Расхожая шутка — “горячие литовские парни” — на сей раз оказалась не шуткой. Страсть, представленная в “Отелло” театром “Мено Фортас”, зашкаливала за все допустимые нормы. И пять часов, ушедшие на удушение Дездемоны, пролетели незаметно для тех, кому повезло попасть на новый спектакль Эймунтаса Някрошюса.
То, что он придумал с “Отелло”, можно назвать игрой совершенно детской, но с недетскими делами. На сцене все атрибуты, как в песочнице: доблестный генерал Отелло на веревочках тянет по сцене свою флотилию, которая смахивает на раздолбанные корыта. В финале обнаружится неслучайность такой метафоры. А наблюдать все происходящее с флотоводцем и его окружением будут два забавных персонажа — сутуловатые и с впалой грудью очкарики, одетые по моде чухонских мальчиков начала века. Правда, мальчики время от времени брали в руки пластиковые канистры с водой и дрожали с ними, как лодки на волнах.
По заднику на канатах висит десять свернутых мешковин — то ли паруса, то ли гамаки, то ли завернутые утопшие моряки... Они раскачиваются под звуки вальса (Фаустас Латенас), вроде бы красивого, но безумно тревожного, не обещающего ничего хорошего. Так постепенно закипает атмосфера “Отелло”, обильно смоченная водой — в виде звуков раскатистого шторма и воды как таковой: ее в изобилии льют из кулис на героев шекспировской трагедии. Она же, как слезы, а может быть, и кровь, сочится сквозь металлические двери. Символы лаконичные и тревожные.
Някрошюс не обманул ожидания московской публики ни трактовкой трагедии, ни выбором исполнителей главных ролей.
— У Яго будет пять адвокатов, — сказал он своим артистам перед тем, как приступил к репетициям “Отелло”, — и мы будем его защищать.
Защитить удалось на все сто, и, наверное, в первый раз этот омерзительный тип, коих до сих пор плодила наша сцена, вызывал смешанные чувства с преобладанием сочувствия. У Роландаса Казласа вихрастый, молодой Яго — то смертный, то дьявол, но не стереотипный пожилой интриган. На роль Дездемоны вообще приглашена балерина — прима Театра оперы и балета Риги Эгле Шпокайте. Как она рассказала, ее долго уговаривали не ввязываться в драматическую авантюру, но она рискнула. Публика о ее поступке явно не пожалела: пластика этой высокой и красивой балерины придала трагедии невыразимую красоту. Возможно, благодаря ей произошла поэтизация смерти, которую режиссер эффектно заявил в финале первого акта. От него перехватывало дыхание: под звуки душераздирающей музыки Отелло вальсирует с Дездемоной, держа ее за горло вытянутой сильной рукой. И, подчиняясь этому странному ритму, вальсируют все, точно в такой же позе, даже чухонские мальчики.
В третьем акте этот вальс получит свое развитие в знаменитой сцене удушения, над которой публика давно не плачет, а смеется. Генерал сзади обхватывает рукой за шею супругу в платье цвета крови и таскает ее в изматывающем вальсе по сцене. Потом ее тело он оформляет красно-белыми цветами в горшках. Страшно. Жутко. Красиво. Аплодисменты. Крики “браво”.
Страстные на сцене, в жизни участники спектакля оказались автономны в своей самодостаточности и не особенно разговорчивы. Во всяком случае, на приеме по случаю московского показа Някрошюс остаток вечера просидел в углу с рюмкой водки. По всему было видно, что художник — где-то в параллельной реальности, может быть, там, где разворачиваются события другой шекспировской трагедии: “Король Лир”.
