Едва ли не самая нашумевшая из этих историй – смерть Николая Зори, помощника главного советского обвинителя на Нюрнбергском процессе Романа Руденко. Утром 23 мая 1946 года молодой генерал-майор юстиции был найден мертвым в комнате дома, где он проживал. Выехавшие на место происшествия следователи обнаружили, что Николай Зоря лежит в нижнем белье на разобранной для сна кровати, укрывшись одеялом. Под рукой на одеяле валяется пистолет системы «Вальтер».
Расследование смерти генерала юстиции продолжалось всего лишь несколько дней. Версия для официального пользования выглядела так: Николай Дмитриевич Зоря погиб в результате несчастного случая, из-за неосторожного обращения с оружием, - чистил пистолет и ненароком нажал на курок. Именно «несчастный случай» указан в свидетельстве о смерти, выданном годы спустя родственникам.
Впрочем мало кому это объяснение казалось убедительным. Неужели человек в здравом рассудке станет заниматься чисткой своего пистолета, предварительно раздевшись и улегшись в постель?
Для внутреннего пользования существовал другой вариант объяснения произошедшего. Следствие установило, якобы, что генерал ушел из жизни из-за переживаний личного характера.
Но и здесь имеется много причин проявить скепсис. Если все было действительно так, почему тело погибшего высокопоставленного военного юриста не было отправлено для похорон в Москву? Ведь подобные прецеденты в то время были. Вместо этого Николая Зорю похоронили там же, в Германии, на одном из кладбищ Лейпцига, его наследники смогли найти могилу лишь много лет спустя.
Попытки разобраться в ситуации с гибелью Николая Зори предпринимались уже неоднократно. При этом многие исследователи склонны видеть причину случившейся трагедии в тех вопросах, которыми занимался этот военный юрист во время Нюрнбергского процесса. В частности он имел отношение к обсуждению на суде скандальной истории о расстреле польских военнопленных под Катынью.
Эта трагедия была включена советской стороной в перечень обвинений на Нюрнбергском процессе над нацистами: были представлены документы (как уже в наше время доказано, – сфабрикованные в 1940-е гг. советскими спецслужбами) о том, что по распоряжению немецкого командования в лесах под Смоленском расстреляли 11 тысяч польских военных.
Однако в ходе судебных заседаний членами нашей делегации была допущена оплошность. Стороне защиты удалось добиться разрешения заслушать нескольких свидетелей, и в результате их показаний выяснилось, что гитлеровцы к гибели этих военнопленных непричастны, и что поляки в Катыни были убиты еще до начала советско-германской войны.
Некоторые исследователи высказывают мнение, что Николай Зоря, разбираясь с противоречащими друг другу материалами по катынскому делу, понял, что в наших документах многое напутано, искажено. А потому для продолжения слушаний по данному эпизоду обвинения нужно во всем тщательно разобраться. Однако сделать это без санкций высокого руководства генерал не мог. Он обратился к своему начальству, находившемуся в Нюрнберге - попросил срочно предоставить возможность вылететь в Москву, чтобы доложить в Кремле о «вновь выявленных обстоятельствах». Однако в ответ получил категорический запрет на такую поездку.
Случилось это то ли 21, то ли 22 мая. А уже вскоре генерал погиб при загадочных обстоятельствах. Отнюдь нельзя исключить, что, узнав о излишней активности Зори, сверху распорядились его убрать – от греха. (К слову сказать, в пользу того, что имело место именно убийство, говорит такой факт: сотрудники правоохранительных органов Нюрнберга, первыми осматривавшие место происшествия, сделали предварительный вывод, что Николая Зорю застрелили во сне).
Довелось прочитать еще такое мнение исследователей – сторонников версии убийства: генерал юстиции Зоря был выбран на роль «показательной жертвы», - его устранили, с одной стороны, достаточно аккуратно, чтобы следствию трудно было доказать участие в этом кого-то постороннего, но, с другой стороны, – «имеющие глаза да увидят»: сотрудникам советской делегации вплоть до самых высокопоставленных продемонстрировали этой насильственной смертью, что за ошибки и промахи, допущенные в Нюрнбереге, любого из них может ждать страшное наказание.
Впрочем, можно найти и другую версию случившегося. Якобы, после произошедших накладок с катынским делом начальство многозначительно предупредило Николая Зорю, что его отзывают на родину, и в ближайшие же дни он должен отправиться в Москву. Опытный юрист прекрасно знал, чем заканчивались для многих высокопоставленных советских чиновников и военных подобные срочные отправки в Москву...
По данным других исследователей, Николай Зоря, являясь членом советской делегации в Нюрнбереге, провинился не в «катынском деле», а в конфузе с всплывшими из небытия – вопреки категорическому нежеланию этого со стороны Кремля! – документами, связанными с пактом Молотова-Риббентропа. Сторонники этой версии полагают, что в верхах решили: именно нерасторопность Зори позволила обвиняемым лидерам нацистской Германии поднять в зале заседаний тему существования секретного приложения к пакту – в том числе о разделе Польши. Процитированные немцами формулировки из него, конечно, могли скомпрометировать советское руководство. И, хотя в зале суда союзники обсуждать столь щекотливую тему в итоге не стали, однако уже вскоре текст пресловутого пакта был опубликован в одной из зарубежных газет.
Что характерно – эта публикация, наделавшая много шума, и, конечно же, попавшая в том числе и на стол Сталину, - появилась как раз накануне гибели Николая Зори, 22 мая 1946 года. Естественно, вину за «прокол» с пактом в Кремле возложили на своих представителей в Нюрнберге: мол, прошляпили, вовремя не заткнули рот немцам… Возможно, «стрелочником» назначили именно Зорю. Ну а дальнейшее – смотри выше: отзыв в Москву со всеми вытекающими отсюда грозными перспективами.
Весьма вероятно, с пресловутой «катынской» темой связана еще одна загадочная смерть, случившаяся в период проведения Нюрнбергского процесса. В конце марта 1946 года у себя в квартире в городе Краков трагически погиб Роман Мартини – польский прокурор, занимавшийся сбором материалов по Катыни и поиском чудом выживших там поляков, которых можно было бы пригласить на заседания Международного трибунала в качестве свидетелей.
Его застрелил милиционер, некий Любич-Вроблевский – служивший ранее в Армии Крайовой. Согласно официально озвученным выводам следствия, убийца расправился со своей жертвой на почве мести: якобы, подозревал Мартини в соблазнении своей молодой невесты.
Однако в американских и европейских газетах появились тогда публикации, где высказывались мнения, что поляка устранили агенты Советов, поскольку он нашел и собирался предать гласности во время Нюрнбергского процесса некие документальные свидетельства о причастности сотрудников НКВД к расстрелам в Катыни.
В номере газеты «Правда» за 12 декабря 1945 года была опубликована маленькая заметка: «Нюрнберг, 9 декабря (ТАСС). 8 декабря около 11 часов вечера был смертельно ранен красноармеец-шофер тов. Бубен. 9 декабря штаб командующего американскими войсками, обслуживающими Военный трибунал, опубликовал сообщение начальника военной полиции Нюрнбергского района, в котором говорится, что Бубен был ранен в грудь мелкокалиберной пулей вблизи «Гранд-Отеля» и скончался, не приходя в сознание. Ведется расследование».
Погибший был отнюдь не простым красноармейцем-шофером. Он возил полковника НКГБ Михаила Лихачева, заместителя начальника Следственного отдела СМЕРШ.
В конце 1945-го Лихачев возглавлял группу офицеров госбезопасности, которых их шеф, замнаркома Кобулов называл «наши люди в Нюрнберге». Эта группа товарищей выполняла в Германии особые деликатные поручения. Одно из них связано с тайной доставкой на судебное заседание в Нюрнберг важного свидетеля – пленного германского генерал-фельдмаршала Паулюса. Советская сторона очень рассчитывала, что неожиданный для всех, в том числе и для представителей союзников, эффект появления этого человека на заседании Международного военного трибунала принесет большую пользу для укрепления позиций советского обвинения.
Наверняка были у группы Лихачева и другие спецзадания, выполнение которых могло влиять на ход судебных разбирательств. И это, видимо, очень кому-то из иностранных оппонентов не понравилось. В итоге была проведена нейтрализующая акция, случайной жертвой которой стал шофер Бубен.
Сохранились воспоминания об этом инциденте Лидии Свидовской, работавшей на Нюрнбергском процессе переводчицей. По ее словам, она в те дни не раз встречалась на досуге с Лихачевым и его коллегами: «Однажды мы – Лихачев, Гришаев, Соловов и я – собирались отправиться в «Гранд-отель» как обычно, но затем что-то изменилось. Лихачев поехать не смог.
Группа Лихачева ездила по Нюрнбергу в очень броской машине. Это был белый с черным «хорьх», обитый внутри красной кожей. Второй такой не было. Как правило, Лихачев сидел справа от шофера... Гришаев и Соловов (офицеры из группы Лихачева – А. Д.) вышли из машины и вошли в отель. Через минуту правая дверца открылась, и в Бубена выстрелили.
Я думаю, что стреляли в Лихачева, считая, что он еще сидит на своем обычном месте. За рядом стоявших машин видно было плохо. Стрелявший скрылся. Бубен успел сказать: «Американец подстрелил».
