Он был звездой пишущей журналистики, а стал обыкновенной говорящей головой на заштатном “Третьем канале”, аналитиком “Главной темы”. Пьяных говорит, что теперь знает свое место. Но амбиций не спрячешь, и они лезут изо всех щелей.
— На кого ты работаешь?
— Все журналисты продают себя. Я не исключение. Блестяще продает себя команда Киселева, просто супер! Я восхищаюсь ими. Более гениальной торговли собой я не встречал никогда в жизни. То ими руководил Гусинский, то Березовский, теперь вот коллективный разум.
— Правильно, у тебя все проще, ты работаешь на одного дядю — банкира Пугачева.
— Эту фамилию я не буду комментировать. То, что ему принадлежит наш канал, не более чем непроверенная информация из прессы. Разве кто-то видел лицо Пугачева в нашем эфире?
— Ты, как Мальчиш-Кибальчиш, геройски хранишь военную тайну. Но, кажется, она уже стала секретом Полишинеля.
— Каждый журналист работает с поправкой на ветер и на своего реального хозяина, у которого есть интересы. Каждый хозяин где-то берет кредиты, с кем-то сегодня дружит, а с кем-то конфликтует. Если я свихнулся бы на свободе слова, ругал бы тех, кто дорог моему хозяину. Но это шизофрения. Мы с Марианной Максимовской учились в одной группе — милое дело: все вась-вась. И вдруг этой зимой она перестала со мной разговаривать. А ведь я и раньше писал все, что думаю, про события на НТВ.
— Тебя устраивает “Третий канал” по охвату аудитории?
— Я только пришел на ТВ, и мне нет смысла выеживаться. Все нормально. Во всяком случае, это лучше, чем заметки писать. В газете мне придумали должность — “гений издательского дома”, и я получал там зарплату больше, чем зам. главного редактора. Но все это так надоело.
— А как на “Третьем” с деньгами по сравнению с федеральными каналами?
— По зарплатам не хуже, а по некоторым позициям даже лучше. Я понимаю, почему к нам не спешат, думают: пусть уж лучше меньше получать буду, но идти на какую-то бывшую “Московию”...
— К Александру Крутову и его ура-патриотической программе “Русский дом” ты имеешь какое-то отношение?
— Я с ним встречался всего два раза в жизни: здрасьте-здрасьте — и все. Он не в нашей команде. Мало ли что он там говорит, я отвечаю только за себя. Мне до него нет никакого дела, его программа мне не нравится.
— Но впечатление, что это знаковая программа для вашей компании.
— Ничего подобного, это все пиар, чистый заказ. Писали что-то про православный канал. Ерунда все это.
— Так Пугачева и называют “православным олигархом”.
— Да это штамп, расхожая фраза, и больше ничего. Но если бы я был хозяином канала, я бы эту программу оставил. Это как газета “Завтра”, я ее читаю раз в четыре года и прикалываюсь. Так и здесь.
— У нелюбимого тобой Киселева есть своя аудитория. А у тебя она есть?
— Насчет Киселева сомневаюсь. Мои приятели Киселева вообще не смотрят, им уже обрыдло это лицо.
— Да бог с ним, с Киселевым. Тебя-то кто смотрит?
— А что об этом говорить? Передача выходит в полседьмого, когда люди еще на работе. А это нечестно. Вот сейчас буду выходить в 19.15, тогда и посмотрим.
— Был такой хороший телеаналитик Станислав Кучер. А потом Борис Абрамович его убрал из эфира. И нету теперь Кучера. У вас, на ТВ, это легко делается.
— Ты это к чему клонишь? Я вроде есть пока. Для меня ТВ не более чем место работы.
— То есть властителем дум ты быть не хочешь?
— А я не считаю, что должен быть властителем дум. Нормальный журналист просто ремесленник. Вот и в газете любая статья, хоть на разворот, называется просто “заметка”. И это правильно. Разве Ревенко считает себя выразителем дум? Уверен, что нет. Он солдат и работает за свой хлеб. Вообще, телевизор смотрят под пиво. По сути ТВ — это сплошное пиво. Какие думы? Что за пурга? Иначе сдвиг по фазе.
— У некоторых телеаналитиков этот сдвиг точно произошел.
— Я не считаю, что что-то анализирую. Я сижу и прикалываюсь. Ради красного словца мне ничего не жалко.
— Скоро выборы, ты, наверное, сидишь и ждешь, когда будут деньги предлагать?
— Ты что? Эти выборы вообще будут без денег. Да и не нужны мне деньги. Мне хватает. Я уже тысячу лет трачу меньше, чем зарабатываю. Венедиктова как-то позвали и говорят: давай, чувак, переходи к нам. “Не хочу”, — отвечает. “Да мы тебя сейчас испугаем “длинным” рублем”. — “Нет, ребята, не испугаете. Я эти-то не трачу”. Со мной тот же случай.
— Это ты тоже прикалываешься?
— Я прикалываюсь, когда сначала в одной передаче говорю про этого так. Потом про него же совсем наоборот. Друзья в недоумении: ты чего, чувачок? А я знаю, что именно это и запоминается. Спроси лучше меня, что я думаю про противостояние питерских и “семьи”.
— Извини, вот Киселева я бы спросил. А тебя спрошу, когда будешь работать на большом канале.
— О’кей, я понял. Надо знать свое место. Никаких обид.
— Вот Доренко у вас работал, как ты к нему относишься?
— Он мне нравится. Откровенный человек, сидит стебается. Не прикидывается свободой слова. А некоторые прикидываются, тельняшку рвут у телеэкрана. Так противно.
— Ты бы хотел кого-нибудь замочить так, как Доренко Лужкова?
— Не-а, я не понтовый человек. У меня нет таких амбиций. Ты видел мою машину? У меня же не 600-й “Мерседес”.
