На протяжении отпущенного срока люди бывают живы очень короткие мгновения. Когда любовь или страдания заставляют возвыситься над обыденным, пустяковым, недостойным. Остальное время — бесчувственны и тупы, как манекены, квелы, будто мешки с прошлогодним картофелем. Вспарывает унылую рутину — острота боли. Даже когда прощаемся с умершим, который дорог, в переживаниях наших больше всплесков, чем в момент, когда, находясь в шумной веселой компании, пьем и гуляем — и ничегошеньки нас не трогает.
Раньше озадачивала, а теперь стала ужасать несвобода человека, полная его подчиненность проискам неясных, неуловимых, но, безусловно, существующих тенет…
Взгляните на судорожные движения музыкантов, притопывающих в такт мелодии… Какую мысль навевают, на какую догадку наталкивают их закатившиеся глаза, сомнамбулические подергивания, трясучка, похожая на предсмертную конвульсию или приступ падучей? Почему так истово давит ногой на педаль рояля аккомпаниатор? Странно, зависимо, нелогично сочленяются с клавишами (и в конечном итоге — с музыкой) его конечности… Ощущение: ритмы, в плену которых он очутился и пребывает, подключили наряженное в смокинг или клетчатую ковбойку тело к невидимой электроцепи, превратили исполнителя в полупроводник, вобрали его ауру в загадочную сферу, где пять нотных линеек, на манер изощренной удавки, окутали и опутали невольника слоями вязкой несамостоятельности, а может быть, и рулонами колючей ограды.
Каждому мужчине нравится (и требуется) в женщине что-то только ему ведомое и необходимое (и каждой женщине в мужчине — тоже). Каждый это свое на протяжении долгих лет ищет. Жаждет счастливого совпадения тел и душ — и в процессе поиска перебирает множество вариантов. Находит подходящий — ликует. Или скорбит. Потому что любовь приносит не только радость. Ты свою ненаглядную нашел, а она и думать не думала, что ей чего-то в жизни не хватает, тебя, в частности, недостает. И продолжает перебирать новые кандидатуры. Кто, когда и на что набредет, наткнется в бесконечном просеивании партнеров и погонях за ними — неизвестно. Иным так и не удается ничего стоящего на этом прииске жизни намыть, другие обретают богатство сразу, едва опустив решето с породой в проточную воду, но поскольку им обнаруженный самородок не с чем сравнить и они сами не знают, чего хотят, они свое счастье упускают, выбрасывают, идут искать дальше — так, бывает, проскакиваешь на скорости нужный поворот, мчишь вперед без оглядки, кажется: чем дальше и стремительнее просвистишь, тем больше успеешь… Как бы не так! Опытный водитель (и золотодобытчик) не торопится. К тому же ситуация не всегда позволяет включить задний ход. Вернешься к прежней любви, которая, как выяснилось после многих лет безуспешных скитаний, была именно тебе предназначена, ан — время ушло, ты не тот, она изменилась. Следовало крепко держать выигрыш в руках, намертво в него вцепиться, никому не отдавать и не уступать, а ты — бросил, убежал в надежде заполучить то, чего и в природе-то не существует.
С последними судорогами наслаждения у мужчин и женщин исчезает острота потребности друг в друге. (Отдуплился, как в домино, со звоном влепил костяшку в податливую древесину стола — и свободен!) Каждый это чувствовал, каждый испытал на себе...
Мудрость зрелых и много испытавших: не надо слишком усердствовать и заботиться ни о ком и ни о чем. Как будет — так будет. Суетней и угодливостью чужой любви и расположения не купишь, взаимности не приобретешь. Любовь — как и ее молодящаяся мамаша жизнь — подчиняется закону свободы. Защелкни наручники, набрось лассо, посади на привязь — погибнет. Зачахнет и увянет. Превратится в ненужность, осторожность, а потом и в свою противоположность — ненависть. Желанием получить, закабалить, присвоить мы любовь убиваем.
Мальчишкой гонялся за бабочками и шмелями, хотелось, чтоб они, украшавшие дрожащий летний воздух — на манер новогодних игрушек, — принадлежали мне, только мне… Бабочек ловил сачком или осторожно, как пинцетом, схватывал пальцами; шмелей выслеживал на цветах и подсовывал под них стеклянную баночку, а потом накрывал горловину жестяной крышкой. Иногда вместе со шмелем в банке оказывался отщипнутый крышкой от стебля цветок… Шмели недовольно и грозно гудели, бабочки бились и трепыхались, стремясь преодолеть прозрачную преграду и вырваться на простор… А потом, через несколько дней, высыпал на дорожку дохлых, ставших хрупкими, с ломкими крыльями красавиц, неподвижных, высохших до легкости, неприятно пахнущих, похудевших в неволе мохнатых собирателей пыльцы… Вокруг трупиков начинали суетиться муравьи, возникала толчея и как бы траурная процессия: трудяги тащили на плечах шмелиные тушки, намереваясь приготовить из них, наверно, консервы на зиму, крылья бабочек во время перетаскивания иногда поднимались вертикально, казалось, капустницы, лимонницы и шоколадницы ожили и вот-вот взлетят… Красота имела свойство окочуриваться — едва оказывалась в плену. Ее прелесть была в непойманности.
