Хочется составить что-то вроде картотеки судеб, с которыми приходилось сталкиваться, про которые доводилось услышать. Чтобы потом извлекать их из записей и вставлять в плоть рассказов, романов, повестей, пьес. Ведь так просто и безыскусно, затейливо и непредвиденно, как выстраивает линии человеческих взаимопересечений жизнь, не выстроить, не придумать человеческой фантазии никогда.
У близорукого мальчика из хорошей, но не интеллигентной еврейской семьи (мать — приемщица в прачечной, отец — рабочий на заводе) обнаружились дар историка, феноменальная память, редкостная усидчивость. Поступил на истфак МГУ (без блата), получил рекомендацию в аспирантуру, но когда пришел подавать документы, ему сказали, что мест нет. Отправили в пединститут, но и там он получил от ворот поворот. Устроился не по профилю в НИИ, пытался продолжить историческую свою направленность, увы... Стал неумелым рэкетиром. Близоруким рэкетиром... Смешно! Угодил в тюрьму...
Раз уж коснулись еврейской темы — другая история, но опять-таки подтверждающая: судьба по-своему распоряжается обстоятельствами, перекраивает их по таким лекалам, складывает из таких вроде бы мелочей, что, кажется: не стоит обращать на них внимания... Ан, нет... Молодой ученый, который не собирался эмигрировать в Израиль, хотя отъезды становились повальными (дело происходило в советскую эпоху), так вот, этот ученый, назовем его П., вместе с другом возвращался воскресным вечером в город-спутник, где жил и где находился его институт — место постоянной работы. До отправления автобуса от автовокзала оставалось больше часа, друзья, чтобы не терять времени понапрасну, пошли в ресторан. Оттуда П. отлучился взять билет на автобус. Кассирша на его обращение никак не отреагировала. Может, дело было в его ярко выраженной семитской внешности? Впрочем, в те времена кассирши вообще были не особенно вежливы. Он повторил, что хотел бы купить билет. Опять — нулевой результат. Тогда униженный невниманием и подвыпивший ученый употребил непечатное словцо. На этот раз кассирша мигом откликнулась: “Ах, ты так?” И позвонила в милицию.
П. вернулся за столик и сказал другу: “Сейчас меня придут забирать”. И точно — его забрали. Знать бы, чем все кончится, — взять бы ему такси и уехать в свой город-спутник, да, видно, гордость не позволила. Друг арестованного ринулся в институт — к директору и попросил выручить несчастного нецензурщика. Директор сказал: “Я должен полностью представлять картину произошедшего, изложи на бумаге, как все было”. Доверчивый свидетель изложил. После чего директор собрал ученый совет, и тот исключил свидетеля из своих рядов: “не пиши доносов”. Отчасти друг сам “подставился”, перечислив в отчете с излишней дотошностью, сколько и где было выпито им и П. в тот вечер. Беззащитный П. тем временем подметал улицы под присмотром милиционера, а ночами сидел в тюрьме. Такой тогда был порядок — “пятнадцатисуточников” отправляли на общественно полезные работы.
Вскоре в Москве произошло событие международного масштаба — собрался конгресс по магнетизму и провел семинар для “отказников” — тех, кому власти отказывали в выезде. П. посетил это заседание, хотя все еще никуда ехать не собирался. Но директор института расценил его посещение по-своему и издал приказ, обязавший П. с работы не отлучаться. Надо пояснить, что институт был сугубо теоретический и сотрудники его трудились, сидя дома. Ученый П. был талантлив — одна из его работ получила международное признание. Работал П., как правило, по ночам, вставал поздно и ходить в институт в рабочее время для него было просто невозможно. Да и в приказе упоминалась лишь одна фамилия — П. Оскорбительно! В этом назойливом и подчеркнутом внимании к своей персоне П. не без основания почувствовал мотив преследования. Поэтому просыпался П., как и прежде, не раньше двенадцати. Тут к нему иногда заглядывал кто-нибудь из коллег-ученых, рассказывал, что было на заседании, завтрак превращался в обед, для которого частенько была необходима бутылка вина. Бежали в магазин, стараясь успеть до обеденного перерыва. Бывало, что опаздывали, путь в дверях преграждала внушительных объемов женщина со шваброй и, отражая напор, советовала: “Ехайте к себе в Израиль, нечего тут делать”.
За неявки на работу директор уволил П. из института. Понять директора можно: держать сотрудника, собиравшегося, по его мнению, уехать, непатриотично. (Впрочем, советские порядки были противоречивыми: при отъезде требовалась характеристика с места работы. А откуда ее брать, если уже уволен?) В нашем случае, как выяснилось, П. был уволен с нарушением закона: не было согласия профкома. Суд восстановил его на работе. Директор извлек урок и обратился в профком — и, разумеется, получил требуемое решение. Справедливости ради замечу, что членами профкома были вовсе не зоологические антисемиты, среди них присутствовали и люди с “пятым пунктом”. П. уехал в Израиль, а оттуда перебрался в Бостон. Финал истории трагичен: обострился тромбофлебит, грозила ампутация, П. застрелился. Уже из этого его поступка видно, сколь неуравновешен он был. Но ни эту его особенность, ни яркую одаренность не принимали в расчет те, кого раздражала его свободная манера поведения. А такой минус, как национальность, вообще невозможно перешибить ничем. Прах сына из Бостона получила мать, жившая тогда в Харькове, теперь и она лежит рядом с сыном.
