Пока профессора советуются друг с другом — какая картина с какой будет сочетаться, причем сами таскают эти трехметровые студенческие холсты, — мы встречаем ректора академии — народного художника Илью Глазунова:
— Открывающаяся выставка — это гигантское событие в общественной жизни не только России, но и Европы. Ведь фактически наша академия осталась последним бастионом русской и европейской школы высокого реализма.
Глазунов всегда повторяет, что «школа — это крылья» — и невозможно без серьезного образования считаться художником, музыкантом или, скажем, врачом. Раньше эту аксиому никому не надо было объяснять. Сегодня же...
— Вы поймите, — продолжает Илья Сергеевич, — если художник не прошел школу — он обречен на дилетантизм. Вот на первый курс к нам приезжают ребята со всех концов нашей все еще необъятной родины (кстати, и из Крыма уже звонят — хотят поступать). И первое, с чем студенты сталкиваются — это такие традиционные для русской академической школы методы обучения, как рисование с гипсов, гризайль, копирование в музеях шедевров старых мастеров, пластическая анатомия, — то, что во многих высших заведениях сегодня напрочь забыто.
...Поэтому, собственно, Глазунов и решил в самом начале лихолетья новейшей российской истории основать академию, базирующуюся на, увы, забытых принципах дореволюционного образования — «уже тогда, в середине 1980-х, запахло тленом, «Черным квадратом» Малевича, все очень свободы хотели». А главный принцип академии один — таинство создания образа. Как говорил Васнецов: «Мое искусство есть свеча, зажженная перед ликом Божьим». На факультет живописи в год примерно принимается по 18 человек. А за все время существования академии со всех факультетов выпустили более полутора тысяч специалистов.
— Хочу подчеркнуть, — говорит Глазунов, — наша академия бесплатная — и мы принимаем только по таланту, относясь к студентам со всей серьезностью. Как к нам — послевоенным ученикам школы при Институте им. Репина в Ленинграде — со всей серьезностью относились наши великие педагоги, среди которых были Грабарь, Иогансон... Кстати, захожу недавно в репинский институт, встречаю знакомого — а он грустный такой. «Что случилось?». — «А вот, ходят слухи, что в художественных институтах ликвидируют приставку «имени», то есть не будет ни Репина, ни Сурикова в названии, это якобы несовременно». Ну не безобразие ли?
Илья Глазунов считает, что картина — это высшее достижение в изобразительном искусстве, как в литературе роман, а в музыке симфония: «Нельзя только прелюдами отделаться». Картина предполагает умение мыслить, компоновать, понимать тему.
— Искусство делится на два неразрывных начала — «что» и «как». Что — это тайна замысла художника, это от бога (или — как у нас раньше шутили — от социального заказа). А как — это мастерство, сразу выдающее мастера в мастере и дилетанта в дилетанте. Как, например, у меня? Если я не вижу картину в голове, то к мольберту даже не подойду — у меня нет «поисков на холсте», зато эскизов немало, а также работы над образами. Всё должно сложиться внутри, это и есть муки творчества. А уж потом только можно сказать словами Врубеля, что цель творчества — «будить современников величавыми образами Духа».
В момент разговора бродим среди холстов, — сложнейшие по композиции и глубине образы Василия Блаженного, монахинь из Суздальского Покровского монастыря, Бориса Годунова... Глазунов представляет «МК» свои ведущие академические кадры — руководителя мастерской историко-религиозной живописи Ивана Глазунова (своего сына), потом Дмитрия Слепушкина (мастерская портрета), Владимира Штейна (зав. кафедрой живописи факультета живописи), Олега Штыхно (ведет самое трудное — анатомический рисунок).
— Помимо факультетов живописи, ваяния и зодчества, — подытоживает Глазунов, — у нас есть единственный в мире факультет по охране памятников. А то сейчас ведь как? Берут девочек из универсама, и эти девочки отвечают за XVI–XVII века, раздавая разрешения на перестройку зданий. Специалистов крайне мало! Мы же готовим архитекторов, реставраторов, искусствоведов, и наши выпускники несут знамя высокого искусство по всему миру — Алексей Стиль основал Общество реалистов в Лос-Анджелесе, другая выпускница открыла Школу реализма в Париже. Потому что там всё утеряно, разбито. Или Олег Супереко, тоже мой ученик, живет в Италии, недавно ему было поручено расписать фресками купол собора Ното...
— То есть не единым современным искусством жив человек?
— Наше искусство как раз и является самым что ни на есть современным: по-новому пережитая традиция. А то, что сейчас толкается под видом современного, — это антиискусство. Каждый может нарисовать «Квадрат», но никто так не сыграет, как Рихтер или Ойстрах, не напишет, как Рубенс, Репин, Иванов... Поэтому наша задача — воспитывать (словами Достоевского) «по-русски широко образованного человека». Нигде в мире нет ничего подобного! И этим надо гордиться. Каждая из здесь висящих работ легко бы могла украсить Третьяковскую галерею, Русский музей. Поэтому я рад, что мои студенты снова в Манеже и очень благодарен за организацию выставки Валентине Ивановне Матвиенко, Сергею Семеновичу Собянину, Сергею Александровичу Капкову.
«Господдержка реалистического искусства сейчас важна как никогда», — считает Глазунов. Третьяков еще до вернисажа объезжал мастерские и скупал там картины. Да еще спорил с императором, который желал те же картины для своего дворца, ссылаясь на указ о запрете приобретения полотен до вернисажа.
— А сейчас подобные споры между правителем и меценатом, к сожалению, только во сне могут присниться. Но — прошу вас дальше.
Меня провожает Станислав Москвитин, декан факультета живописи.
— А вы помните, была нашумевшая работа вашей дипломницы, где вывешивались списки погибших на другой стороне стекла...
— Да-да, это «Беслан», вот картина, — указывает Москвитин, — девушка (зовут ее Анна Боганис) изначально вела какую-то тему по истории Византии, но случившаяся трагедия ее так потрясла, что она оставила свои прежние наработки, резко поменяла тему диплома и за 3–4 недели написала «Беслан» (притом что обычно диплом пишется год).
— Кстати, тему студент выбирает сам?
— Ну конечно. Но ученый совет ее утверждает. Ведь одна из задач академии — патриотическое воспитание, прививание любви к своему наследию. Но никакого давления или диктата нет с нашей стороны. Тем огромное разнообразие — актер в гримерке, трагедия Беслана, дороги войны, евангельские сюжеты...
— А ныне живущие люди на портреты попадают?
— Обязательно. Вот молодой человек отдыхает в кафе, а вот одетый в форму пехотинца 1812 года юноша из военно-патриотического клуба. Или последний прижизненный портрет Ольги Аросевой (девочка успела дописать). А портрет Золотухина начали, когда он был еще жив (художница ездила к нему в деревню, у нас работа только с натуры), а завершить пришлось уж после ухода артиста.
— Дипломники, как правило, выбирают большой формат?
— Ну приятно же сделать свою первую серьезную работу для выставочного зала... этим, кстати, мы тоже отличаемся от других вузов — даем художнику такую уникальную возможность, как появление в Манеже.
В разговор вступает профессор кафедры живописи Владимир Штейн:
— Картина — это пища для ума. Посмотрите, сколько мы видим всяческих параллелей с нашим временем, глядя на эти, казалось бы, сугубо исторические полотна, повествующие о делах 200–300-летней давности. А как важно прикасаться к истории самим студентам, которые приходят к нам порою малообразованными людьми, не знающими, кто такой Александр Невский. Но после подобных картин они выпускаются с совсем иным масштабом личности. Это мощь, это серьезное подспорье для будущей жизни, чем бы потом художник ни занимался.
...Понятно, что «современное искусство» сейчас правит бал, но чисто физиологически у зрителя не родится тот ряд эмоций, ощущений, образов, которые могут появиться только при соприкосновении с реалистической живописью.
— А мы считаем, что мы и есть самые современные! — заявляет Штейн. — Это взгляд молодежи на свою культуру и историю, что может быть важнее? То, что мы делаем — так и напишите, — называется государственной безопасностью. Четко и мощно. Мы 25 лет вскармливаем молодежь на великих примерах нашей культуры и истории, стоим на страже нашего государства. Чтобы умы наши не растекались на какие-то эксперименты, написанные левой ногой.
— Ну как вы считаете, — подхватывает Константин Зубрилин, декан факультета скульптуры, — если наши студенты участвовали в создании открытых недавно памятников Гермогену (Александровский сад) и Столыпину (у Белого дома), плюс получили второе место на конкурсе памятников героям Первой мировой на Поклонной горе (хотя все говорили о первом месте). Всё это иллюстрирует уровень мастерства художника, качество его языка общения со зрителем. Ведь искусство должно быть понятным — и Моцарта, и Чайковского, и Рафаэля понимали, в этом и есть демократичность искусства. Как Пушкин писал Вяземскому — «поэзия должна быть глуповата», в хорошем смысле. Пушкин понятен нам с детства, равно и живопись не должна быть ребусом или шарадой. Всё это концептуальное искусство, которое сегодня выдается за новость, — старо как мир.
Самое главное, что дает академия, по мнению педагогов, — это базовые ценности (чувство вкуса, хороший русский язык, знание истории), без которых ну просто нельзя. Любую картину возьмите — есть гармония цвета, гармония композиции. Потом художник может измениться — пойти искать свой почерк, стать дизайнером или модельером, но ниже определенной культурной планки он никогда не упадет. Причем за время работы над дипломной работой студент получает больше, чем за пять лет обучения, — это рывок, это прорыв, ведь многие, копая дипломную тему, работают по году в архивах, пропускают всех героев через себя.
— Мы гордимся нашими выпускниками, — говорит проректор по учебной работе, профессор Николай Сидоров, — они выходят в мир профессионалами, преподают во многих учебных заведениях страны — Красноярске, Йошкар-Оле, Пензе, Брянске, Нижнем Новгороде... открывают школы, творческие мастерские, живут и работают в Германии, Англии, Франции, Италии. Так что никто на произвол судьбы не брошен. Люди очень востребованы. Умеют быстро и четко работать. Это как Илья Сергеевич завел в академии такой тренинг: тебе дается 15 минут — и за это время ты должен написать картину. Ну не целиком, конечно, а на уровне принятия решения. Это очень важно.
...И как наглядная иллюстрация к словам проректора Сидорова — в зале появляется ученица Ильи Глазунова художница Наталья Царькова, официальный художник Ватикана, приехавшая из Рима на день в Москву специально на вернисаж в Манеже.
— У римских пап (и кардиналов) существует традиция — они должны оставить после себя официальный портрет для истории. И это такое счастье, что я, во-первых, русская, во-вторых, женщина, и в-третьих, православная, стала единственным официальным художником Ватикана. Кстати — и это единственный случай в истории Ватикана, — я написала уже четырех пап. Техника, разумеется, реалистическая. Писала только с натуры (делала многочисленные эскизы, а одеяния мне приносили в студию). Всё это благодаря изначальной школе — академии Глазунова. Илья Сергеевич очень много мне дал, я очень ему благодарна. Потому что так называемое современное искусство как червь разъедает культуру всё сильнее и сильнее.
О проблемах вкуса в завершение необычной экскурсии нам рассказал Иван Глазунов:
— Люди есть люди, и они остаются такими же, какими были тысячу лет назад. И если нам будет отпущено еще тысячу лет — художники останутся с такими же устремлениями, талантами и недостатками. А проблемы есть всегда. Сегодня налицо падение уровня подготовки на начальном этапе — в школах, лицеях, училищах. То есть в нашей академии мы должны шлифовать уже какие-то нюансы, а приходится снова рисовать гипсовую голову, потому что этого звена поступающие нигде еще не прошли. По счастью, талантов много. Но не всегда эти таланты готовы критически на себя взглянуть. Самое главное — мастерство. Попробуй повторить русскую ремесленную вещь XIX века. Поставленная рука — это дело всей жизни. Когда иконописец мог писать с закрытыми глазами...
— А чувство вкуса?
— Так все идет в одной связке. Воспитание и вкус. Ну что мы видим вокруг? Что сейчас строится? Полированный камушек, башенки стеклянные — вот в такой антихудожественной среде очень сложно воспитать вкус, это касается и картины, и иконы, и чего угодно. Возьмите русские сувениры — ну что это за жуть? Матрешки с лицами правителей? Вот это, увы, общий уровень дурновкусицы, который пока непобедим. Самое главное сейчас — возрождать художественное воспитание.
