Свою соседку Нину Усачеву Дима Панаев знал с детства. Они были друзьями, несмотря на разницу в возрасте: Нина была старше Дмитрия на четыре года. Отца у Димы не было, с матерью отношения складывались по-всякому, а добрая улыбчивая Нина всегда готова была выслушать мальчишку, накормить, помочь с уроками.
И самое главное — пожалеть. Дима был инвалидом — с самого детства его дразнили “горбатым”.
“Я состраданье за любовь готов принять”
— Нинк, а как ты думаешь, меня можно любить? — спрашивал Нину 12-летний Димка. Он, как обычно, забежал к соседке после школы, а 16-летняя Нина — тоже как обычно — покормила пацана обедом.
— Можно, конечно, — рассудительно ответила она. — Ведь я же тебя люблю...
Им было хорошо вместе: у Нины подросток-инвалид всегда находил тепло и заботу, которых не было в родном доме. Ей он мог доверить все свои мальчишеские секреты, поделиться самыми страшными тайнами. Так прошло четыре года.
Однажды он пришел к ней с цветами — большие махровые розы для деревни были диковиной, такие не росли ни на одном огороде.
— Красота какая, — ахнула Нина, — где взял?!
— Какая разница? — Димка махнул рукой. — Поставь куда-нибудь.
Только потом Нине рассказали, что специально за этим букетом парень ездил в Курск, а деньги “на Нинкины цветы” экономил чуть ли не месяц. Нина по-настоящему привязалась к “другу Димке”. Разумеется, он для нее был и оставался просто другом, соседским парнем, с которым не надо говорить о чувствах. Да и то: разница в возрасте, горб на спине — понятно, что в качестве жениха Дима даже не рассматривался. Они оставались друзьями, даже когда Нина забеременела от другого. Замуж она так и не вышла, родила дочку, и теперь Дима приходил с подарками для малышки.
— ...Нинка, ты где? — Дима не нашел ее на огороде и заглянул в дом. Нина лежала в постели, рядом спала дочка. — Ты чего это валяешься?! Двенадцать уже...
— Я, по-моему, заболела, — виновато пробормотала Нина. — Похоже, температура высокая...
Следующие два дня, пока подруга не выздоровела, Дима не отходил от нее. Привел местного доктора, заставил принимать лекарства, а заботы по дому полностью взял на себя. Убирал, варил суп под чутким руководством Нины, кормил и укладывал ее дочку.
— Спасибо, Димка, — говорила она. — Что бы я без тебя делала — ума не приложу!
“Я душу дьяволу продам за ночь с тобой”
Это было летом, незадолго до Димкиного выпускного. Он зашел к Нине поздно вечером.
— Димка, ты что, пьяный, что ли?! — сразу же спросила она. — По-моему, перегаром несет...
— Да ладно тебе: “пьяный”! — развязно ответил друг. — Ну, выпил чуть-чуть, что я тебе, маленький?..
Совершенно неожиданно он крепко обнял Нину и попытался ее поцеловать. Она еле-еле отбилась: сила у горбуна была немалая. Но кричать и звать на помощь постеснялась — и не столько из-за себя, сколько “чтоб не позорить Димку”.
Две недели они не общались вовсе. Нине было неловко с ним встречаться, а главное — до слез жалко той дружбы, которую он так легко разрушил. А Дима все чаще пил с приятелями, жаловался им: мол, подразнила и бросила. Что-то изменилось в его отношении к Нине, изменилось резко и страшно. Итогом двухнедельного раздумья стал нехитрый план, который Дима и озвучил одному из своих друзей — Игорю Рыжих.
— Живая не дает — мертвая даст! — сказал Панаев.
“И после смерти мне не обрести покой”
Из заключения эксперта №37:
“Смерть Усачевой Н. наступила от открытой черепно-мозговой травмы, компонентами которой явились перелом основания черепа, обширное кровоизлияние мозжечка, затылочных долей и поверхности головного мозга, многочисленные переломы затылочных костей, рубленые раны лба, переносицы, головы... Все повреждения причинены при жизни”.
...Около двенадцати ночи 1 июля 1998 года Игорь Рыжих пробрался к дому Усачевой. Заглянул в окна и, вернувшись к другу, доложил: одна, можем идти. На дело взяли металлический стержень, перчатки и фонарь. Во дворе Рыжих заметил гвоздодер.
— Давай его тоже возьмем — пригодится, — протянул он Панаеву “холодное оружие”.
Через минуту они были у дома Усачевой.
— Нин, открой, Димка мириться пришел! — крикнул Рыжих, постучав в дверь.
— Уходите, вы пьяные! — ответила Нина.
Панаев выломал окно и с обезьяньей ловкостью проник внутрь. Нина Усачева пыталась сопротивляться, умоляла пощадить. Убивали они ее долго. Сначала несколько раз ударили по голове металлическим стержнем и гвоздодером, а когда Нина умудрилась вырваться и попробовала выбежать из дома, Рыжих ударил ее ломом по ногам. Она упала — и каждый нанес ей еще как минимум по пять ударов. Все тело женщины было в крови, но она еще дышала и даже могла говорить.
Из уголовного дела №2-8-99:
“После этого Панаев Д. снял с Усачевой Н. трусы, разделся сам и, несмотря на просьбы Усачевой отпустить ее, изнасиловал. Рыжих И. находился рядом и смотрел, как Панаев совершает половой акт”.
Потом Дима схватил со стола ножницы и проколол Нине шею. Ударил ее электрофонарем, потащил на кухню. Там в ход пошли по очереди нож, пустая бутылка, металлический совок...
Когда несчастная наконец умерла, Панаев изнасиловал ее еще раз. А потом вместе с Рыжих сходил на речку — искупаться и смыть кровь — и вновь вернулся к Нине.
Его взяли на следующий день. Он сознался сразу же.
— Я ее очень любил, — повторял Панаев. — И не хотел, чтоб она досталась кому-нибудь другому...
Шокирующий комментарий
Психолог Андрей ПОКРЫШКИН:
— В истории Дмитрия Панаева с точки зрения психолога нет ничего оригинального. Свойства личности инвалидов таковы: как правило, с детства формируется комплекс ущербности. И наиболее ярко проявляется это как раз в интимных отношениях. Инвалид всегда будет подозревать свою подругу в том, что она с ним — “только из жалости”, в том, что изменяет ему, и т.д. А уж если женщина, которая всегда хорошо относилась, отказывает в половой близости, у многих и вовсе возникает навязчивая идея: “Это только потому, что я инвалид...” Кстати, как показывает практика, если на физический дефект накладывается низкий уровень воспитания и образования, инвалиды способны на такую жестокость в отношениях с партнером, которая даже не снилась здоровым людям. Умеют ли такие любить? Знаете, это очень сложный вопрос. Любовь инвалида, как правило, неуправляема: он мечется от абсолютной преданности и жертвенности к звериной жестокости. История Квазимодо — горбуна, способного на большую любовь и сострадание, — это не вымысел, но исключение. А вот дело Панаева — это скорее правило.
