Два года назад психически неуравновешенный человек ворвался с пневматическим пистолетом и канистрой бензина в Московскую хоральную синагогу и ранил охранника. Тогда напавшего удалось быстро скрутить и передать правоохранительным органам, но эта история показала, что от злонамеренных действий не гарантирован никто. Тем более что в России есть свой совсем недавний трагический опыт расстрела в керченской школе.
Хорошо известно, что после каждого резонансного преступления звучат голоса о необходимости талионного права («око за око, зуб за зуб») — и Дональд Трамп после получения первой же информации о питтсбургском расстреле призвал к ужесточению закона о смертной казни. Это самое простое, что можно придумать. Он же предложил усилить охрану религиозных сооружений и уже столкнулся с неприятием со стороны мэра Питтсбурга, выступившего против того, чтобы наводнять вооруженными охранниками синагоги, мечети, церкви или школы. С этим можно согласиться — разумные меры безопасности нужны (равно как и тщательное их соблюдение), но превращать общественные здания в осажденные крепости — это значит показать слабость и неуверенность перед лицом страшного вызова.
На московской конференции тему санкций за разжигание междунациональной розни поднял председатель Совета по правам человека Михаил Федотов, призвавший к адекватным формам и методам борьбы с этим злом. И привел некоторые цифры — в 2011 году по первой части 282-й статьи УК за разжигание розни были осуждены 82 человека, в 2017-м — уже 460. Причем никакого масштабного увеличения ксенофобии в этот период не наблюдалось. Для сравнения — по второй части этой же статьи, предусматривающей применение насилия или его угрозу, в 2011 году было вынесено 35 приговоров, в 2017-м — всего один. И не потому, что плохо работали правоохранители, — просто фактов не было.
Напомню историю с расширением применения 282-й статьи — она как раз из серии о том, что происходит, если пытаться противодействовать ксенофобии простым ужесточением правоприменительной практики. Можно вспомнить, что 282-я статья появилась в УК во вполне конкретных исторических условиях. С одной стороны, существовала уверенность, что государство больше не будет сажать за «мыслепреступления», и свобода дискуссий была, кажется, максимальной за всю российскую историю. С другой стороны, надо было что-то делать с потоком антисемитской литературы, появившейся после отмены цензуры и отравлявшей сознание людей. Как потом выяснилось, отравляла она не очень эффективно (уровень антисемитизма не увеличивался, а, напротив, падал), но не реагировать было нельзя, так как грязный листок мог подтолкнуть людей неуравновешенных к насильственным действиям. С третьей же стороны, в то время еще не было Рунета — то есть пространства на грани общественного и частного, где записи в дневнике и выражение эмоций с помощью перепостов и лайков становятся достоянием посторонних.
Теперь же условия другие, у правоохранителей возможностей куда больше, а ограничителей объективно меньше. Вот и сложилась практика, которая не способствовала борьбе с ксенофобией, а, напротив, вызывала раздражение людей — и тех, кто неожиданно для себя попадал под действие этой статьи, и тех, для кого значима тема прав человека и свойственно сопереживание по отношению не только к близким, но к малознакомым людям.
Федотов упомянул в своем выступлении о президентском законопроекте по декриминализации первой части 282-й статьи — чтобы нельзя было сажать людей за простое выражение эмоций, а то и вообще за сатиру. Но при этом — добавлю от себя — не стоит забывать, что в уголовном законодательстве должны быть инструменты для того, чтобы обуздать воинствующих и сознательных ксенофобов — поэтому вторую часть этой статьи никто декриминализировать не собирается. Такой подход и можно назвать борьбой со злом с холодной головой — когда отвергаются как попытки сделать преступников из законопослушных граждан, так и потакание последователям казненного в Нюрнберге нацистского пропагандиста Юлиуса Штрейхера.
Но дело не только в законах и правоприменительной практике. Куда более масштабная проблема — как вести работу с людьми, подверженными ксенофобским настроениям. Понятно, что существует масса известных технологий, связанных с воспитанием толерантности, со знакомством с традициями других народов, с диалогом культур. Но надо понимать ограниченность подобных методов — они нередко эффективны в отношении тех, кто и так и не подвержен ксенофобским настроениям (получается своего рода «проповедь перед обращенными»). На людей же усталых и раздраженных, готовых в зависимости от ситуации возложить ответственность за свои беды на «другого» — то на еврея, то на выходца с Северного Кавказа или из Центральной Азии, то на цыгана, а то и на недавнего брата-украинца — они не действуют.
А таких людей не так уж и мало. На конференции был обнародован доклад «Левада-Центра», в котором наряду с фиксацией низкого уровня антисемитских настроений отмечалось ослабление иммунитета против ксенофобии и антисемитизма. По словам главы «Левада-Центра» Льва Гудкова, если в середине 1990-х годов против какого-либо их проявления выступали примерно около половины населения, то сегодня признаки неприятия и резкого осуждения таких проявлений мы можем обнаружить только примерно у 25–30%. По мнению Гудкова, «ядро ксенофобов» составляет 8–15% взрослого населения, «увеличиваясь до 20% в моменты острых социальных кризисов и напряжений». Причем в этом ядре присутствует весь комплекс этнической ненависти — то есть носители таких взглядов негативно относятся и к евреям, и к кавказцам, и к цыганам. Что немаловажно, по оценке социологов, еще 20–30% населения в той или иной форме поддерживают ксенофобские настроения.
Это очень много — поэтому потенциал ксенофобии в России не стоит недооценивать. Можно обратить внимание на то, что если в западных обществах идут дискуссии между антииммигрантскими и проиммигрантскими силами, то в российских условиях доминируют идеи, свойственные первым, а вторых почти не видно. Используя американскую аналогию, можно сказать, что российский политический класс заполнен «республиканцами», а «демократы» в нем практически отсутствуют. В этих условиях нет гарантии от того, что если в телевизоре когда-нибудь появится харизматичный вождь, требующий покарать людей другой национальности или вероисповедания, то немалая часть общества не воспримет его аргументы с одобрением, особенно если это произойдет в условиях роста цен и безработицы и других социальных потрясений. Такой печальный опыт хорошо известен на примере не только Германии, но и других стран.
Что же делать, пока есть время? Простых ответов на такие вызовы нет — и к этой проблеме тоже надо подходить с холодной головой. Понятно, что надо разделять сознательных идеологов национальной розни и их реальных и тем более потенциальных последователей. И поэтому было бы глубоко неправильно отбрасывать миллионы раздраженных россиян, зачисляя их в число безнадежных ксенофобов. Я бы обратил внимание на прозвучавшее во время конференции мнение профессора Высшей школы экономики Эмиля Паина, одного из крупнейших российских специалистов в области межнациональных отношений. Он отметил, что преобладающая в России ксенофобия является заменой более глубинных и слабо осознанных форм недовольства личности и атомизированного общества. Что значительно больше людей волнуют насущные социальные проблемы. А раз так, то надо не дожидаться, пока произойдет кумулятивный эффект и нерешенные социальные вопросы могут потянуть за собой рост открытой ксенофобии. Возможен другой путь — трансформация негативной энергии ксенофобии и ее канализация в сферу гражданской активности. Чтобы люди занимались решением реальных проблем, влияющих на развитие страны, а не замыкались в узком и душном мирке и не искали врагов в чужаках.
