Особняк, построенный в центре Москвы по заказу князя Святополк-Четвертинского и купленный впоследствии графиней Олсуфьевой, после Октябрьской революции был заселен городской беднотой (роскошно же она, неимущая, тут жила!), а в 1932 году превратился в писательский клуб с рестораном и залом для общих собраний, который до сих пор хранит прежний облик и в обиходе именуется Дубовым залом. Его стены обшиты дубовыми панелями, его уютное пространство украшают экзотические резные колонны, а на второй этаж, в так называемый Каминный зал, ведет причудливо изгибающаяся дубовая лестница. Если верить легенде, на ее ступенях, споткнувшись, повредил ногу предпоследний русский монарх. Уже в советские времена один из руководителей Союза писателей в пьяном виде мочился с этой лестницы на сидевших внизу посетителей. Ему эта выходка казалась смешной. И ему ее простили, поскольку обмоченные тоже были наделены чувством юмора: папа шутника являлся видным военачальником, адмиралом флота.
Под потолком здесь сияет люстра, подаренная Максиму Горькому товарищем Сталиным (неизвестно: специально изготовленная или реквизированная у кого-то из буржуинов?). В бывшей детской спаленке долгое время располагался партком. Впритык к парткому работала писательская парикмахерская… Фамилия цирюльника была Моргулис. Я стригся у него. Он говорил: “Я вас не стригу, я вас рисую!”
В Дубовом зале праздновали дни рождения и справляли тризны, делали доклады и выпивали… Гибрид Эпох, Эклектика Истории, но вряд ли в столице сыщется архитектурный памятник с подобной судьбой…
На протяжении существования дома его рубежи охранялись столь же сурово, как государственная граница, стороннему человеку проникнуть в литературный заповедник было немыслимо: вход стерегли церберы-администраторы, пропуска, дающие право разового посещения, если и выписывали кому-нибудь из непрофильников, то с неимоверными казуистическими препонами. Однажды не пустили самого Анастаса Микояна, его уверения, что зван на мероприятие и является высоким партийным руководителем, не подействовали. Да что Микоян… Не позволили войти Алле Пугачевой, приглашенной отобедать с Ильей Резником…
Мне повезло: мама работала в ЦДЛ. Приходя к ней, я мог (почти беспрепятственно!) бывать на творческих вечерах, кинопросмотрах (а фильмы крутили такие, какие не показывали даже в Доме кино), иногда удавалось протыриться в буфет, в знаменитый Пестрый зал, названный так потому, что на его стенах красовались (и до сих пор красуются) шаржи, зарисовки, автографы классиков: поэтов, прозаиков, драматургов, художников. Отрадно, что эти фрески и образчики настенного писательского фольклора вступили в ХХI век нетленными. Семен Кирсанов: “Съев блюдо из 8-ми миног, не мни, что съеден осьминог!” Роберт Рождественский: “Если тебе надоел ЦДЛ, значит, и ты ему надоел!” Андрей Вознесенский: “Средь индюков и аллигаторов приятно видеть литераторов”. Расул Гамзатов:
Пить можно всем.Необходимо только
Знать: где, когда и с кем,
За что и сколько?
Или: “Я сегодня, ев тушенку, вспоминал про Евтушенку”. Или: “О, молодые, будьте стойки при виде ресторанной стойки”…
…Рано утром 31 декабря мама уезжала на работу. На ней лежала ответственность за встречу писательского Нового года. Это было ответственное, почти государственного значения дело. Мама наблюдала за расстановкой столов. Для именитых и обласканных властью — в Дубовом зале; для тех, кто не снискал высоких почестей, — в Пестром зальчике; для рядовых членов СП — в фойе… (Впрочем, однажды на встрече Старого Нового года в фойе пировал как простой смертный сын Юрия Андропова, всемогущего руководителя КГБ; я видел его своими глазами, поскольку оказался за соседним столиком.)
В предновогодние дни в нашей квартире неумолчно звонил телефон: еще кто-то из представителей элиты изъявлял желание провести карнавальную ночь в писательском сообществе, а кто-то требовал, чтоб его переместили в более престижный зал... Списки составлялись заранее и утверждались на заседаниях правления — сей ареопаг, состоявший из авторитетных мастеров слова, выносил коллегиальное решение: кому где сидеть… Бывали исключения: в последний миг еще кого-то из небожителей осеняло намерение примкнуть к веселому братству… Прибывал из Гагр директор тамошнего Дома творчества Гугуша Тарасович… Или внезапно возвращался из загранкомандировки корреспондент влиятельной газеты (по совместительству разведчик) и непременно желал попасть в круг служителей муз (разумеется, в Дубовый зал: по статусу ему это было положено)… Случались и ужасающие подтасовки: вместо себя писатели снаряжали на заказанные заранее места врачей, работников автомобильных мастерских, близких родственников. Каждый такой инцидент впоследствии становился предметом разбирательства, проштрафившемуся выносилось порицание, его могли даже отлучить от встречи следующего Нового года.
На те Новые года в ЦДЛ неизвестно откуда (и с чьего соизволения) привозили и устанавливали в вестибюле нетипичные для СССР и потому воспринимавшиеся как верх разнузданного западного разложения детские игровые автоматы: виртуальные гонки на машинах, полеты на Марс, погружение в батискафе на дно океана… Дошкольные забавы, но писатели толпились вокруг волшебных металлических ящиков и, опуская в прорезь монету за монетой, ловили кайф… (Недаром ведь говорят: писатель — большой ребенок.) Подчеркну: привозили не “одноруких бандитов”, которые позже заполонили Москву, доставляли вот именно милые, невинные шалости… А уже на следующий день увеселительные агрегаты размером с крупный холодильник исчезали, их загружали в машины и отправляли в неизвестном направлении. (Откуда все же их брали? Где хранили? Каким образом дозировали и вымеряли граммы проникновения тлетворного воздействия в размеренную, регламентированную, подцензурную жизнь? До сих пор неизвестно…)
Отмечали в ЦДЛ и Старые Новые года… Что опять-таки было попустительством со стороны властей и свидетельством их теплого отношения к инженерам человеческих душ: кому еще и с какой стати позволили бы праздновать какое-либо событие — по старому стилю? Эти гулянки замаскированно именовались (поскольку проходили в ночь с 13 на 14 января) вечерами “Без суеверий”.
Стены ЦДЛ видели и слышали слишком многое, чтобы оно могло исчезнуть бесследно. Посетивший писательский особняк (и живший поблизости от него) Вольф Мессинг воскликнул: “Сколько здесь витает душ, которые не могут и не хотят отсюда уходить!” Ясновидец передал чувства, возникающие у многих, кто наведывается сюда: тут будто в намоленной церкви, царит особая, неповторимая атмосфера — в этой диковинной ауре сидят за столиками, выясняют отношения или, как неприкаянные, бродят и не могут найти покой тени… Мертвых? Бессмертных? Ангелов? Пропащих? Заглянувших из других пределов туда, где им было хорошо…
Неофициальная, не зафиксированная в справочниках и энциклопедических словарях история литературы продолжает хранить и воссоздавать себя — в устных преданиях и фольклоре, фонтаном бьющем на официальных и неофициальных писательских встречах в Большом и Малом залах ЦДЛ и за столиками его знаменитых ресторанов. Кое-что из услышанного я записывал — дабы имевшие место любопытные (и немаловажные!) факты и байки не канули в вечность. Получилась своеобразная летопись…
* * *
Евгений Рейн рассказал: после судилища над Пастернаком, в котором приняли участие многие известные литераторы, в Пестром зале на стене возникла надпись: “И вы не смоете всем вашим черным кофе…”
* * *
Поэт Марк Соболь вопрошал: “Что пил Моцарт?” И сам же отвечал: “Что Сальери наливал, то и пил”.
* * *
Визит в Москву президента Рейгана поставил крест на бесперебойно функционировавшей в течение десятилетий (и не мешавшей никому и очень любимой писателями) притулившейся к ресторану парикмахерской. В чем причина? А в том, что Дубовый зал, где решили устроить встречу Рейгана с советской творческой интеллигенцией (отринуты были и Дом актера, и Дом художника, и Дом архитектора, выбор пал в связи с экзотическим интерьером на ЦДЛ), оснащен двумя туалетами — но один расположен на верхотуре, туда трудно подниматься, а другой — в подвале, и туда трудно спускаться. В парикмахерском же закутке, так решили, будет оптимальное отхожее место. Кресло и зеркало убрали. Застучали молотки. Я наблюдал, как строили смахивавшее на кабинку для голосования (с занавесочками) сооружение. В те времена не существовало биотуалетов. Но паркет, слава богу, прорубать не стали. Трубы не подвели. Может, под мраморную вазу поместили обыкновенное ведро? Врать не стану, заглянуть в те президентские апартаменты не удалось, возле была выставлена специальная охрана (может, чтоб не подложили бомбу?).
Высокому гостю на протяжении пребывания в ЦДЛ так и не приспичило… Кабинку через некоторое время снесли. Парикмахерская не возродилась.
* * *
Евгений Рейн рассказал: в Ленинграде он повез Анну Ахматову к кардиологу. Возле кабинета врача в очереди томились люди. Много людей. Плохо чувствовавшая себя Анна Андреевна ждать была не в состоянии. Рейн вошел в кабинет и попросил:
— Вызовите ее, пожалуйста, прямо сейчас.
Врач стал мяться:
— Неудобно. Перед другими пациентами…
Рейн предложил:
— Назовите ее фамилию. Ее знают и любят. И пропустят. Никто не возмутится и не обидится.
Врач согласился.
Через некоторое время в коридор выглянула медсестра и громко крикнула:
— Лохматова! Пройдите на прием!
* * *
В гостях у Генриха Боровика собрались Чингиз Айтматов, Габриэль Гарсиа Маркес, чуть позже приехал Евгений Евтушенко. На нем был дивный пиджак кремового оттенка. Да еще в черную точечку. Зная слабость поэта к экстравагантным нарядам, все стали восхищаться и спрашивать, где Евгений Александрович такой пиджак взял. Е.А. польщенно пояснял:
— Он из страусиной кожи…
— А что за черные точечки?
— Тут были перья, их выщипали.
— Это зря сделали, — сказал Маркес, — надо было перья оставить, ты выглядел бы еще эффектнее.
* * *
Расул Гамзатов пожаловался Иосифу Кобзону, что не может получить квартиру в Москве. Кобзон пошел к тогдашнему мэру столицы Промыслову и укорил его. Тот замахал руками:
— Помилуй, мы ему предлагали квартиры в самых престижных домах на улицах Горького, Алексея Толстого, Чайковского! Отказался…
Кобзон позвонил Гамзатову и стал теперь уже его укорять:
— Вводишь в заблуждение… Самый центр! Улица Горького! Толстого! Чайковского! Да о таком можно только мечтать!
— Вот именно, — с обидой сказал Гамзатов, — Горького, Толстого и Чайковского… А ты подумал: когда я умру, их переименуют?
* * *
В кулуарах съезда писателей Михаил Дудин, увидев проходившего мимо Гамзатова, написал на листке (который я храню):
Наследства изотопы опровергают ложь —
Расул с позиций жопы на Пушкина похож!
* * *
На пляже в Гаграх Дудин разрисовывал камешки — изображал на них глаза, брови, рот, нос и дарил всем желающим. Я храню несколько этих его подарков. Разрисовывая, он рифмовал:
Я от Гагры до Сухуми
Предаюся горькой думе.
Потому что здесь по сути
На аулицах алюди.
* * *
Еще из “курортного” Дудина:
В смысле быта в это лето
Много пито, мало ето.
* * *
А вот из передаваемого из уст в уста писательского фольклора:
Я Гамзатова Расула
И раздела и разула.
И с собою на кровать
Положила почивать.
Отчего ж меня Расул
Не раздел и не разул?
* * *
Василий Аксенов, Анатолий Гладилин и автор сценария фильма “Большая перемена” Георгий Садовников (он и рассказал мне эту историю) сидели в Пестром зале с Мариной Влади. По залу сомнамбулой бродил поэт Семен Сорин. В конце концов он подсел к знаменитой группе. Уронил голову на грудь и задремал. Через некоторое время Марина Влади стала прощаться. По очереди протянула руку друзьям. Когда ее ладошка оказалась в непосредственной близости от Сорина, он неожиданно очнулся, перехватил руку кинозвезды и лизнул ее странно фиолетовым языком. Присутствующие онемели и не знали, что делать: возмутиться или не обратить внимания на выходку нетрезвого человека? Марина Влади тоже растерялась. Сорин же неторопливо достал из кармана пиджака химический карандаш и написал на том участочке, который лизнул, номер своего телефона. Тут все, и Марина Влади тоже, рассмеялись.
* * *
Яков Костюковский, автор сценария фильма “Кавказская пленница”, спросил Марка Бернеса:
— Что говоришь жене Паоле, когда приходишь домой под утро — расхристанный, небритый, перепачканный помадой?
— Я говорю: “Здравствуй”, — ответил Бернес, — остальное говорит она.
* * *
Грузинский поэт Ираклий Абашидзе, уходя с банкета, где тамадой был Алексей Сурков, объяснил, что в гостинице “Москва” он назначил свидание молоденькой девушке. Сам Абашидзе был уже в преклонных годах.
— Если сможешь, возвращайся, — сказал Сурков.
— Если смогу — не вернусь, — уверенно ответил Абашидзе.
* * *
Михаил Светлов пришел в дорогой ресторан в своем рваном пальтеце. И перехватил пренебрежительный взгляд метрдотеля. И сказал:
— Вы ошибаетесь. Под плохим пальто может скрываться замечательный пьяница…
* * *
Владимир Солоухин рассказал: спонсор, тот, который издавал его книги, узнав о том, что у Солоухина день рождения, пригласил его в ресторан. Солоухин стал отказываться: ресторанную музыку он слушать не мог. Спонсор его заверил: для вас закажу романсы. Пришли, сели за столик. Действительно, исполнитель спел пару романсов. А потом пошли “Мои мысли, мои скакуны” — один раз, второй, третий. Солоухин возроптал. Спонсор пошел выяснять, в чем дело. Ведь заплачено за романсы. Ему сказали: “Сегодня здесь гуляет подольская группировка, это по их просьбе, а вы сидите и не питюкайте, а то пристрелят”.
* * *
Тост Генриха Боровика: “Я хочу выпить за настоящего мужчину. За его друзей. У настоящего мужчины всегда есть настоящие друзья. И пусть его друзья живут так, как он им того желает. Я хочу выпить за его врагов. У настоящего мужчины всегда есть враги. И пусть они живут, как он им того желает…”
* * *
Один не слишком грамотный литератор накарябал заявление: “Прошу принять меня в Союз пЕсателей” и пришел просить рекомендацию для вступления к Шукшину. Василий Макарович начертал на этом заявлении: “В пЕзду таких пЕсателей”.
* * *
Осенью в буфет ЦДЛ привозили живых раков. Это было пиршество и обжорство! Находились гурманы, поглощавшие свежих раков и пиво килограммами и гекалитрами.
Администратор Аркадий Семенович, тот самый, который не пустил в ЦДЛ Микояна, выжидал, пока посетитель полностью впадет в нирвану, натрудит пальцы и перепачкает руки, отламывая рачьи клешни и шейки, а потом вырастал перед ним и категорично требовал:
— Предъявите членский билет Союза писателей!
* * *
Это лишь малая часть баек, шуток, былей и небылей — без которых невозможно представить прошлое и настоящее ЦДЛ.
Предположу: соседство писательского дома с планетарием — не случайность. Оно подсказывает: ЦДЛ — наравне с небесными телами — вправе считаться отдельной, весьма значимой планетой. Сколькие судьбы вращаются вокруг этого особняка — будто спутники вокруг светила! Уютное и надежное прибежище литературы незримо спорит с самим Кремлем — за право считаться сердцем страны…
Встреча с Андреем Яхонтовым состоится в рамках работы Международной книжной ярмарки на ВВЦ 4 сентября в 13.00 в павильоне №75, зал А, ряд А, стенд 72. Будут представлены книги писателя “Учебник Жизни для Дураков”, “Учебник для Дур”, “Закройщик времени”, “Коллекционер ошибок”, “Бывшее сердце”, “Роман с мертвой девушкой”, “Теория Глупости”, “Койка”.
