СОБАЧЬЯ СВАДЬБА
Люди — как собаки, собаки — как люди, этим не открываю ничего нового. Господь зачерпнул все живое из общего котла и разлил варево в разные формы...
К трамвайной остановке возле метро “Шаболовская” из-за торговых киосков выбежала симпатичная лохматая терьер-сука в сопровождении двух дворняжистых немолодых кобелей. Тот, что был покрупнее и постарше, я бы даже сказал подряхлее, сознавая свою второсортность, держался от лохматой дамы на удалении, второй же, тоже облезлый, но наглый и еще в силе, буквально не отходил, терся, опускал морду, когда возлюбленная останавливалась, в прогиб ее спины... На секунду возникло ощущение идиллии, так нежно и трогательно пес подругу лелеял и оберегал. А когда стоявшая на остановке женщина угостила — именно терьершу — куском сосиски, оба кавалера рыцарски благородно отвернулись, потупились и даже не пытались деликатес у дамы отнять. Напротив, на лице (то есть морде) наглого засияло благостное умиротворение, он был счастлив за свою Дульсинею, блаженствовал оттого, что ей сытно и хорошо. Она же легла на снег (чтобы надоедливый кавалер не беспокоил ее все более нетерпеливым принюхиванием) и принялась выгрызать лед, намерзший на лапах между когтей.
Терьерша была и впрямь хороша. Обаятельна. Шаловлива. В ней чувствовались воспитание и порода. Наверняка она потерялась или сбежала из респектабельного дома. Конечно, нуждалась в покровительстве и защите — и обрела то и другое.
Прошла минута — и на запах течки примчался еще один барбос. Двое старожилов (и сторожилов) сделали стойку. Ощерясь, зарыкали... Именно сдержанно зарыкали, а не зарычали. Потому что подбежавший был намного их моложе. И вел себя самоуверенно, по-хозяйски. Сознавая все собственные плюсы и преимущества, он сразу без церемоний ткнулся носом меж задних сучьих лап...
Но как же по-разному повели себя отодвинутые, потесненные им ухажеры! Тот, что был допущен и приближен, лишь продолжал щериться (да и то косметически, едва приметно), подавал голос еле слышно — ибо размером совпадал с вновь прибывшим претендентом, но явно уступал ему в сноровке и силе; дряхлый же самоотверженно и смело полез в драку. Он превосходил новичка ростом и объемом грудной клетки, возвышался над ним, но — возраст... И новобранец, не пугаясь, дал отпор, они схватились, грызлись недолго и разошлись, словно услышав только им двоим слышную команду “брек”. У старика на носу остались кровавые царапины. Новичок отстоял право оставаться возле дамы. Оба прежних претендента были отодвинуты, оттерты молодым конкурентом. Их шансы на благосклонность таяли. А как терпеливо и покорно высиживали, как чутко несли вахту, как, сладко жмурясь, надеялись, первыми заняв очередь и по праву претендуя на сладкое, вожделенное получить...
И еще один черный кобель подоспел и примкнул к группе страждущих... Теперь вокруг терьерши, точно возле прилавка, возникли давка и ажиотаж. Сила и молодость брали верх в споре за продолжение рода.
Как же вела себя Дульсинея? Очень естественно и непринужденно. Скромно и даже целомудренно. То вскакивала и пробегала несколько метров — и тогда свита тесным клином устремлялась за ней, то опять ложилась на снег, лишая пажей возможности приблизить носы к пьянящим ароматам. Опять срывалась с места, словно не видя, не понимая, какой магической властью наделена, словно не ведая, чем вызван настойчивый, оголтелый к ней интерес... Милая, забавляющаяся, искусно играющая роль кокетка и тупые, грубые, прямолинейные, рвущиеся к цели мужланы...
Кого из них выберет, предпочтет?
НОЧЛЕЖКА
Все чаще попадаю в вагоны метро, похожие на ночлежку. На сиденьях лежат и сидят спящие люди. Дурно пахнущие, в отрепьях. Храпят, сопят, проснувшись, обмениваются нечленораздельными репликами...
Интересно наблюдать за теми, кто входит в такой вагон. Редкие пассажиры остаются в бомжатнике и садятся на свободные места. Большинство, едва втянув ноздрями воздух, тотчас ретируется, перебегает в соседние так называемые салоны. Где поприличнее и не так шибает в нос. Однажды видел, как две дамы (в дорогих шубах), сунувшись в этот смрад, выскочили назад на платформу, будто ошпаренные, и не могли найти в себе сил снова войти в поезд. Остались дожидаться следующего.
ДИКТАТОР
Бедные овцы-пассажиры! И ущербный, вымещающий на них свою ярость (или неуверенность в себе?) вагоновожатый. Перекрывая вежливый, записанный на пленку женский голосок: “Осторожно, двери закрываются. Следующая станция...”, орет: “Побыстрей посадку! Закончили посадку! Не держите двери! Не держите двери, я сказал!” Почему пассажиры это слушают? Почему возница возымел право так кричать? А потому что им и ему некуда деться. Им надо ехать и давиться в вагонах, ему нужно зарабатывать на жизнь. Преодолевать баранью тупость толпы.
Ну а в масштабах страны — действует ли на одичавшие, зашоренные мозги и стремящиеся хоть что-то уразуметь извилины вежливый голосок? Или нужен привычный конвойный окрик и отрезвляющий тычок: “Отправлен поезд!” Так что становится ясно: либо дожидайся следующего свободного состава (придет ли?), либо вминайся в нутро колбасы вместе с остальными.
Вообще — удивительная напрашивающаяся аналогия с физиологическими процессами, характерными для человеческого организма: набилось — опорожнилось, снова набилось — снова опорожнилось. Наверное, именно это чувство брезгливости испытывает нервный вагоновожатый, не знающий, как справиться с неконтролируемым напором и берущий на себя то функцию диктатора, то функцию слабительного.
