«России нужен Бог и царь»
— Что вы хотели понять для себя в этой книге?
— До 1917 года история России была историей Романовых. После 1917 года она становится историей большевистской партии. А приблизительно с 1927 года она становится историей Сталина. И он очень точно сказал о своем отношении к стране, это осталось в дневнике его родственницы Марии Сванидзе: «России нужен Бог и царь». И он дал ей в своем лице и Бога, и царя.
Для меня было важно передать ощущение жизни в исчезнувшей Атлантиде, сталинской стране по имени СССР. Гремели марши, парады, каждый день стране сообщали о победах, и всю ночь над кремлевской стеной горело окно... И страна знала: мы спим, но он работает!.. И вместе с маршами, громче маршей с утра до утра гремело ЕГО имя. С ним просыпались и засыпали. Современница (естественно, в дневнике) пишет о том, как окружает, преследует это имя, она слышит его из репродуктора на работе, выйдя с работы, слышит его гремящим из черных тарелок репродукторов на улице, если дома она откроет газету, оно прыгнет ей прямо в суп со всех страниц... И если она выключит радио, выбросит газету, оно донесется из-за стены, из репродуктора соседа. Оно найдет ее и в уборной, и ночью, когда она ляжет в кровать, оно заползет к ней под одеяло! И постепенно гремящее имя прочно поселилось в сердцах... Причем страна, где победившая революция обещала уничтожить класс «хозяев», уважительно звала своего вождя... «Хозяин»!
— Еще пару-тройку лет назад фраза «Сталина на вас нет» была штампом, шуточкой. Сегодня так уже не шутят. В прессе звучат фразы «закручивание гаек»... Кажется, он все ближе. А вам так кажется?
— В самом начале
— Вашу биографию Сталина читала вся страна, и не только наша. Но то — биография. Этот трехтомник — роман, предполагающий, что вы додумываете, и за кого — за Сталина! Вы осознаете риски?
— Любой гражданин нашей страны лучше всех знает три вещи: как управлять страной, как победить в футбол и кто такой Сталин. Поэтому, что бы я ни написал о Сталине, я ошибся... Впрочем, человек, который высказывает у нас собственное мнение, все время должен быть смелым. Смелым во времена Брежнева, если он за Солженицына и Сахарова, смелым во времена перестройки, если он против них. И так далее. Что делать, в любой другой стране точка зрения — это всего лишь предмет для обсуждения. В России — это повод для спора, страшного, яростного, русского. Наш спор — это спор, в котором моментально умирает истина. Начало его вы можете почитать в переписке Андрея Курбского и Ивана Грозного. Оба персонажа яростно обличают один другого, притом совершенно не отвечая друг другу. Мнение другого абсолютно не интересует!.. Их интересует — заклеймить! Особенно острыми являются споры об истории... Что делать, мы — уникальная страна, где на протяжении XX века историю переписывали бесчисленное множество раз. Наша история давно перестала быть историей, но стала политикой, обращенной в прошлое... Между тем следует знать слова Толстого: «Чем ближе люди к истине, тем терпимее они к чужим заблуждениям. И наоборот».
— Так это о толерантности речь, которой у нас исторически нет. Что, и не будет?
— Нетерпимость к инакомыслию в России воспитывалась столетиями, и была она, как вы знаете, задолго до большевиков. Вспомните, как набросилось все общество — не только царь — на Чаадаева, посмевшего иметь иной взгляд на историю России. Белинский насмешливо писал: «Палками бьют — не обижаемся, в Сибирь посылают — не обижаемся... А тут Чаадаев, видите ли, народную честь зацепил — не смей говорить!.. Отчего же это в странах, больше образованных, где, кажется, чувствительность должна быть развитее, чем в Калуге да Костроме, не обижаются словами?» Да, привыкли «обижаться словами» и карать за слова! Так что Иосифу Виссарионовичу легко было с его любимым лозунгом «кто не с нами, тот против нас». Он сделал его абсолютной истиной.
Эффективный менеджер?
— Одно за другим сменяются поколения. Уже есть люди не только из юной поросли, но и зрелые господа, которые родились после смерти Сталина и кому его магнетизм непонятен. Ну сажал всех подряд, ну толкал убогие речи...
— Это глупость. Размах этой страшной личности завораживает. Как положено истинному диктатору, он был великий актер... Был один Сталин, который умел очаровать Бернарда Шоу, леди Астор, Фейхтвангера, Барбюса, Ромена Роллана... И был совсем другой, суровый, грубый партиец, умеющий говорить с малограмотной массой. Как действовали его речи? В это же время в Европе был оратор, чьи речи буквально сводили с ума его страну, погружали в восторг коллективного безумия... Это Гитлер. Но Гитлер был выдающийся оратор, замечательно использовавший микрофон, эффектно демонстрируя приступы отрепетированной ярости — этакое извержение вулкана, доводившее зал до общего безумия. Между тем Иосиф Виссарионович говорил занудливо, тускло, с акцентом, важно формулируя несложные агитки: «Самый последний советский человек стоит на голову выше любого высокопоставленного буржуазного чинуши»...
Какой был эффект? Он остался в дневнике одного из умнейших людей эпохи — писателя Корнея Чуковского... Он и Пастернак слушали речь Сталина. «Что сделалось с залом!.. Я оглянулся — у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные лица... Видеть его, просто видеть — для всех нас было счастьем... Каждый жест его воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства... Пастернак шептал мне все время восторженные слова... Домой мы шли вместе с Пастернаком, и оба упивались нашей радостью».
Тот же сильнейший эмоциональный эффект! В чем его причина? Страх? Гипноз Власти? Или... Во всяком случае, герой в моем романе объясняет это...
— Вернемся к книге. Что мы знаем о герое, о Фудзи?
— Он начинал агентом Коминтерна, периодически исчезая на задания из страны. Но каждый раз, вернувшись в страну, он наблюдает, как она стремительно меняется, как становятся неузнаваемы его друзья... В разгар террора панически испуганы и верхушка, и интеллигенция, но масса безмятежна, хотя уже идут массовые аресты... И если тогда спросить рядового гражданина, боится ли он НКВД, он ответил бы с достоинством, что боятся только враги. И когда посадят его друга, он скажет: «Наверное, мы с вами не все знаем». И когда возьмут его самого, он будет непоколебимо верить, что произошла досадная ошибка и все вскоре разъяснится! В разгар террора приезд в страну знаменитой футбольной команды басков занимает массу куда больше, чем процессы вождей Октября. В это время проходят грандиозные балы-маскарады, и страна запела знаменитую песню из только что вышедшего на экран популярнейшего кинофильма «Цирк»: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Эта песня в дни террора стала вторым неофициальным гимном.
— Сегодня есть такое общее место: «Сталин — эффективный менеджер».
— Эффективными менеджерами считали и Романовых. В дни перестройки часто цитировали французского экономиста Эдмона Терри. Он приехал в Россию перед Первой мировой войной и предсказал, что романовская империя к середине ХХ века станет экономическим гигантом, будет доминировать в Европе. Он сказал правду. Доминировать в Европе мы действительно были должны, но не благодаря полуфеодальной системе, продолжавшей существовать в России. А благодаря источникам энергии, которые становились важнейшими в наступавшее новое время... Газ, нефть, уголь и т.д. — у нас первое место в мире... И утверждать сегодня, что Сталин — великий менеджер, который при этих невероятных природных богатствах страны, при невиданном энтузиазме, который всегда рождает революция, умудрился почти поголовно истребить самых умелых крестьян, держать впроголодь страну и волочь ее в индустриализацию с величайшими кровавыми жертвами, — мягко говоря, странная идея! Какая историческая миссия была у него? Иосиф Виссарионович — смиритель революции. Что это значит? После каждой революции приходит смиритель. В Англии это Кромвель, который это стихийное народное море силой отправляет обратно в берега. Во Франции это Наполеон, который утверждал, что взял все достижения революции, уничтожив ее недостатки (что было вначале правдой). А у нас был свой смиритель — и был такой, какой была наша азиатская кровавая революция.
Когда в революцию играют дети...
— «Революция очень музыкальна», вы пишете. И правда, в «Окаянных днях» Бунин говорит, что появилось дикое количество безумных, бессмысленных песен вроде «ночь тиха, как две минуты».
— Революция — кровавый театр. Вчерашний адвокат начинает исполнять роль премьера, вчерашний агроном руководит армией и т.д. Только палач продолжает заниматься своим делом. Все остальные поменяли костюмы и успешно осваивают новые профессии. При этом, как положено в театре, все поют! Люди этими песнями как бы кричат: «Я есть! Смотрите, я есть! Я делаю все что душе угодно!» Это кажущееся «все что душе угодно» — начало революции. Это море счастья вседозволенности — анархия! «Анархия — мать порядка»!
Революция возводит на вершины карликов, которые начинают казаться титанами.
Но они лишь на время титаны, ибо нет истинной революции, которая не убивала бы своих детей. Замечательного историка великого князя Николая Михайловича приговорили к расстрелу. За него просили Ильича, но Ильич пошутил: «Революции не нужны историки». Надо быть осторожнее со словами. Революции очень нужны были историки: они бы рассказали и Владимиру Ильичу, и всем, кто участвовал в Октябрьском перевороте, неизменное: «Революция, как бог Сатурн, пожирает своих детей».
Кстати, Сталин в день Октябрьского переворота таинственно исчезает из Истории, оставляя историкам спорить, где он был в этот судьбоносный день. В книге мой герой подробно рассказывает об этом таинственном дне Сталина.
— А я все про сегодняшнее. Много у кого после недавних митингов и выборов появится то разочарование, которое испытал ваш герой Фудзи и компания в
— Я сказал бы иное. С точки зрения Истории революция 1905 года удалась. Ибо она выполнила главную задачу — безумно испугала общество и предупредила Власть. Она наглядно показала, в какой хаос погружает страну революция. Множество купцов, которые финансировали революционное движение, увидев горящие усадьбы и баррикады в Москве, убийства и грабежи, перестали давать деньги. Наконец, революция объяснила царю, что его будет ждать в
Что это означало? То, что предсказал Ключевский: «Алексей царствовать не будет. России грозит новая Смута». И в
«Начинать реформы в России опасно, а останавливать еще опаснее»
— Как Сталин предполагал править после революции?
— В книге есть много размышлений Сталина о власти в России, я их пересказывать не буду. Процитирую только монолог русского монархиста, который приводит мой герой: «Россию основали цари, и самые любимые были самыми жестокими: Иван Грозный, Петр Великий... Наш народ идет вперед, только когда он чувствует железный кулак. И кнут — лучшее, что нам оставили татары». Николай I, исполнявший эти заветы, перед смертью сказал сыну, Александру II: «Держи их, держи вот так», — и показал кулак. Но сын решил, что можно без кулака, реформами. Началось то, что в России и во многих странах бывает при судьбоносных реформах, — обнищание народа. Ибо реформы — это вечный трудный путь Моисея из рабства в свободу, о котором рассказано в Библии. И этот путь лежит через пустыню. Идти трудно. Последовали бунты и общее недовольство.
Что тогда сделал Александр II? То, что делать было нельзя. Соблазнив страну реформами, он их остановил. Начинать реформы в России опасно, но останавливать их еще опаснее. И молодые люди, вкусившие свободы, не согласились... Они потребовали европейского парламентаризма — в стране, где четыре пятых населения было безграмотно, где крестьяне крестились на поезд, в котором проезжал Государь Император! Парламентаризма им не дали. И началась история русского терроризма. Отец первой русской перестройки был убит ее же детьми.
— Ежели у нас любимые герои — Грозный, Петр, Николай Палкин и Сталин... Так может ли вообще быть власть без страха?
— Да, существует этот вопрос: «Народ ли сделал такими (жестокими) своих правителей или правители сделали таким (покорным) свой народ?» На этот вопрос пытается ответить герой книги Фудзи.
«Ах ты любушка моя, Семнадцатый год!»
— Нодар Фудзи, вымышленный персонаж, ближайший друг, возможно — альтер эго, тень Иосифа Сталина, с которым они росли вместе, вместе делали революцию, вместе прожили этот век, от лица которого и ведется рассказ. Как родился Фудзи?
— Есть прообраз. Точнее, прообразы. Несколько людей, дневники которых я читал. Но с какого-то момента персонаж начинает жить сам, уходит от вас и совершает неожиданные для вас поступки. Это так забавно! Он вас «ведет», и, как в танце, вы ему подчиняетесь. Он живой, куда более живой для вас, чем вы сами.
— «Ах ты любушка моя, Семнадцатый год!» — вздыхает Фудзи посреди своего повествования. Какая интонация слышится в этом!
— Он пишет эти записки в старости. Ему надо каяться, за ним море крови, но искренне каяться он не может. Поэтому и прорывается... Все время помнит счастье, радость той кровавой Революции и великие мечты «жить единым человечьим общежитьем». Всеобщее равенство во Вселенской Республике Советов.
— Этот великолепный эпизод из первого тома, где Фудзи перевозит бриллианты для революции в Германию и маскируется под расстрелянного князя Д., реальную фигуру. Но для безопасности «легенды» следует убрать жену этого Д. Сначала он мягко беседует с ней. А потом... «Я постарался без мук. Достал кофе с молоком (в те дни это была невероятная роскошь) и, пока она наслаждалась и медленно пила, зашел со спины и выстрелил в голову...»
— Это ужасно, но для него это рассказ о милосердии. Он ведь не отдал ее расстреливать сумасшедшему палачу-матросу, который провел бы ее через все муки ада! А он — без мук... Напоив кофе...
— Этот кофе с молоком — домысел?
— Это логическое поведение героя. Он ведет себя не как я хочу, а как хочет он. Есть еще один момент. Я сохранял стиль записок, но это не дневники, а воспоминания. Они писались в старости, и их автор предупреждает, что в датах могут быть ошибки. Сохраняя этот стиль, я намеренно сохранял и ошибки. Предоставляю их исправить внимательному читателю.
— В вашей жизни произошла ужасная трагедия: полгода назад в ДТП с вашим участием погибла девушка. В мистическом смысле связываете ли вы эту трагедию с вашей книгой об Иосифе Сталине, которую вы тогда писали?
— Книга тогда уже была написана. Что же касается трагедии, она со мной навсегда.
