«Не хочу ехать в Москву как гость!»
— Итак, мы дождемся вас в России или вас уже ничего с ней не связывает?
— Есть слова в Библии — «никогда не говори «нет», а что уж там в жизни получится... вперед лучше не загадывать и ничего не обещать, правда?
— Ну вы однажды заметили — «к кому же я поеду, если все друзья моего поколения здесь уже умерли»...
— Дело не только в друзьях. Если я приеду, жить-то мне негде будет. Поэтому мне не хочется ехать в Москву как гость. В Москве я не в гостях.
— Но... простите, по-моему, внук ваш живет в Москве, в вашей квартире...
— Ну хорошо, но это же не моя квартира, не мой дом. Я все равно окажусь как бы в гостях. Нет-нет, в гости не желаю приезжать. Я хочу чувствовать себя дома.
— Кстати, правда ли, что никто из ваших отпрысков не связал свою судьбу с цирком? Заманить не удалось?
— А зачем заманивать-то? Ты сам никого не заманивай и не советуй это никому. Заманивать — значит обманывать. А я никого в жизни не обманывал. Меня обманывали, это было... даже ваши коллеги. Обещали прислать копию интервью, ну, как память, ну и ни черта... а это же ни копейки не стоит! Хотя на это интервью я приехал за сто километров. Даже спасибо не сказали... жлобы.
— Обычно мы воспринимаем цирковые профессии как династийные...
— Есть профессии, еще только погружаясь в которые уже надо готовиться к старости. А есть профессии, когда можно до седой задницы работать. Правда? У меня как вышло? Я в Союзе готовился к старости. А потом после перестройки все деньги пропали. Сгорели. Ну и что? Пришлось здесь, в Германии, жизнь начинать с нуля.
— Все, что было на книжках, — обесценилось?
— Конечно. Были накопления, я же знаю — ЧТО такое старость в России. И — увы. Только швейцарцы почему-то свои долги отдают, а в России никто не хочет отдать нам наши кровные, которые у нас забрали.
— Да и работы в «переходные годы» стало резко меньше?
— Я поссорился с нашим цирковым руководством, потому что они пытались заставить меня выступать на стадионах. А я им говорю: «Вот мой диплом, и тут написано, что я — артист цирка!». Так что от всех стадионов я отказался: ненавижу работать в больших залах, потому что клоуну нужен интим, зрители должны его чувствовать, смотреть глаза в глаза. А на стадионе чувствуешь себя ненужной марионеткой. А как только я отказался, мне говорят: «Ну хорошо, тогда поедешь в Сибирь».
— И поехали?
— Получилось так, что звонят из Министерства культуры и говорят: «Вы запланированы в состав делегации, которая едет в Вашингтон на просмотр картины «Синяя птица». У меня, если помнишь, там была маленькая-маленькая роль. Так что вместо Сибири уехал в Америку. Потом возвращаюсь в Москву, снова иду к цирковому начальнику, он чуть не обалдел: «А вы здесь почему?». Я ответил, что «министерство меня больше ценит, чем вы».
— Кроме того, у вас не сложились отношения с Юрием Владимировичем Никулиным... вы не раз говорили, что он якобы ревновал. Хоть сейчас страсти улеглись в душе?
— Я вам так скажу. Как артист кино он мне очень нравится. Здесь, в Германии, я с удовольствием смотрю «Самогонщиков», смотрю на всю эту веселую троицу. Больше всего из тройки мне нравился Вицин. Но... конечно, держать злобу нельзя. Тем более, человека уже нет. И про него надо говорить только хорошее. Так что в кино он мне всегда нравился, а в цирке — другое дело. Если б я был членом партии (КПСС), я б, конечно, давно стал директором цирка, как Никулин. В те времена без членства эту должность нельзя было получить.
— Но вы не стали вступать? Как и Карандаш?
— У каждого своя причина. У меня причина такая: отец погиб в тюрьме. Или расстреляли его, не знаю. Никак не могу добиться правды. Хотя б для того, чтобы, умирая, знать: кто был отец — хороший или плохой? Что до меня — я ничего плохого для своей родины не делал и не делаю. Да, я нахожусь сейчас в Германии, но все равно защищаю здесь русский дух!
— И все-таки хотелось бы уточнить — вы где-то рассказывали, что ваш отец работал на Втором часовом заводе... и ходит такая легенда, будто он был среди сборщиков часов, которые потом остановились у Сталина.
— Ну да, что-то такое я и слышал. Все хотел выспросить у матери, но как-то было не до того, а потом она получила инсульт и десять… нет, не говорила, десять лет лежала — отнялась правая рука, нога и... речь. Но как-то раз заехал я в Ногинск (а отец у меня из Ногинска) и спросил у тетки: «Что случилось с папой?». Вот ей-то участковый и рассказал эту историю — они делали какой-то подарок для высшего руководства, после чего всю группу рабочих забрали. Я все просил дозвониться до Второго часового — может, какие-то документы остались... нет, молчок. Так что при жизни я вряд ли узнаю правду.
— Как-то вы про мячик рассказывали... редкий момент счастья.
— Да, если я начну книгу писать, то как раз с того момента, как отец ведет меня за руку по Ленинградскому проспекту, в руке у меня шарик, а шарик этот мне подарил клоун... и я его очень берег и дорожил им. И когда, по воле судьбы пройдя через разные испытания (был, например, учеником слесаря), я стал клоуном, то свою первую репризу как раз посвятил этому шарику: выходил в манеж и дарил детям разноцветные шарики.
— Вы упомянули профессию слесаря — сколь пригодилась она вам в жизни?
— Всем клоунам очень советую обязательно пойти на слесарные курсы. Понимаешь, ты когда своими руками делаешь, то четко контролируешь — ЧТО именно ты делаешь. Можешь легко все изменить в любой момент. Бывает, думаю-думаю, заснуть не могу: на часах — два ночи, а я спускаюсь к себе в мастерскую в моем небольшом домике и начинаю варить, клепать... Всю жизнь все делал своими руками. Нет, как-то заказал реквизит на заводе — все понаделали не так! Для трюков же нужны не реалистические вещи, а буффоны. Один раз заказал осла. Ну мне и сделали настоящего такого осла, хотя я им нарисовал на эскизе комедийного ослика с большими глазами. Ну и что? Я же и виноват остался. «Из-за вашего осла, — говорят, — у нас собрание было! Мы решили этого нарисованного урода не делать». Ну что на это скажешь? Так что все сам... даже музыку приходилось писать самому.
— Об этом вы еще нигде не рассказывали. Как Чарли Чаплин? Он тоже, не зная нот, к своим фильмам писал музыку...
— И неплохая музыка получалась. Что до меня... была такая программа «Карусель». Вот и нужны были музыка и немножко стихов. Хотел заказать профессиональному композитору... они все люди хорошие, но цирка не знают. Пишут замечательно, но не по-цирковому; у нас-то музыка должна быть зажигательная, маршеобразная. Так что... и это делать пришлось. Непросто это — быть клоуном.
«Деточка, мне сколько лет, чтоб я по проволоке ходил?»
— А правда ли, что вы можете взять и пройти по проволоке (жанр, с которого вы начинали)?
— Нет-нет-нет, мне сейчас 84. Так вот, мне б по земле ходить нормально, а не то что по проволоке. Уже баланс не тот, дорогой мой. Да и в молодости это было крайне опасно — все время мы рисковали...
— Но вы не раз отмечали, что именно поэтому не злоупотребляли алкоголем, хотя в ту пору в цирке пили все.
— Да, был случай, когда после Нового года мы один раз перебрали, и я свалился с проволоки. После чего дал себе слово — все, завязываю!. Потому что до хорошего это не доведет. А не пить было трудно. В компании — как? Не выпил — значит, подосланный.
— Ну да, во всех поездках за границу были эти гэбэшные стукачи...
— Да ну, Господи, всю жизнь было так, что первый шаг к дружбе — давай, наливай сразу! У алкоголиков всегда больше друзей, чем у непьющих.
— А вот мы сейчас разговариваем, а фоном звучит включенный телевизор — а там русские федеральные каналы...
— Ну да, смотрю новости. Каждый день. Переживаю за Россию — радуюсь, когда радостно, и огорчаюсь, когда показывают все эти военные действия... у меня хороший партнер есть с Украины, и, конечно, мне очень волнительно слушать о том, что там происходит. Я много работал там в свое время. Ну как так можно — брат в брата стреляет? Ужас, что творится. Верю, надеюсь, что там как-то все уладится.
— То есть сердце у вас продолжает болеть за страну, а то иные эмигранты и слышать не хотят...
— Ну как же, милый мой, кровь-то у меня красная как знамя!
— Сейчас вот предлагают Ангелу Меркель выдвинуть на Нобелевскую премию...
— Главное, что — пусть и с трудом — там идет развод тяжелой техники. Что, конечно, было бы невозможно без вмешательства Меркель и Олланда. Без них никаких переговоров бы не было. Весь мир смотрит и надеется на благополучную развязку. А я... я могу многое понять, но... не с нашими же братьями воевать. Ну не с нашими! Все время жили душа в душу, и вдруг... часто бывал там, вспоминаю их потрясающие базары, какие помидоры вкусные там были, обалдеть. Остались еще эти помидоры?
— Это редкий случай, когда вы — уехав столько лет назад — остаетесь в курсе происходящего...
— Это же обязательно. Те, кто порывает с родиной, — тонут. А я не утонул.
— Немецкий язык вы так и не постигли, насколько знаю?
— Нет, если в магазин идешь — где-то что-то скажешь, более-менее все ясно. А так, чтобы вести переговоры, — нет.
— А любите ли вы пешие прогулки, остается на них время?
— Сейчас я уже не работаю 11 месяцев в году, как раньше. Теперь имею возможность выбирать — где лично мне нравится. Начал вот в театрах хороших выступать. Не меня выбирают, а я. Так что в конце жизни есть возможность посмотреть — как солнце всходит и заходит, как птички поют, как редиска начинает расти...
— А откуда она взялась — редиска?
— Ну огород у меня тут, посеял — и буквально через две-три недели на глазах она готова... Раньше много домашних животных держали — голубей, кроликов, но их пока нету — много времени уход за ними отнимает. Если надо — беру напрокат и работаю. А так в доме только собачка.
— Чувствую, что жена ваша Габи, Габриэла — большой вам помощник...
— Разумеется, она о всех гастролях договаривается, законы знает, что очень важно.
— У вас еще нет официального немецкого гражданства?
— Пока нет. Но у меня жена — немка, я имею право здесь жить и работать.
— Почему, начав выступать в Германии, вы назвались Счастливым Гансом?
— Ну откуда ж я знаю? Кто же сам себе кличку придумывает? Меня так назвали — и все.
— Редко какому артисту в таком возрасте удается смешить людей. Это что — дар бога?
— Это дар любви. Когда ты любишь свою профессию, какая бы она ни была, — от дворника до космонавта, — любишь — у тебя всегда будет успех. Это же ты не себя любишь. Я — артист и обязан уважать своего зрителя, какой бы он ни был. Я это делаю. И мне это нетрудно. Я живу этим. И после разговора иду в мастерскую и буду снова там что-то делать, так время и проходит...
«Клоуном надо внутри быть, а не снаружи»
— Вы продолжаете создавать новые репризы?
— Ну обязательно, Господи! От этого жизнь становится радостнее. Не всегда репризы бывают успешными, но все равно, как говорится, изюминка остается. Без неуспеха нельзя. Потому что нужен момент самоанализа — почему не получается? Мудрый человек потому и мудрый, что он наделал кучу ошибок, но сумел их исправить.
— А вы не знакомы с другими звездами клоунады — Дэвидом Лариблем, Белло Ноком?
— Сталкиваться сталкивались. Но не дружили, потому что одни едут на гастроли в один город, а другие в другой, только на пересадках и встречаемся. Не видимся по двадцать лет. Хотя и перезваниваемся. Какая дружба с нашей профессией...
— Как вы относитесь к молодому поколению клоунов? Жанр не хромает, на ваш взгляд?
— Раньше лица были человеческие у клоунов — взять Карандаша или Никулина. А сейчас все обильно мажут свои лица, становясь похожими на обезьяну... Поэтому сейчас мало имен, есть только маски. Прежде артист был индивидуальностью. Сейчас же пошла массовка, и мне это не нравится. И репризы стали делать ужасные, кошмар. Нет, хорошие ребята есть, но в своей массе наблюдается упадок клоунады. Наряжаются, как на карнавал, и думают, что они клоуны... Клоун — он больше ВНУТРИ, чем снаружи. Причем и в жизни, а не только на манеже.
— Кстати, о «жизни». У вас какая-то забавная ситуация была на гастролях в Японии с курткой на молнии...
— Там две истории было. У меня был друг — известный канатоходец. Поехали с ним в Японию. После представления зашли в магазин за модными в те годы нейлоновыми рубашками. Стираешь ее, через пять минут она высыхает — и гладить не надо. Это сейчас от нейлона все отказались, подавай, наоборот, натуральные ткани. Так вот у японца в магазине висят две такие — одна за тысячу иен, другая — за пятьсот. А разницы на глаз никакой нет, покрой один и тот же. Мы спрашиваем: «А почему стоит по-разному?». А он вдруг на чистом русском отвечает: «За тысячу — материала хороший, а за пятьсот — материала дрянь». Мы жутко удивились этому единственному японцу, который по-русски очень даже понимал. А потом отправились и курточки кожаные покупать на молнии. Уже в другой магазин. И показываем без слов продавцу, что курточка нужна коротенькая, по пояс, черная, и вжик-вжик проводим — мол, нужна на молнии. Продавец смотрит тупыми глазами, потом вскрикивает: «О-о, вспомнил!», — садится на свой мотоцикл и куда-то уезжает. Возвращается радостный, с большой коробкой. Открываем — а там нож для харакири (мы же по животу водили рукой, показывая, как молния раскрывается). Много всего смешного было...
— И не только — с высокой температурой приходилось давать представления...
— Да, не без этого. Я вот только что перенес воспаление легких. Приехал в цирк шапито, а его еще не построили до конца, крыша есть, а по бокам ничего. Мы репетировали в манеже, а там был серьезный такой сквозняк. Я еле-еле отработал три дня и попал в больницу. Вот выскочил — и опять готов к работе. А раньше такой случай был. Я поехал из Ленинграда на своем «Москвиче» в Уфу, на гастроли. Это был май. Окно открыл — солнце же светит, в машине жарко. Хотя на улице ветер был еще холодненький. И меня надуло. Тоже попал в больницу в Уфе. Директор в палату заходит: «Все билеты проданы...», пятое-десятое. И меня на «скорой помощи» везли на спектакль, я отрабатывал и обратно в больницу уезжал лечиться... И вот думаю сейчас: «Дурак я, что ль, был тогда? Зачем работал в таком состоянии?». Сам не пойму. Но... профессия есть профессия.
— Скоро 85. Детство все дальше отдаляется, как вы однажды заметили...
— У каждого нормального честного человека в сердце всегда должно оставаться детство. Пусть хоть немножечко. Пусть хоть кусочек. Не надо быть жестким и крутым... не в этом суть. В детстве... все по-честному. А когда взрослеешь — начинаешь больше врать и выкручиваться. Так пропадает из души и детство, и честность. А честность — это совесть. Не у многих она сегодня есть. Ибо совесть подменили понятием расчета. Поэтому бесчестный человек смотрит на честного как на идиота. Но я остаюсь таким, каким всегда был.
