Он пишет: «Я продолжаю воспринимать себя юношей, почти мальчиком, даже в зеркале, за чертами своего постаревшего лица, я вижу лицо юноши. Это мой вечный возраст. Я остаюсь мечтателем, каким был в юности, и врагом действительности. Во мне нет старческой мудрости, и от ее недостатка я страдаю» (здесь и далее: цитаты по книге Николая Бердяева «Русская идея»).
Бердяев придает своим переживаниям, как он говорит, личностно-субъективный характер. Его мучает вопрос: а что будет после смерти с моей душой? Он верит, что душа бессмертна, что она должна после смерти продолжать жить. Но для него встает личностный вопрос: где эта бессмертная вечная жизнь? Бердяев хочет, чтобы эта вечная жизнь была продолжением жизни на земле, и поэтому он жестко настаивает на том, что рай для него имеет смысл только тогда, когда рядом с ним там будут его любимые собаки и кот Мури.
Но, кстати, Бердяев в своих текстах никогда не цитировал то, что говорит по поводу рая Иоанн Богослов, что он говорит о скачке от земной прежней жизни в вечную. Иоанн Богослов там, в Апокалипсисе, говорит: «И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет» (Откровение, 21:1). Чем ближе к старости, тем чаще Николай Бердяев вспоминает, как оказалось, о самом главном в его жизни, о том, что происходило на якобы чуждой ему земле. Он много говорит о своей исключительной любви к животным: «У меня есть страстная любовь к собакам, к котам, к птицам, к лошадям, ослам, козлам, слонам. Более всего, конечно, к собакам и кошкам...»
И самое главное уже для философа Бердяева: когда он начинает размышлять о вечной жизни, о рае как о чем-то очень близком себе, он открывает для себя то, о чем говорит Иоанн Богослов, о том, что в этой вечной жизни ничего не остается от прежней жизни, ничего не остается от тех, кого он любил.
Оказывается, что рассуждающий о рае Николай Бердяев, со своей любовью к животным, и прежде всего к собакам и кошкам, является личностью, совершенно чуждой христианству. И мало кто обращает внимание, что все Священное писание проникнуто каким-то нарочитым отвращением к этим несчастным псам.
В Библии обычно рассказ об истреблении Богом неверных грешников сопровождается осуждением псов, которые или будут лизать кровь умерших, или есть их тело. Поэтому, на что никто никогда не обращал внимания, собака в Библии, в христианстве, является символом смерти людей по воле Божьей. Третья Книга Царств, (16:4): «Кто умрет у Ваасы в городе, того съедят псы; а кто умрет у него на поле, того склюют птицы небесные». Вторая Книга Царств (3:8): «Авенир же сильно разгневался на слова Иевосфея, и сказал: разве я — собачья голова?» Первая Книга Царств (17:43): «И сказал Филистимлянин Давиду: что ты идешь на меня (с палкою и с камнями)? разве я собака? (и сказал Давид: нет, но хуже собаки)».
Далее даже непонятно, как Николай Бердяев сохраняет свою веру в рай и возможность жизни в вечном раю вместе с котом Мури, когда он восстает против сущности христианства, против деления людей на тех, кто попадает в рай и кто попадает в ад. Бердяев в своем «Самопознании» пишет несколько страниц с критикой идеи ада. И опять поразительно: с одной стороны, он все время повторяет, что «окончательная судьба человека не может быть решена лишь этой кратковременной жизнью на земле», но с другой стороны, он камня на камне не оставляет от христианства, восставая против идеи ада, вечных мук ада.
С точки зрения Бердяева, в Ветхом Завете, в Притчах, «есть жестокость и беспощадность», а сама идея ада превращает христианство в судебную систему. «Для моего религиозного чувства и сознания, — говорил Николай Бердяев, — неприемлемы и те элементы самого Евангелия, которые носят судебный, карательный характер и устрашают адом». Правда, он при этом повторяет, что все сказанное не лишает нас «существования высшего божественного». Но все-таки в конце концов он приходит к выводу, что если в будущей жизни, как говорит Евангелие, ничего не останется от прежней, то будущая жизнь не имеет для него никакого смысла. «Если представить себе совершенную вечную жизнь, божественную жизнь, но тебя там не будет и любимого тобой человека не будет, ты в ней исчезнешь, то эта совершенная жизнь лишается всякого смысла».
И оказывается, что если все старое, все греховное уходит вместе со смертью, то непонятно, что несет с собой рай, вечная жизнь. Очень важно понимать, что Бердяев настаивал на том, что переход из старого в новое имеет смысл только тогда, когда личностно-индивидуальное, сформировавшееся в старом мире, переходит в новый мир. Но в конце концов элементарная логика приводит Бердяева к пониманию того, что если, как говорит Евангелие, все прежнее должно умереть, прежде чем перейти в новое, то тогда оказывается, что вот это наследство личностно-субъективного, которое является для Бердяева главным, уже невозможно в новом мире, в раю.
И тут как никогда дает себя знать тайна будущего. Если будущее никак не проявило себя в настоящем, то вы на самом деле не можете ничего сказать о нем. И это видно в текстах Бердяева, где он много говорит о божественном как прорыве в будущем, как о прорыве в совершенном, как о том, что полностью уходит от старого мира. Но ничего, кроме того, что это будущее уходит от старого мира, он о нем сказать не может. Думаю, не случайно в конце жизни он понял, что самое главное, что у него было в жизни, — это любовь к животным, которые были здесь, на этой земле и в этом мире. И оказывается, что смерть старого мира, на основе которого зиждется христианская идея рая, несет с собой и смерть самого христианства. Если не будет старого человека со старыми страданиями, со всем тем, что несет с собой духовное, не будет милосердия, не будет сострадания, не будет совести, не будет покаяния, то и ничего на самом деле не будет, кроме пустой мечты о будущем. И самое страшное, если не нужны проповеди Христа «не убий», «не прелюбодействуй», «не кради», то не нужен и сам Христос. И признаки того, что Бердяев осознает само глубинное противоречие преодоления смерти вечностью, свидетельствуют его последние тексты, написанные уже перед смертью.
И Бердяев, который пытается решить все эти вопросы, связанные с раем, не выходит за рамки христианства, он просто пытается найти все возможные аргументы в защиту самой идеи Бога. И если быть верным заветам Ветхого и Нового Завета, то сам Бог призывал человека думать, что есть земля, что есть небеса. Об этом говорится в Премудростях Соломона, 9:13–16. Бог спрашивает Соломона: «Ибо какой человек в состоянии познать совет… божий? Или кто может уразуметь, что угодно Господу?.. Мы едва можем постигать и то, что на земле, а что на небесах — кто исследовал?»
И честно говоря, непонятно, почему все те противоречия, которые увидел в идее скачка от смерти к вечности Бердяев, не учитывали отцы Откровения. Ведь очевидно: если нет свободы греха в новой жизни, нет выбора людьми между добром и злом, то умирает самое главное, самое божественное, что есть в человеке, — умирает духовная жизнь, работа души, мораль. Если нет времени, нет ни прошлого, ни будущего, то нет личности. И получается, что в рай вместо личности приходит какое-то восковое существо. Поэтому на самом деле вечность для человека, живущего в настоящем, — абсолютная пустота, то есть то, что есть сегодня и чего не будет, но непонятно, что придет взамен.
На мой взгляд, для любого человека, кто сохраняет веру в Бога, важно сохранить веру в таинство христианства, на которое обращал внимание Федор Достоевский, когда просил человека не мучить животное, любить весь мир. Я имею в виду слова старца Зосимы: «Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уж подобие божеской любви и есть верх любви на земле. Любите все создание божие, и целое и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все далее и более, на всяк день… Животных любите: им Бог дал начало мысли и радость безмятежную. Не возмущайте же ее, не мучьте их, не отнимайте у них радости, не противьтесь мысли божией. Человек, не возносись над животными: они безгрешны».
И вот эта истина: божественное прежде всего перед нашими глазами, и в этом земном мы можем увидеть много божественного, много, что укрепляет нашу веру в Бога. И то, что Бердяев называл «христианским гуманизмом», порождено не его поисками смысла вечности, не его поисками диалектики смерти и вечности, а его следованием логики Федора Достоевского, который призывал увидеть божественное прежде всего в том, что перед нашими глазами, увидеть божественное даже в безгрешности животных, в том числе и собак. И поэтому самая важная для русского религиозного гуманизма мысль, что главной ценностью христианства является человек, созданный Богом.
