Член жюри

Рассказ

Рассказ
Рисунок Алексея Меринова

Еще в юности он постиг секрет обретения популярности. Ничего магического и сверхъестественного. Элементарный, до оскомины пошлый приемчик, который эксплуатировал каждый, кого манила слава. Раскусить такую уловку — пару раз плюнуть. Но убогая человеческая порода всегда ведется и попадается. Экивоки, петляния, усложненные трюки не для нее. Чем сермяжнее и проще — тем доходчивее, тем разительнее результат. Гроссмейстерские комбинации заморочат бедняг и собьют их с толку. Зато мат в два хода вызывает у дебилов восторг.

Ты — пешка, но жаждешь пробиться в короли? Тогда ступай поперек шахматного поля. Пешки так не ходят? А ты — пойди. Начни противоречить, требовать, обличать. И очень быстро из подвизгивающей моськи превратишься в фигуру, равную по масштабам той, какую облаиваешь.

Обмана в подобной тактике нет: общественное мнение — сплошь лицемерно, пуритански тупо, тот, кого язвишь, — заслужил плевка. Все вокруг — мыльные пузыри. И все друг про друга это знают, но делают вид, что чего-то стоят. Притворяются, играют роли. И ты сыграй. Раздраконь, растопчи, изобрази ярость, а потом нарядись в тогу беспристрастного мудреца и скорбно улыбающейся добродетели. Не сомневайся: тебя признают борцом, ниспровергателем, правдолюбом, защитником (несуществующей, ты-то в курсе) истины. Увенчают лаврами. А ты — замри в достигнутом облике. И перестань ниспровергать. Одно лишнее неуклюжее словцо — и образ будет разрушен. Это значит: предыдущие старания — насмарку, вновь очутишься там, откуда стартовал. Только с гораздо меньшими шансами на удачу, ибо разбитых корыт (как и прочих мелких и крупных неудач) поклонники кумирам не прощают.

Был студентом, когда постиг рецепт: надо вызывать кривотолки. Эпатировать, провоцировать, скандалить. Галилей и Коперник, Казанова и Калиостро, Мэрилин Монро и Набоков поступали именно так. Сальвадор Дали остался бы безвестным провинциалом, если бы держался скромно. Достоевский не снискал бы звания «гений», если бы не начал с кружка «петрашевцев» и не проматывал деньги в казино. Льва Толстого причислили к сонму небожителей, потому что восстал против церкви. Великие знали, при помощи какого инструментария выковать себе звонкие имена.

Он, нищий студент, обитал в общежитии, делил комнату с одногруппником, темнокожим Джоном Сланцем из Ганы. Не хватало средств: крохотная стипендия, родители помочь не могли, сами едва сводили коны с концами. Джон вез фирменные шмотки из-за границы, торговать ими трусил, неприятную функцию распродажи препоручил ему. Вечерами они сражались в шахматы и нарды, ставкой служили вырученные от продажи гроши. Унизительно и постыдно спекулировать, если считаешь себя равным Герцену и Гёте! Но других вариантов добыть копейку не маячило.

Открыв закон преуспеяния, он начал действовать. Накатал разгромный отзыв о повести известного писателя. И задумался: в какое издание предложить? Ведь у мастера, коего убабахал, наверняка связи в высоких сферах, журналисты и редакторы прикормлены. Вычислил нужный печатный орган. Шум после публикации поднялся страшенный. Отхлестал следом вторую столь же громкую жертву. И третью, и четвертую. Из газет и издательств посыпались заказы. Все охочи до жареного и пробавляются склоками. Если надо было чью-то книгу или театральную постановку задробить, если надо было автора высмеять или уничтожить, обращались к нему — входившему в моду громовержцу. Приглашали выступать, вести семинары. Даже те, на кого ополчался (поняв: удушить горлопана невозможно), начинали перед ним лебезить. Объясняли свою постыдную позицию: «Хоть горшком называй, а имя раскручивай».

Выверяя каждый шажок, начал запрограммированно отступать: принялся иных клиентов похваливать, а затем и превозносить. Стал допущен в их клан. Лишь изредка, для поддержания былого имиджа, на кого-нибудь ополчался. Щерил зубы и предавался злобе — не напускной, всамделишной: зрела подлинная обида... Герценом, Белинским, Писаревым не стал. Он и сам это понимал, и враги (у кого из выдающихся мыслителей их нет? травили даже Пушкина, даже Чехова, даже Зигмунда Фрейда!) исподволь и прямо не позволяли забыть. Открыто презирали: деляга, холуй, прилипала, приспособленец! Ну и пусть! Он-то ведал: они — того же разлива. Зарабатывают на том же поле, но на другой делянке, облизывают, но не тех, кого подрядился ублажать он.

Главный фильм на фестивале, где он (по традиции) входил в состав жюри, рассказывал о Станиславском. Снята лента была чудовищно, смахивала на пародию — персонажи говорили ходульно, плохонькие актеры тщились исполнить роли великих, и это откровенно не удавалось.

Слепо уставившись на экран, он прикидывал: какой отзыв дать этой хреноте? Подмывало размазать бездарей: «Дорогие коллеги! Разрешите поздравить с очередным провалом». Но ведь ясно: этого не скажет. Режиссер — давний друг, жена режиссера — сопродюсер. Однако что-то нужно будет вякать... Может, поддержать смелую попытку воссоздания ярчайшего периода отечественной культуры? Банальный ход, небогатая мысль, но никуда не деться...

В голове параллельно крутился сюжет книги, присланной ему накануне — как члену жюри уже литературного конкурса. Он эту книгу на сон грядущий пролистал и отбросил, теперь хитросплетение романных событий неожиданно нахлынуло, поглотило. История, изложенная неизвестным автором, странным образом вступила в спор с творящимся на экране. Удивительно: книжная, призрачная картина оказалась ярче и нагляднее экранной.

Член жюри решил: надо будет вечером ознакомиться с текстом обстоятельно.

Вспыхнул свет, он зажмурился, освободился от наваждения.

Первым слово взял председатель оргкомитета и произнес ровно то, что намеревался озвучить член жюри: «Смелая попытка обращения к вечно живому прошлому». Следом вызвали говорить его — старейшего и опытнейшего. Что ж, начал долгой паузой. Со стороны глядя никто бы не догадался: ищет выход, мечется. Вертелось: разве можно быть легкомысленным? Надо было предусмотреть, что остальные тоже используют отмазку о воспевании старины...

— Я бы дал фильму первое место в номинации «Автобиографическое кино», — нашелся он. — Ибо ясно: режиссер, толкуя о Станиславском, имеет в виду себя. Что ж, оба гения равнозначны...

Дома с нетерпением погрузился в книгу. Дошел до середины. И тут позвонил приятель и завел: безусловный фаворит и первый претендент на премию — мемуарист-поэт.

Звонящий, было ясно, подослан. Поэтому пришлось с ним нехотя согласиться. Ведь и дальше, в будущем, надо состоять в жюри, участвовать в конференциях, подвизаться в деятельности комиссий и совещаний... От мастодонта-мемуариста многое зависит...

Член жюри испытал после беседы с приятелем даже облегчение. Значит, книгу можно захлопнуть и не изучать. Не тратить время. И мемуары мастодонта — тоже не читать. Зачем, если знаешь, за кого голосовать?

На следующий день потчевали фильмом о войне. Невыспавшийся член жюри задремывал, вздрагивал от грохота артиллерийских залпов, а после показа хвалил ленту за обращение к теме патриотизма. Собирался перемолвиться с еще одним членом жюри, основателем литературного альманаха, — о книге, которая упрямо не выходила из головы, но вовремя одумался. Глупо — голосовать за мемуары, а обмусоливать конкурирующую вещь. Член жюри всерьез встревожился: так близко к совершению ошибки он не подступал никогда. Неужто столь сильное впечатление произвела на него проклятая книга?

Вечером, наблюдая по ящику футбольную баталию, он переживал не о голах, а опять о книге. Вот привязалась!

На повестке очередного просмотра была комедия. Член жюри мрачно взирал на мельтешащих по экрану и непрерывно острящих дурней и исходил желчью: «Почему в кинозалах и театрах нет окон? А вот почему. Потому что зрители приникли бы к ним и жадно смотрели на улицу. То, что на улице, куда больше захватывает, чем то, что в гребаном искусстве». Он старался не вспоминать о книге и против воли удивлялся: как удалось автору сказать то и так, как до него не удавалось никому? Кто вообще был этот автор? В присланных бумагах сведений не содержалось. И в прономинированной на участие в конкурсе книге биографические данные отсутствовали. Лишь краткая безликая аннотация: «Прозаик напряженно размышляет о нашем непростом времени...» Где выведать о нем? Вывод напрашивался неутешительный: ничего-то он, член жюри, о современности не знает, оторвался от жизни, занесся, забронзовел, потерял с окружающей реальностью контакт. Книги ему присылают, на просмотры привозят... Как избалованному птенцу, вкладывают в рот готовые сентенции, самостоятельность утрачена напрочь.

Его речь на итоговом заседании кинофорума поразила. Не ерничая и очень серьезно он сказал: ни один из увиденных фильмов не тянет на премию. И заметил: у отечественных режиссеров нет шанса создать хитовый блокбастер или забойный мюзикл. Но есть путь проверенный — глубокого психологического кино. Такого, как «Пять вечеров» или «Кин-дза-дза».

В заключительном туре книжного голосования, прижав руки к груди, возопил:

— Ценю мемуариста, он мой близкий друг. Уважаю труд, коему посвящен не один десяток лет. Но безвестный автор сразил меня неповторимой манерой...

Приз за лучший фильм, посовещавшись, решили не присуждать. Награда в литературном единоборстве досталась мемуаристу.

После отгремевших дискуссий и баталий член жюри пребывал дома. Устроители очередного кинопарада обошлись без его авторитетного присутствия. Оценивать литературные свершения его тоже не пригласили. Забытый, он сидел в кресле, придвинутом к окну, и смотрел на улицу.

Неожиданно безвестный автор, в поддержку коего он выступил, навестил его. Сыграли в шахматы. Член жюри, расстрогавшись и утешая лузера, открыл ему вычисленный им в юности рецепт:

— И дальше идти поперек общепринятого...

Гость улыбнулся снисходительно и остановил поток красноречия движением руки. После чего поведал о себе. Оказалось, он родственник большого начальника. Настолько крупного, что скрывал данные о себе. Однако не всесильного, в связи с чем одолеть мемуариста в борьбе за лауреатство не удалось. Мерзко улыбаясь, неофит признался: особенного огорчения из-за неудачи он не испытывает, потому что книгу за него состряпал подчиненный этого его не то дяди, не то свата — безвестный клерк, наделенный природной склонностью творить... Теперь клерк помер, а жажда славы в юном выдвиженце разгорается все сильней. Наглец спросил: не согласится ли член жюри за хорошую плату создать следующую книгу под его именем?

Член жюри опешил. А потом сверкнул глазами и огрел нахала шахматной доской.

На следующее утро газеты, радиостанции и телеканалы раструбили об инциденте. Член жюри вновь стал знаменит. Несмотря на то, что информация шла под рубрикой «Криминальная хроника», смельчака вновь стали звать на выступления, заседания, присуждения... Еще бы! Ведь на сей раз он, демонстрируя собственную неувядаемость, выступил против хамской власти, покусившейся на святое — суверенность возвышенного мира, принадлежащего художникам.

Член жюри тем не менее извлек из случившегося урок: стал чаще приникать к окну, а читать книги и смотреть фильмы и спектакли прекратил, справедливо полагая: любое принятое его сотоварищами решение будет идеально верным.

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру