тревогу: снятие ограничений на добычу может опустить цену барреля до $30 и ниже, а это значит, что бюджет будет выполнять свои обязательства, прибегнув к поддержке ФНБ, который отнюдь не бездонен.
Главное: бюджетное правило, созданное усилиями Алексея Кудрина в пору его руководства Минфином, — это финансовый стабилизационный механизм, но не замена нефти как главного источника валютных поступлений.
А как быть с утверждением, что синусоида нефтяных цен — еще и политическая кардиограмма России? Чтобы стать выше сиюминутных интересов и ведомственных ухищрений, обратимся к истории. Но не такой общеизвестной, как крах СССР или кризис августа 1998 года, произошедшие на фоне упавших цен на нефть. Есть гораздо более увлекательная история идей.
В 2011–2012 годах сотрудники «Ренессанс капитала» Иван Чакаров и Наталья Сусеева выпустили аналитические материалы, сохранившие свою актуальность. Во-первых, они предсказали России длительный период экономической турбулентности. Она наступила с кризиса 2014–2015 годов и продолжается до сих пор. Во-вторых, они проанализировали колебания вектора политического развития десятков стран (к демократии или от нее) в зависимости от такого синтетического показателя, как ВВП на душу населения.
Нефтедобывающие государства пришлось выделять в особую группу. В обычных странах, построивших свои демократические системы, действует прозрачное правило: чем выше уровень ВВП на душу населения, тем устойчивее демократия или движение к ней. Авторы подчеркивают: ни в одной из состоявшихся демократических стран, достигших рубежа в $10 000 подушевого ВВП (здесь и далее доллары 2005 года, именно такова база расчетов авторов), не было отката назад, такая демократия в докладе названа «бессмертной». В нефтяных же странах совсем не так. Для государств Персидского залива уровень в $19 000 ВВП на душу населения, наоборот, признается дверью, за которой «бессмертна» уже автократия.
А как же Россия? Она, как всегда, зависает, не полностью встраиваясь и в «персидский» ряд. По объему добычи нефти на душу населения Россия в 7 раз уступает, например, Эмиратам, Брунею или Катару и в 1,5 раза — Казахстану и Азербайджану. Для России авторы придумали особый термин — «анократия» («слабая демократия с автократическими тенденциями»). Итог: есть 30-процентная вероятность, что Россия повысит уровень демократии.
Всего лишь! Но надежда остается. Если наложить этот вывод на оказавшийся точным прогноз стагнации российской экономики, то «это даже хорошо, что пока нам плохо». Авторы восемь лет назад сделали вывод, что если экономика России будет крепнуть при отсутствии зримых шагов к демократии, то автократия будет бронзоветь, становясь непоколебимой. В процентах вероятность такого исхода они не оценили, зато не стали скрывать, что выход из клуба «бессмертных автократий» один — «насильственная революция».
К написанному Чакаровым и Сусеевой может быть масса претензий. Это уж точно не Библия. Но в их пользу говорит сбывшийся прогноз развития экономики России и исследовательская смелость — сегодня ее впору заносить в Красную книгу.
Нефть остается судьбой России.
