Фонили даже палаты
Генерал Тараканов дважды спасал мир, но так и не получил Звезду Героя Советского Союза.
Говорят, помешал неуступчивый, упрямый характер. При упоминании имени Николая Дмитриевича Тараканова сразу приходит в голову два географических названия: Чернобыль и Спитак.
Про Чернобыль, где он командовал очисткой крыши реактора, Тараканов дал множество интервью.
Но немногие знают, что в 1988 году Николай Дмитриевич руководил и 40-тысячными войсками гражданской обороны при ликвидации последствий армянского землетрясения.
«Разорванные тела, стоны под руинами... Спитак оказался куда страшнее Чернобыля! Нашей главной задачей было не только помочь и вытащить из завалов живых, но и проводить погибших. Мы фотографировали и фиксировали в штабной альбом все неопознанные трупы и закапывали их под номерами. Затем уже опознанных их изымали из могил и хоронили как положено», — вспоминает Николай Дмитриевич те страшные полгода, которые он провел в Спитаке.
Он рванул в Спитак, еще не успев отойти от Чернобыля, где получил критическую дозу облучения.
По данным анализов, в нем было более двухсот бэр.
Смертельная доза — от шестисот.
Думал, что спит, когда однажды жена Зоя Ивановна, врач знаменитой Кремлевки, вошла в его палату и положила на лоб прохладную руку. Тихо прошептал ей: «Извини, Зоечка, не уберегся». — «Какой же ты, Коля, дурак». А сама плачет.
После Чернобыля Тараканов лежал сначала в больнице в Киеве, затем еще полгода в клинической больнице №6 на «Щукинской», где один за другим умирали пожарные, первыми прибывшие на ЧАЭС и ставшие под конец жизни смертельно опасными. В палатах, где они лежали, фонили даже стены.
Тараканов выжил. Возможно, потому что его ждала Армения.
«Ты должен быть в Армении»
«Я получил инвалидность после Чернобыля и хотел уволиться, но когда произошло землетрясение, внутренний голос подсказал: ты должен быть там. Я ведь доктор наук в области ведения спасательных работ в очагах ядерного поражения. Спитак не последствия ядерной войны, но руины и разрушения такие же»,— вспоминает генерал.
Его учебник о том, как проводить спасательные работы в подобных условиях, в ту страшную зиму в Спитаке офицеры растаскивали по листочкам. Армяне звали уважительно: генерал Тараканян.
В Спитаке не осталось ни одного производственного, административного или жилого здания, которое не было бы повреждено. Полностью были выведены из строя огромный элеватор, сахарный завод.
От динамического толчка вырвало емкости с сахарной патокой объемом 6 тысяч кубометров каждая. Сладкая река потекла по улицам сгоревшего от горя города.
«Линия разлома скальных пород, пробежавшая по окраине города, стала, вольно или невольно, и линией разлома нашей порядочности. Эта мысль не давала покоя там, в Армении, много лет назад, не покидает она меня и сегодня», — утверждает 89-летний генерал Тараканов.
Только страшные события показывают величие людей, их переживших. Или демонстрируют человеческую ничтожность. Других способов проверить, кто перед тобой: герой или трус, мокрица, не жалеющий чужие жизни, или человек, способный бороться и преодолевать обстоятельства, — к сожалению, нет.
«В первые часы после случившейся трагедии большинство оставшихся в живых находилось в шоке. Каких-либо организованных действий ни партийные, ни советские органы не предпринимали. Руководители были парализованы, многие сами потеряли близких. Так, у первого секретаря Ленинаканского горкома Мисака Мкртчяна под завалами дома оказалась семья. Жену удалось спасти, а сына и мать нет. На очередном заседании оперативного штаба Мисак Левонович подошел ко мне и тихо произнес: «Николай Дмитриевич, нельзя ли оставшуюся часть жилого дома, что рядом с горкомом, убрать в числе первоочередных?» Я ответил: «Почему нельзя, если вы просите». Он так же тихо и интеллигентно добавил: «Спасибо, а то ведь ни днем, ни ночью этот дом не дает покоя: там погибли моя мать и сын».
Анестезиологу Барашеву принесли без сознания маленькую дочь Олю, ее зажало балкой. Он положил девочку на стол и продолжал делать операции. Не мог отодвинуть общую очередь. Через полчаса она умерла от почечной недостаточности.
Первый секретарь райкома партии Спитака Норайр Мурадян. Весь мир обошла тогда его фотография. Абсолютно седой молодой мужчина в номенклатурном пальто плачет на развалинах бывшего города…
«Первым секретарем я пробыл ровно десять минут до землетрясения, — рассказывает 83-летний Норайр Григорьевич сейчас. — Меня в тот день утверждали в ЦК в Ереване. В 11.30 утвердили, в 11.41 — началось. Я должен был подписать бумагу этажом выше, но рука почему-то задрожала и не могла удержать ручку…»
В Ереване тоже качались стены и сыпалась штукатурка. Но эпицентр толчка находился на его малой родине — меньше 100 км по трассе от армянской столицы.
«Я облетал на вертолете опустошенную территорию, а у меня из носа все время шла кровь. Когда ее становилось слишком много, я выжимал платок. Давление зашкаливало», — продолжает мой собеседник.
Мурадян оставался главным человеком в городе, которого больше не было. Но он не мог помочь своим собственным близким. «Один сын был в детском саду, второй в школе. Жена находилась в декрете на девятом месяце. В первые сутки их не нашли… Я старался гнать мысли об этом. Нужно было организовывать работу. Если не я, то кто? Понимал, что в такой ситуации неизвестности многие руководители просто опускали руки. Всем было одинаково больно и плохо. Я не мог себе этого позволить».
Ведомственные и промышленные здания были разрушены. Милиция, школы, даже универмаг. В центре города уцелела единственная металлическая будка. На ней написали углем «Штаб райкома».
О том, что его дети и супруга спаслись, Норайр Мурадян узнал только 9 декабря. Младший бросился к отцу на руки. Он, как оказалось, не спал в детском саду, шалил, как сыну начальника ему многое позволялось. В тихий час мальчишка забрался с игрушкой под стол. Стол выдержал удар. Гвоздем расковырял стекло и выбрался. Из их садика выжили всего двое детей.
«Но нерожденного ребенка мы с женой тогда потеряли», — до сих пор переживает первый секретарь.
Мир спешил на помощь
К исходу 7 декабря несколько бригад врачей прибыли специальным рейсом в Ереван. На борту самолета министр здравоохранения Чазов провел совещание. А уже в два часа ночи прямо под открытым небом московские хирурги начали первые операции. Большая потеря крови, обширные повреждения, болевой шок — диагнозы как под копирку. Импровизированное «операционное поле» освещали военные. Работали не только при свете прожекторов, но и под керосиновыми лампами.
«Искалеченные люди поступали и поступали. Травмы были все тяжелее и тяжелее. Лекарства кончились. Как нужен был стационар! Но почти все больницы в городе разрушены. Только что введенный в эксплуатацию в Ленинакане новый огромный больничный комплекс рухнул наполовину. Вместе с больными. Как потом выяснилось, некоторые здания были построены с нарушениями, почти из одного песка. Проклятия наступят позже, когда люди в припадке гнева и горя станут биться на могилах тех, кого потеряли», — говорит Николай Тараканов.
Генерал Говоров, сын советского маршала Говорова, руководил работами по ликвидации последствий трагедии в Армении, так же, как до этого катастрофы в Чернобыле.
«Благодаря ему в Гражданской обороне СССР была начата перестройка, целью которой была ее переориентация на чрезвычайные ситуации, происходящие в мирное время», — вспоминает Тараканов.
Многого не хватало. И со всего мира в Советский Союз летели самолеты с гуманитарной помощью. Америка, Европа забыли о том, что продолжается «холодная война». Это было самое масштабное сотрудничество между СССР и Западом со времен Второй мировой. Нас никто не бросил, не злорадствовал. Наоборот, помогали чем могли. В район бедствия отправлялись борта с врачами, бригадами спасателей, необходимым медицинским оборудованием, тоннами лекарств от Международного Красного Креста. Были переданы миллионы долларов частных пожертвований.
«Из Германии привезли сразу 25 автокранов, они могли поднимать до 25 тонн, — вспоминает Норайр Мурадян. — Зарубежные спасатели приехали со своими собаками, с приборами, с помощью которых можно было прослушивать и находить живых. А у нас даже элементарной «болгарки» тогда не было, чтобы разрезать плиты! Господи, воскликнул я, в космос летаем, а «болгарки» нет, чтобы три минуты — и человек уже был на свободе».
Самым первым, кстати, откликнулся Израиль, приславший в Ленинакан несколько мобильных госпиталей и около сотни добровольцев, работающих на завалах. Удивительно то, что в тот период СССР вообще не имел дипломатических отношений с Израилем и рассматривал эту страну как враждебную.
Как горная река
Мир переживал за тринадцать спитакских новорожденных, появившихся на свет 7 декабря, сострадал семьям погибших и восхищался историями чудесных спасений.
Красавице Аракси было 27 лет. Генерал Тараканов очень хорошо запомнил ее. «У нее были смешные веснушки, рассыпанные по лицу», — рассказывает он.
Девушка работала медсестрой в ленинаканском роддоме. Вышла замуж за военного, родила дочку Лиану. Но брак оказался неудачным. Незадолго до трагедии Аракси полюбила человека, но он был несвободен.
В то утро сестра Аракси ушла на занятия в техникум, мама уехала в Кировакан. Дома осталась дочка, которая собиралась в школу во вторую смену. Аракси отпросилась на работе, позвонила любимому и сказала, что Лиана скоро уйдет. Только она положила телефонную трубку, как на улице потемнело, их дом затрясло.
Они с Лианой летели вниз, вцепившись друг в друга. В голове Аракси мелькнула мысль: хорошо, что вместе до самого конца.
Конвульсии земли не прекращались. Ноги молодой женщины придавило тяжелой плитой. Ей не хотелось ни двигаться, ни говорить, ни чувствовать. Просто навсегда закрыть глаза.
«Силы покидали тело, сопротивляться было бесполезно. Аракси стала уговаривать дочку попытаться заснуть. Но Лиана категорически восстала. Она закричала что есть сил: «Помогите! Спасите нас!» — продолжает Тараканов.
Спасатели услышали детский голос. Лиану вытащили. Она почти не пострадала.
Но саму Аракси, придавленную плитами рухнувшего дома, освободить было невозможно. Не хватало техники... Люди оказались бессильны вручную извлечь тело. Она умоляла отрезать ей ноги, чтобы спасти жизнь. Но и эту просьбу выполнить не могли. Ей сделали обезболивающий и снотворный уколы. Когда она очнулась, рядом никого не было. Угроза обрушения заставила спасателей покинуть это место. Они не могли отдать все силы на безнадежное спасение одного-единственного человека. Другие тоже нуждались в помощи.
И тут Аракси услышала крик своей матери.
«Неистовый, истошный крик раздался над ней. Это рыдала ее мама, увидев разрушенный дом и безысходность положения дочери, — вспоминает Тараканов. — Мать села рядом с Аракси, согрела своим теплом часть находящегося над землей тела. Для них двоих наступила самая жуткая и холодная ночь в жизни. Аракси то теряла сознание, то вновь приходила в себя от дикой боли, мать все время была рядом».
Утром 8 декабря пожилая женщина разглядела, как одиночный кран работает на разборе «Детского мира». Она в слезах встала на колени перед крановщиком, умоляя спасти ее ребенка. Через несколько часов Аракси была извлечена.
Девушку отвезли в межрайонную больницу в поселок Маралик, где работали московские врачи «скорой помощи». Экстренно ампутировали обе ноги. Затем Аракси перевезли в Ереван, а оттуда отправили в Москву, в Институт имени Склифосовского. Она долгое время находилась между жизнью и смертью. Приходя в себя, девушка надеялась увидеть лицо любимого мужчины, она верила, что тот обязательно отыщет ее, но его не было.
…Среди пострадавших очень красивая, с правильными чертами лица и крупными выразительными глазами молодая женщина. Сочувствие к ней особенно велико, она осталась без обеих ног. Корреспонденты со всего мира, как правило, задерживаются у ее койки, берут интервью, фотографируют медные веснушки.
Со всех концов нашей необъятной родины поступают письма пострадавшим — и больше всего ей, Аракси. Имя — как горная река Аракс, что течет в Закавказье.
Один из волонтеров, симпатичный французский хирург, надолго задержался возле ее больничной кровати.
…Аракси с Лианой уехали жить во Францию. И мама тоже перебралась к ним. «Мы с Аракси встретились лет десять назад. Для съемок программы ее пригласили в Москву. Обнялись, расплакались. У нее родились еще две дочки. Она ходит на замечательных протезах. За минувшие годы ничуть не постарела, даже веснушки все те же», — говорит Николай Тараканов.
Ей уже за 60 теперь, совсем бабушка.
Стихи для любимой
89-летний генерал замолкает. Иногда ему кажется, что и не было этих 35 лет. И мы встретились не в военном госпитале, где он лежит на реабилитации, все-таки возраст, а все там же, в Чернобыле или в Спитаке в служебной командировке.
А дома в Москве ждет любимая женщина.
За тысячи километров от эпицентра катастроф, два раза в неделю, чаще не получалось, жена бросалась к трубке телефона, когда он звонил: «Зоенька, дружочек мой, как ты там?» Вот ведь были времена — без мобильных телефонов и Интернета. Думай в перерывах, здоров ли, не забывает ли поесть…
За десятилетия службы у Николая Тараканова случалось в год по двести дней командировок. Он виделся с женой реже, чем с подчиненными. На 50-летие супружеской жизни подарил Зое Ивановне толстую книгу, в которую включил все стихи, посвященные ей, пока они были в разлуке. За годы отставки написал 35 томов мемуаров. Одна из книг, «Когда горы плачут», о событиях армянского землетрясения. Последнюю посвятил жене, книга вышла совсем недавно, уже после ухода Зои Ивановны из жизни. До бриллиантовой свадьбы они не дожили меньше года.
За Чернобыль генерал Тараканов получил только орден «За службу Родине в Вооруженных силах СССР» II степени. Его фамилию вычеркнули из списков представлений на Звезду Героя. Так как поругался с членом правительственной комиссии. После землетрясения в Армении Тараканову вручили орден «Знак почета».
Слушая рассказ генерала о тех днях и людях, бросивших все и помчавшихся спасать незнакомых армян, я не понимаю: как так произошло, что мир переругался друг с другом и растерял всю свою человечность? Когда это с нами случилось? Почему?
Простое счастье
«Кто виноват? И Спитак, и Ленинакан были 9-балльными сейсмическими зонами, но, чтобы удешевить проекты в Госстрое СССР, их сделали 7-балльными, — разводит руками Норайр Мурадян. — Клейкость нашего армянского цемента была ноль, песок, а не цемент, но из него строили дома, панели были бракованные, лестничные марши не соответствовали зданиям. Они развалились первыми… Если бы все было сделано как положено, многие жертвы, думаю, удалось бы избежать. Стихия стихией, но человеческий фактор никто не отменял — подлость, продажность, глупость…»
В ту страшную зиму люди учились радоваться простым вещам: теплому одеялу, свету костра, кружке горячего чая, голосу родного человека.
«Сразу после трагедии со всех концов СССР по железной дороге под жилье людям доставляли маленькие вагончики. Они были нелучшего исполнения и комфорта, но тысячи семей были рады-радешеньки и такой крыше над головой. Это же все временно! — восклицает генерал Тараканов. — День и ночь солдаты разгружали на железнодорожных станциях Ленинакана и Бояндура вагончики, доставляли их в микрорайоны, где были разобраны завалы, аккуратно расставляли автомобильными кранами. Жизнь воскрешалась в крохотных жилищах. Никогда не забуду оптимизм, который испытал полюбившийся мне шофер Рафик. У него было двое детей, чудом оставшихся в живых, и жена, которая перенесла сложный перелом, и лишь через пять месяцев он привез ее из больницы в тот вагончик. После неоднократных его просьб я на минуту заглянул к ним познакомиться. Какие же они были счастливые в этом примитивном домике! Вместе…»
Когда много лет спустя я попала в Спитак на 20-ю годовщину трагедии, те ветхие домики все еще стояли. В них по-прежнему жили люди, рождались дети.
Когда-то Горбачев дал команду ударными темпами отстроить пострадавшие города, но развал Союза тремя годами позже не позволил реализовать задуманное. Да и денег не нашлось, не самое, видимо, главное это дело для сильных мира сего. Не геополитика. Крыша над головой есть — уже хорошо.
На тридцатилетие землетрясения, в 2018 году, армянские власти отрапортовали, что все пострадавшие наконец переселены. Но блогеры до сих публикуют фотографии из тех мест, и кажется, что почти ничего не изменилось.
«Так и есть, там до сих пор живут люди, — Норайр Мурадян протягивает мне пачку фотографий с теми же древними вагончиками, облицованными ржавыми металлическими листами и почерневшими досками. Во дворах развевается стираное белье. Абсолютная обреченность на фоне величественных гор. На обратной стороне снимка подписаны фамилии владельцев домишек, чтобы не перепутать.
За работу в разрушенном Спитаке Норайр Григорьевич не получил ничего. Говорит, отказался от наград, хотя Горбачев предлагал любую. «Не смог на крови родной земли…»
Ленинакан давно уже зовется Гюмри, а Кировакан — Ванадзором. Спитак так и остался Спитаком. Его восстановили. Сейчас, по открытым данным, там проживает 12 тысяч человек.
Вдвое меньше общего числа погибших в зоне бедствия 7 декабря.
