«Много труда, много спорта и справедливость»
Они стоят строем. Бритые головы отдают синевой, тонкие шеи болтаются в вороте тюремных роб, на нагрудных карманах — бирки с указанием фамилии, инициалов и номера отряда. Один смотрит в нашу сторону. Взгляд — открытый, почти наивный, уши оттопырены, на вид — совсем мальчишка, щуплый, даже хилый.
Но внешность малолеток обманчива. За каждым стоит тяжкое или особо тяжкое преступление.
— Случайных людей у нас нет, — считает начальник Колпинской воспитательной колонии, полковник внутренней службы Владимир Ивлев. — Сюда не попадают за украденный велосипед или драку. Большинство наших воспитанников — это фигуранты резонансных преступлений. Сроки в основном — от 2 до 2,5 года, реже — 3 года, но есть и те, кто осужден на 9 лет.
Лимит наполнения колонии — 365 человек, сейчас в ней отбывают наказание 42 воспитанника.
Пролистывая личные дела, Ивлев вслух комментирует:
— 16 лет, третья судимость. 17 лет, четвертая судимость… Вот — раскольников, забил молотком родную бабушку из-за 600 рублей. Другой в течение полугода целенаправленно искал жертву. Планировал, как будет убивать, размышлял, что будет при этом чувствовать. В результате лишил жизни крепкого, социально успешного 50-летнего мужчину. Напал на него со спины, проткнул ножом легкое. Есть воспитанник, который убил свою 8-летнюю сестру, потому что она мешала ему играть в компьютерные игры. Потом спрятал тело. Еще один — изнасиловал мальчика. Начали смотреть его биографию. Выяснилось, что он сам в детстве был изнасилован. Носил в себе эту боль десять лет, а потом отыгрался на более слабом.
«Какими же силами, в первую очередь душевными, нужно обладать, чтобы здесь работать?» — это уже мои мысли, тоже произнесенные вслух.
— Как говорил царь Петр I: «Тюрьма есть ремесло окаянное, и для скорбного дела сего нужны люди твердые, добрые и веселые». Я в лейтенантов на посту начальников отделов не верю. Почему в судьи не назначают молодых людей? Нет опыта. Человек только с возрастом обрастает знаниями, умениями и навыками.
Владимир Ивлев — 21-й по счету начальник Колпинской воспитательной колонии. Предыдущие задерживались максимум на год-два. Ивлев рулит колонией 6 лет. Полковник вспоминает, какими были первые в дни в Колпине:
— Колония была, как разобранные часы, будто все детали просто ссыпали в корпус и закрыли крышку. Но часы не ходили. Их пинали, трясли, приходили разные настройщики… А подход у всех был один: «Я сказал…» В первый день глянул из окна кабинета, как воспитанники стоят на построении, один чихает, второй плюет, другие лепят снежки и перебрасывают их через сотрудников. Полная дезорганизация, бесовщина какая-то. Сотрудники деморализованы, работать не хотят, а часть вообще предатели. С теми, от кого было больше вреда, чем пользы, попрощались. Я стал набирать новую команду. Искал людей по своим каналам, за кого друзья лично ручались.
В первую очередь мы выдали осужденным все, что им положено. А на следующий день отняли все запрещенные предметы. Целой тележкой добро вывозили… Помню, один воспитанник поинтересовался: «Гражданин начальник, а почему вы забрали у меня махровое полотенце, которое привезла мне мама?» Я говорю: «Полотенце твое, красивое и мягкое, положим в твои личные вещи. Когда выйдешь отсюда, сможешь им пользоваться». Он дальше возмущается: «Вы мне выдали вафельное полотенце размером с лист бумаги А3». Я говорю: «Все правильно. Солдатику в армии такое полотенце выдают. Он не совершал никакого преступления. А вы чем лучше?..»
В колонии было разделение на социальные статусы. Воспитанники ели из разной посуды. Владимир Ивлев привел всех к «одному знаменателю».
— Мы создали условия, где пацаны не способны реализовать свои криминальные таланты. Подросткам свойствен юношеский максимализм. Но мы не даем ему здесь бушевать. У нас — режим, строгость, много труда, много спорта и справедливость. Ни одного мальчишку здесь просто так не накажут. Упаси бог, если я замечу рукоприкладство со стороны сотрудников. Был у нас один случай, но этот человек уже давно у нас не работает. Парни у нас здесь, если можно так сказать, «размораживаются». Они видят, что их физической безопасности ничего не угрожает. Им не нужно быть хулиганами, мишками квакиными, чтобы выжить.
Работа с вновь прибывшим осужденным начинается, как только он попадает в карантинное отделение.
— К нему приходит доктор, проводит осмотр, следом — опер задает вопросы, потом с ним беседуют воспитатель, психолог, социальный педагог. Директор школы оценивает уровень его знаний, чтобы понять, в какой класс его определить. Когда воспитанник выходит с карантина, нам уже вся картина ясна. Мы знаем, кто чем дышит, с кем дружит, что читает, кому звонит. Все они у нас находятся под колпаком. И это хорошо. Если они не сумели свою жизнь обратить в добро и в пользу себе, мы за них теперь подумаем.
Психологи говорят, что подростки часто совершают преступления, не задумываясь о последствиях.
— Сначала делают, потом думают, — соглашается Ивлев. — У наших воспитанников есть два выражения–паразита: это «просто так» и «так получилось».
Владимир Иванович — большой противник криминальных традиций и устоев. Воровской жаргон на дух не переносит. Бывает, в столовой у него с воспитанником завязывается диалог, удивительно напоминающий беседу заведующего детским садом Леонова с уркой Крамаровым из «Джентльменов удачи»: «Это что?» — «Весло» — «Не весло, а ложка». — «Это что?» — «Шлемка» — «Не шлемка, а тарелка»…
— В 80% случаев в семьях у наших пацанов кто–то ранее отбывал наказание, — говорит полковник. — Ему 16 лет, а он уже испытал столько, сколько не приходится на долю и 40-летнему. Они знают все эти жаргонные словечки. И «опылились» они не здесь, а там. Здесь я им язык «прищемил», чтобы они жаргон не употребляли.
В колонии воспитанникам стараются хоть как-то объяснить, что такое хорошо и что такое плохо.
— «Есть ценностей незыблемая скала над скучными ошибками веков…» — цитирует полковник Мандельштама. — Имея эти ценности в запасе, можно хоть что переломить — печаль, скорбь, утрату… У наших пацанов эти ценности не привиты.
— Как действуете?
— Изменить человека невозможно, а вот помочь ему измениться самому — можно. Мы создаем условия, при которых воспитанник сам до всего доходит, сам осознает.
Я знаю преступления всех. Но если я, общаясь с воспитанником, буду помнить, что у него написано в приговоре, у меня ничего не получится. Я вижу перед собой человека, сделанного по образу и подобию божьему. То, что он совершил, ни одним ластиком не стереть. Единственное, тем, у кого есть насилие над личностью, убийство или причинение тяжкого вреда здоровью, я говорю: «Ребята, идите в церковь. Это будет облегчение. Вы можете научиться с этим жить».
На территории воспитательной колонии действует домовой храм во имя святого мученика Иоанна Воина.
— К нам приезжает уникальный батюшка, отец Александр (Степанов), настоятель церкви святой великомученицы Анастасии Узорешительницы, что на Васильевском острове. Два раза в месяц он служит у нас литургию. В прошлом он профессор физики. Как-то отец Александр обмолвился: «Заехал сейчас к знакомым в храм, у них колокола звучат! Благодать…» Так возникла мысль сделать на территории колонии собственную звонницу. Помогали нам всем миром. Маковку сделали в Краматорске, на Украине. Пять колоколов отлили на заводе в Воронеже. На главном, большом колоколе у нас изображен лик Богородицы, как на иконе «Умягчение злых сердец», которую также называют «Семистрельная». С сердцами-то недобрыми у нас налажено, все привозят и привозят…
Батюшка обучил воспитанников колокольному искусству. Утром никто в колонии не кричит «Подъем». Осужденные просыпаются под колокольный звон. Также колокола звучат в обед во имя святых апостолов и на сон грядущий, чтобы лучше спалось.
«Вы фашисты?» — «Нет, националисты»
В кабинете на стене у полковника Ивлева, бывшего морского пехотинца, весят портреты Гагарина, молодого Путина, Шукшина, Столыпина, Поддубного, схимника, казачьего генерала Бакланова, фотографии лошадей, дворовых собак… В шкафу стоит макет корабля с алыми парусами.
Вытащив из ножен наградную шашку, он в качестве разминки начинает ею жонглировать. Правильно это называется крутка, или фланкировка.
— Я из семьи потомственного казака, — объясняет полковник. — Вырос в деревне, много занимался физическим трудом. Отец мне продыху не давал. Молодой человек в 16–17 лет — это же «атомный реактор». Если бы просидел неподвижно на табуретке 10 минут, она «заискрилась» бы подом мной… Беда многих наших воспитанников в том, что у них не было образа для подражания. Они не видели, каково это — быть мужчиной. Для меня кумиром был батя. Когда он умер, было ощущение, что у меня руку отрезали.
Малолетние осужденные, в свою очередь, неосознанно перенимают у начальника колонии все его остроумные выражения, походку и даже привычки.
Когда на Крещение Владимир Иванович привез в колонию «купель» — большой пластиковый куб — и поинтересовался: «Кто не побоится окунуть свое богатырское тело в святую воду?», — из строя вышли 15 человек.
— Их плохому научили, мы должны их чему-нибудь полезному научить, — говорит полковник. — На Богоявление приехал батюшка, провел водосвятный молебен. Я пошел первым, расколол в кубе лед, окунулся с головой три раза. Температура «за бортом» — минус 14. Следом пошли 15 добровольцев, а потом и остальные 35. Они чувствуют, что у нас братство. Последовали, думаю, не столько за мной, сколько за коллективом.
Начальник колонии подчеркивает: грош цена будет всей воспитательной работе, если сотрудники будут говорить одно, а делать другое.
— Пацаны это просчитывают на раз. Как-то, уходя в отпуск, я сказал воспитанникам: «Не дай бог, вы без меня что-то натворите. Если будет все нормально, приеду — поставлю вам новый телевизор». Старый у них как раз сгорел. Возвращаюсь к 1 сентября. Пацаны кидаются ко мне: «Ой, Владимир Иванович, как вы загорели. А мы тумбочку поставили, кабель протянули…» А я забыл, что обещал им телевизор… Но слово надо держать. Дал водителю деньги, отправил в магазин. Вечером они уже смотрели по телевизору футбол.
«Спецконтингент» в колонии сложный, но, удивительное дело, дисциплинарный изолятор пустует.
— У нас есть другие формы наказания, — говорит, улыбаясь, начальник колонии. — Приходит ко мне как-то паренек и говорит: «Не могу больше по утрам шесть кругов бегать. Прямо падаю, сердце из груди выскакивает… Наверное, вегетососудистая дистония». Я вызвал доктора, поручил ему каждое утро мерить парню давление, считать пульс. Через две недели доктор докладывает: «Давление у осужденного, как у Юрия Гагарина перед стартом». Сейчас все бегают 12 кругов.
Как-то Владимир Ивлев узнал, что в столовой двое осужденных прокричали за столом: «Зиг хайль!»
— Я их вызвал в кабинет, спрашиваю: «Вы кто такие, фашисты?» Они говорят: «Нет, мы националисты». И начали мне рассказывать про свастику, солнецеворот, «Майн кампф», славян, бога Сварога… Я чувствую, что у них каша в голове, нахватались всего по верхам… Позвонил прокурору, попросил разрешить им выезд за территорию колонии. Мы обеспечили охрану и отвезли их на Пискаревское кладбище, где похоронены 470 тысяч блокадников и 50 тысяч бойцов Ленинградского фронта. Экскурсовода я заранее предупредил, кто к ним едет. И эта женщина нашла нужные слова. Рассказала о блокаде, голоде, как немецкие самолеты бомбили баржи с детьми… В ее голосе было столько стали! И мои «фашисты» сдулись… Место скорбное, цинизмом уже не прикроешься. Ехали обратно молча, треснула на них эта нацистская «скорлупа».
Владимир Иванович знает, что важно не только строжиться, ругать воспитанников, но и хвалить.
— Однажды у нас в столовой прорвало трубу. Вода хлещет, а у нас же нет в штате ни сантехника, ни слесаря. Своими силами перекрыли кран, пол весь залит черной водой с сажей. Говорю ребятам: «Случилась беда. У вас есть два часа, чтобы все убрать и не сорвать обед». Они кинулись тряпками воду собирать. Потом вымыли помещение щетками и мылом. Навели чистоту, стоят чумазые. Я говорю: «Молодцы, пацаны!» — и погладил по голове стоящего рядом мальчишку. А он, как кот, мне тычется в руку головой. Его не гладил никто, он слышал: «Ты, придурок, кончишь свою жизнь в тюрьме». А эти мальчики понимают добро. И помнят.
«Бог уберег, посадил в коробочку…»
В столовой — тишина, только слышно позвякивание ложек.
— Самое вкусное — это котлеты с пюре, — делится один из воспитанников — Максим.
Здесь не принято спрашивать, за что подростки отбывают наказание. Максим рассказывает, что он родом из Вологодской области. Родные к нему не приезжают. Правда, парень тут же спешит оправдать близких: «До колонии далеко».
— Мы здесь вместе с подельником, — продолжает делиться парень. — Срок — год и три месяца. Учусь в ПТУ на маляра, работаю в мастерских. Надеюсь, уже в конце этого года освободиться условно-досрочно.
Жизнь в воспитательной колонии кипит, как в муравейнике. Все в движении, все работают.
Дорожки в колонии расчищены от снега до чистого асфальта. Не видно никаких сугробов. Снежные бордюры выровнены чуть ли не по линейке… А воспитанники в одинаковых зеленых стеганых куртках все продолжают усердно укладывать отвалы.
— Погода в этом году нас радует. Господь подсыпает и подсыпает нам снега, — говорит довольный начальник колонии и, пряча улыбку в кулак, объясняет: — У наших воспитанников пятиразовое питание, они употребляют 4 тысячи килокалорий в день. Надо же их как-то сжигать.
Полковник считает праздность матерью всех пороков, а потому день у воспитанников в колонии расписан по минутам.
— Утром обязательная пробежка и зарядка. На разводе и построении мы поем гимн, поднимаем государственный флаг. А после завтрака воспитанники отправляются в учебно-производственные мастерские.
Осужденные собирают коробки пищевого назначения, в которых потом в поездах подают завтраки, в магазинах фасуют сладости и орехи. Также воспитанники упаковывают в контейнеры в виде шариков медицинские бахилы. А в скором времени здесь собираются запустить производственную линию по изготовлению сборных фигур животных из фанеры.
— На 4 часа в день мы имеем право привлекать воспитанников к труду. За выполненную работу они получают в среднем 4,5–5 тысяч рублей. Гасят иски, назначенные по суду. Я им говорю: «За вас не мамки должны платить, а вы сами». В магазине осужденные заказывают в основном конфеты и мороженое. А вот на семечки, жвачки и зубодробительные сухарики я наложил в колонии табу.
После обеда жители Колпинской колонии отправляются учиться — кто в школу, кто в ПТУ, где получают специальности штукатура-маляра, слесаря по ремонту автомобилей, оператора ЭВМ.
— В школе на воле на всех одеты невидимые колпаки: этот — умница, этот — дурачок... А здесь они все плохие, все в равной степени педагогически запущенные. И здесь не стыдно поднять руку и сказать: «Я не понял». И ребята начинают учиться. У нас один мальчишка занял первое место в олимпиаде по английскому языку.
Вечером осужденные идут заниматься в кружки. Одни снимают мультики, другие занимаются в кукольном театре, в театре теней или в спортивных секциях. Кто хорошо рисует — спешит в кружки иконописи, который ведет художник Виктор Бендеров.
Большой отклик в соцсетях нашли снятый в колонии клип «Щелкунчик», ролик «Вон из класса», а также «Колпинский рэп», текст которого, кстати, написал Владимир Ивлев.
Артисты — бывшие наркоманы, с задержкой в развитии, с нестабильной психикой… Но режиссеры, хореографы и операторы, работавшие с воспитанниками колонии, говорят, что еще не встречали такой сплоченной команды.
На экране — темный силуэт воспитанника. Сидя спиной к камере, он говорит, почти шепчет: «Бог уберег, посадил в коробочку, чтобы более страшного преступления не совершил…»
— Мы снимаем эти ролики, чтобы родители смогли уберечь своих детей от воровской романтики, — говорит, в свою очередь, полковник. — Сейчас в соцсетях активно раскручивают так называемое АУЕ — «Арестантское уркаганское единство». Уголовному миру нужны новые рекруты. Идет пропаганда тюремных понятий, блатной субкультуры. Доходит до того, что мальчишка идет в 3-й класс и сдает в общак для воровского мира 10 рублей. Души наших детей воруют, вовлекают в криминальное движение. Мы как раз ищем антидот, как с этим бороться.
Многие воспитанники Колпинской колонии в прямом смысле стараются стереть следы своего криминального прошлого. В колонии работает кабинет по удалению татуировок.
— Все началось с того, что к нам с концертом приехали студенты политехнического колледжа, который расположен по соседству, в Колпине, — рассказывает Владимир Иванович. — Девчонки показывали акробатические номера, играли на скрипке, пели. Потом с постановкой «Волшебник Изумрудного города» наши воспитанники поехали к ним с ответным визитом. После представления наших артистов пригласили на чаепитие. Я смотрю, мои орлы стоят, как американские рэперы, спрятав руки под мышки. А за чаем стали руки прятать под стол. Я понял, что они стесняются своих рисунков.
На следующий день я попросил выйти из строя тех, у кого есть татуировки. Практически все сделали шаг вперед. Следом поинтересовался: а кто хочет от них избавиться? И снова все шагнули вперед. Я узнал, что прибор, который с помощью лазера расщепляет под кожей пигмент, стоит 400 тысяч. Собрать эту сумму было нереально. Нам помогла Елена Мстиславовна Ростропович. У них есть специальный фонд, который поддерживает талантливых детей. Я сказал: «Так это ж все мои… Нам привозят их со всего Северо-Западного региона». И услышал: «Готовьте документы, мы приобретем вам этот аппарат». Привезли, поставили, наши медики прошли обучение. И мы с божьей помощью начали выводить татуировки. Чтобы воспитанников допустили к этой процедуре, мало их письменного заявления. За них должны поручиться, попросить. Резолюцию накладывает врач, пишет: противопоказаний нет. Ставит отметку оперативник: «согласовано», начальник отряда, директор школы…
Нередко начальник колонии слышит: зачем, мол, создавать для малолетних преступников студии и театры, секции и кружки, им должно быть трудно, они отбывают наказание.
Хороший ответ на этот вопрос дал известный дрессировщик кошек Юрий Куклачев, который частенько приезжает с представлениями в колонию: «У меня подрастает внучка, и я не хочу, чтобы на ее пути встретились убийцы и насильники. А это значит, туда, где есть зло, я должен принести свою любовь и доброту».
Вот и Владимир Ивлев дает установку своим подопечным: «Ни дня без доброго поступка. Хоть кошку погладьте».
— Не надо думать, что все наши воспитанники — сплошь потерянные люди, что ничего хорошо из них не выйдет. Это не так. В каждом человеке есть добро и зло. Очень важно дать человеку проявить доброту.
Воспитанники Ивлева, например, активно участвуют в фестивале «Поделись летом», помогают на празднике в качестве волонтеров детям с ограниченными возможностями.
— У многих из этих ребятишек — детский церебральный паралич, они передвигаются на костылях и инвалидных колясках. Наши пацаны, облачаясь в костюмы ростовых кукол, играют с этими детьми. Я им говорю: «Ребята, вы заложники своего хамства, цинизма и дури. Вы завтра проснетесь, а эти дети — не факт. Они заложники своего здоровья. Вы плачете над своей судьбой, как вам не повезло, вы попали в тюрьму. Но вы сами выбрали этот путь. А эти дети ни в чем не виноваты». Вижу, у них начинает ломаться постепенно внутренний барьер… Когда ты делаешь добрые поступки, тебе уже поздно переходить назад, на темную сторону.
Наши мальчишки также ездят в детский хоспис, где показывают кукольное 12-минутное представление. В больничных палатах многие осознают, как тупо прожигали жизнь, в то время как больные ребятишки мужественно борются за жизнь.
«И один в поле воин…»
Мы идем по территории колонии, день выдался морозный, солнце слепит глаза.
— А вот еще один наш воспитатель — Николай Сиротинин, — говорит Владимир Ивлев, показывая на бронзовый бюст солдата, который стоит напротив столовой.
На монументе выбито: «И один в поле воин, если он по-русски скроен».
— Мне ссылку о подвиге героя, старшем сержанте артиллерии, прислал друг из Воронежа, — говорит начальник колонии. — В начале войны, в июле 41-го, когда наши войска отступали, Николаю Сиротинину поставили задачу подбить на мосту головной немецкий танк и сразу бежать догонять свой полк. А наступала 4-я танковая дивизия генерала Гудериана, любимца Гитлера. Все выстрелы Коли ложились точно в цель. Бой шел два часа. Парень стрелял до последнего снаряда, уничтожил 11 немецких танков, 7 бронемашин, убил 57 фашистов.
Когда немцы перебрались через реку, полковник фон Лангерман попросил показать ему тех, кто с таким ожесточением вел бой. Он был уверен, что им противостояла целая батарея. А полковнику говорят: «Да вот он лежит…» 19-летний паренек остановил танковую колонну. Немцы похоронили его с почестями.
— Мы решили создать монумент, посвященный Николаю Сиротинину. С материалами помогли местные бизнесмены, простые мужики, с кем мы дружим. Я поехал к скульптору Яну Нейману. Он, весь седой, сидел, слушал историю артиллериста Сиротинина, долго курил, потом сказал: «Слышишь, полковник, я сделаю тебе Колю…» Две ночи его лепил, на третью у него случился инсульт, и скульптор умер. На открытие памятника приезжали уже ученики Неймана. Большую часть монументальной композиции мы сделали с воспитанниками сами. Ковырялись с пацанами все лето. Нашли подлинные экспонаты военного времени — танк, пушку, каску.
С именем Николай у Владимира Ивлева многое связано. У них с женой 17 лет не было детей. Оба были здоровы, но Господь наследников не давал. Видимо, нужно было полковнику прийти в воспитательную колонию, вложить в малолетних преступников душу, чтобы наконец услышать от Оксаны: «Я беременна».
— Произошло чудо. Когда проработал в детской колонии два года, друзья подарили мне икону Николая Угодника. Однажды в минуты отчаяния, когда все меня «придушило», я взмолился перед иконой: «Николай Угодник, ты поближе к Богу, попроси за меня, за мою семью…» И на Николу Летнего, 22 мая, у нас родился сын, которого мы назвали Николаем.
ххх
Какой бы ни был срок у осужденных, но и он подходит к концу. Всем, кто освобождается, начальник колонии дает визитку, где указан номер его мобильного телефона. Воспитанники подписывают обходной, сдают вещи, прощаются друг с другом...
— Один мальчишка из Луги вышел за ворота, рот до ушей, а за ним никто не приехал, — рассказывает полковник. — Вечером я завел его назад в колонию, ребята из столовой принесли ему покушать. Он ревет… Ему и стыдно, и горько. Вот как ему дальше жить? Надо как-то в себе пережитое сжечь. На это нужны силы.
— Они осознают содеянное, раскаиваются?
— Я не знаю, — признается полковник. — Если кто-то говорит, что знает ответ на этот вопрос, не верьте. Воспитательная колония — это не больница, когда человек поступил с инфарктом и его лечат… Мы исполняем наказание. В этих парней нельзя вставить программу, как флешку. Они же люди. В моей практике были три воспитанника, которые вообще ничего не понимали, для них главное было, чтобы они были сыты, а остальные — хоть сдохни. Единственное заметил: если на свободе им зацепиться не за кого, нет рядом близких, просто хороших людей, жди беды.
— Есть рецидивы? Кто-то возвращается к вам вновь?
— За шесть лет, что я работаю в колонии, было два таких случая. Я с бывшими воспитанниками постоянно на связи. Кто-то звонит, говорит: «женюсь», кто-то пишет, что устроился охранником в магазин. А кто-то сообщает: «Ворую. Скоро «закроют».
