Страсти на Пушкинской площади, бывшей Страстной, напомнили мне те, что четверть века назад кипели на Поклонной горе. К тому времени легендарное место на холме, где путники кланялись золотым куполам Москвы, давно спланировали, прежняя панорама исчезла. Вид на Кремль заслонили многоэтажные дома Кутузовского проспекта. Но когда зашатавшаяся опостылевшая власть решила воздвигнуть обелиск Победы, раздались требования — восстановить Поклонную гору! Это значило сломать под громадным куполом белокаменные стены Музея Отечественной войны, воссоздать срытый холм... Стройку заморозили до тех пор, пока власть не сменилась и в Кремле не утвердился Ельцин.
Подобное общественное заблуждение, связанное с неприязнью к бывшему правительству мэра Москвы, набрало такую силу, что многие москвичи поверили: задуманный им проект подземного проезда «нанесет непоправимый ущерб наследию столицы России». Хотя на самом деле тоннель наследию ничем не угрожает, как не угрожал музей Поклонной горе.
Все помянутые в письмах в Кремль, Белый дом и на Тверскую, 13, «ценные исторические сооружения» никто не видит. Их разрушили до основания, одни в XVIII веке, другие в ХХ веке. Снявши голову, по волосам не плачут. А именно такой плач разносится над бывшей Страстной площадью. На месте сломанной церкви Дмитрия Солунского построен многоэтажный жилой дом на углу Тверской и бульвара. Ничто погребенному в недрах фундаменту «ценного исторического сооружения» не угрожает, ломать здание, где два музея и квартиры замечательных людей, никто в здравом уме не собирается.
«Уважаемого Владимира Владимировича» настоятельно призывают предоставить потомкам «возможность восстановления в будущем градостроительного ансамбля Страстной площади и Страстного монастыря». Что на деле значит сломать и помянутый дом, и кинотеатр «Россия», и сквер с фонтанами, потому что иначе не воссоздать сгинувшие ансамбли площади и монастыря.
Пушкинскую площадь в письме в Кремль называют «одним из главных символов столицы России, известных и за ее пределами», над которой «навис дамоклов меч реализации проекта» тоннеля. Увы, главным символом столицы России Страстную площадь можно было назвать в царской России. Дамоклов меч обрушила на нее советская власть, срубив купола всех церквей, башню монастыря, сломав дома
Но и с ним обошлись, как вздумалось тем, кто превращал древнюю столицу в «образцовый социалистический город». С Тверского бульвара, где в 1880 году состоялось открытие монумента, памятник передвинули в 1950 году на Страстной бульвар. Эта статуя пришлась по душе и народу, и царям настолько, что скульптор Опекушин после триумфа в Москве изваял восемь памятников Александру II в городах Российской империи, включая тот, что стоял в Кремле. Все эти памятники по известному декрету Ленина разрушили.
Что еще осталось от прошлого на площади, история которой началась в XVI веке? В искалеченном виде сохранилось на углу с Малой Дмитровкой строение под номером 7. Искусствоведы называют его главным домом городской усадьбы Долгоруковых-Бобринских и считают, что появилось это строение в эпоху высокого классицизма, во второй половине XVIII века. Именно здесь родился в 1764 году поэт князь Иван Михайлович Долгоруков, внук фаворита Петра II Ивана Алексеевича Дологрукова и Натальи Борисовны Шереметевой, дочери фельдмаршала, Шереметева благородного, героя Полтавской битвы.
Дед поэта в 21 год, став по воле юного Петра II генералом-от-инфантерии, подделал подпись внезапно умершего от оспы императора на составленном в заговоре с братьями подложном завещании. По нему престол переходил нареченной невесте Петра II княжне Долгоруковой. Заговор провалился. Вместе со всем семейством разжалованный Иван оказался в Березове, и спустя несколько лет его с тремя братьями предали страшной казни — колесовали.
Сыну главного заговорщика Михаилу не мстили. Он назначался в Москве на высокую должность опекуна Воспитательного дома, избирался московским уездным предводителем дворянства. Жил князь Михаил Иванович Долгоруков в московской усадьбе в браке с Анной Строгановой, где у них родился сын, названный в честь деда — Иваном.
В Москве князя Ивана Михайловича, бывшего владимирского губернатора, знали как стихотворца и драматурга. Белинский назвал его поэтом «чувствительным и сатирическим, нередко отличающимся неподдельным русским юмором». Его сатиру на русский характер «авось» хорошо знали современники: Пушкин считал особенностью русского народа беззаботность, расчет на везение, авось. В X зашифрованной главе «Евгения Онегина» Пушкин признался, что и сам хотел написать про «авось», но его опередил Иван Дмитриев:
Авось, о Шиболет народный,
Тебе б я оду посвятил,
Но стихоплет великородный
Меня уже предупредил.
Загадочное слово «шиболет», как установили литературоведы, Пушкин заимствовал у Байрона из «Дон Жуана», а тот, в свою очередь, взял его из Библии, где на иврите оно означает «колос». Это слово служило паролем для опознания врагов, его заставляли произнести поверженных. Таким способом по выговору победители узнавали, кто перед ними, свой или чужой, решая его судьбу. (Подобным шиболетом на Украине во время еврейских погромов служило слово «кукуруза»; того, кто при допросе говорил «кукухуза», убивали.)
Родному городу после освобождения в 1812 году посвятил Иван Дмитриев стихи, входящие во все сборники поэзии о Москве:
В каком ты блеске ныне зрима,
Княжений знаменитых мать!
Москва, России дочь любима,
Где равную тебе сыскать?
Князь сочинял любовные стихи, песни, оды, эпиграммы, дружеские послания, басни, среди них перевел из Лафонтена «Дуб и трость».
Дуб с Тростию
вступил однажды в разговоры:
«Жалею, — Дуб сказал,
склонив к ней важны взоры, —
Жалею, Тросточка, об участи твоей!
Я чаю, для тебя тяжел и воробей;
Легчайший ветерок, едва струящий воду,
Ужасен для тебя, как буря в непогоду...
К князю с собственным переводом басен «Дуб и трость» и «Разборчивая невеста» явился
Независтливого «великородного» князя пленил перевод соперника:
С Тростинкой Дуб однажды в речь вошел:
«Поистине, роптать
ты вправе на природу, —
Сказал он, — воробей, и тот тебе тяжел.
Чуть легкий ветерок подернет рябью воду,
Ты зашатаешься, начнешь слабеть
И так нагнешься сиротливо,
Что жалко на тебя смотреть».
Князь окрылил начинающего баснописца словами: «Это истинный ваш род, наконец вы нашли его». До Дмитриева «Дуб и трость» переводили Сумароков, Княжнин. Лучшим баснописцем современники признали Ивана Крылова. Дома своего у него не имелось, в 1805 году жил он в Москве на Страстном бульваре, напротив усадьбы, где родился Иван Долгоруков, в особняке Ивана Ивановича Бенкендорфа, племянника храброго генерала и шефа жандармов России Николая I. В гостеприимном доме Ивана Ивановича Крылов сочинил первые басни и подарил их «голубоглазому ангелу», десятилетней девочке, дочери Бенкендорфа, опубликовав их с загадочным посвящением: «С.И.Бкндрфвой».
Как выглядел дом Бенкендорфа, когда его посещали знатные персоны, Карамзин, Херасков, когда в нем жил Крылов, можно увидеть в архитектурных «Альбомах» Матвея Казакова, куда попали планы и фасады лучших зданий Москвы эпохи классицизма. Фасад двухэтажного дома украшал портик. По сторонам спаренных колонн было шесть окон. «Дом статского советника И.И.Бенкендорфа» не пощадили. В 1930 году над ним взгромоздили три этажа с балконами, раздвинули стены фасада, и мы получили то, что видим на Страстном бульваре, 6: вместо особняка — унылое здание с множеством окон и входом на станцию метро.
Перестроенный после пожара 1812 года дом, где родился Иван Дмитриев, как пишут историки архитектуры, «имел весьма привлекательный вид: его первый этаж был решен как композиция трех лоджий с тосканскими полуколоннами, между которыми были заглублены высокие окна-двери с полуциркульным завершением». Ничего подобного давно нет. Дом неоднократно переделывался, его изуродовал надстроенный третий этаж со стороны Малой Дмитровки.
На Пушкинской площади, о чем шла речь в предыдущем «хождении», сломали «Дом Фамусова», где бывали Грибоедов и Пушкин, ради нового здания «Известий». Все другие дома
А что предлагают подписанты посланий верховной власти для Страстной — Пушкинской площади? Они хотят на «базе обширного комплекса археологических объектов в зоне Пушкинской площади создать уникальный историко-популярный и приносящий доходы городу туристический объект по примеру многочисленных, в том числе столичных, старинных городов Европы».
Подобного примера в городах современной Европы не существует. Разрушенные землетрясениями, бомбежками дома повсеместно воссоздавали, но никто и нигде не разрушал их, чтобы обнажить погребенные фундаменты утраченных сооружений. Над нами будут смеяться, если власть разрушит кинотеатр «Россия», кстати, сам по себе памятник культуры, уничтожит замечательный сквер и передислоцирует памятник Пушкину на Тверской бульвар ради того, чтобы разрыть «археологические объекты». Только тогда, возможно, обнажатся, а может быть, и нет, камни фундаментов стен Белого города и Тверских ворот. Они нам выдаются за экспонаты «историко-археологического музея-заповедника». Выгоды городу такой малопривлекательный музей не принесет. Колизея не получится. Никто не придет любоваться фундаментами, если над ними не воссоздать былую средневековую крепость, загородив выход на Малую Дмитровку.
Когда город восстанавливал по хорошо сохранившимся стенам и башням Екатерининский дворец в Царицыне, координаторы Архнадзора и их единомышленники требовали этого не делать, народ убеждали: руины неприкосновенны, воссозданный дворец — новодел. Теперь вот сами ратуют за новодел, призывая воссоздать Страстной монастырь по гипотетическим остаткам фундамента!
В обращении к мэру Москвы нет подписи ни одного археолога. Потому что археологи знают: фундаменты монастыря порушили основательно, это слабая опора для восстановления обители; археологи знают, остатки стены Белого города находятся не под площадью, по линии проездов и тротуаров. Их можно было бы при сооружении тоннеля выставить на всеобщее обозрение, как поступили в подземном переходе в Китай-городе, где все видят мощь былой башни разрушенных Варварских ворот.
Как будет выглядеть Пушкинская площадь, если на месте памятника Пушкину, сквера и «России» восстановить кельи с башней и собор Страстного монастыря, читатели видят на публикуемом в «МК» проекте противников тоннеля. Редкие машины на Тверской улице и машины на бульваре миролюбиво сосуществуют. Но ведь там, где пересекаются эти магистрали, по десять и более минут стоят в пробках потоки машин. Это один из самых проблемных транспортных перекрестков города.
Как выйти из создавшейся ситуации? Математик Михаил Блинкин, кандидат технических наук, столь же часто цитируемый в СМИ, как координаторы Архнадзора, полагает: проект реконструкции площади московских специалистов несостоятелен и вреден. «Смысла в нем нет». В чем тогда смысл? По его мнению, «абсолютно рациональным транспортно-градостроительного решением для Пушкинской площади могло бы стать восстановление Страстного монастыря»! Мол, таким образом, транспортная нагрузка на площадь уменьшится.
Но это глубокое заблуждение специалиста в области технической кибернетики и теории информации. В чем можно убедиться на площади Абельмановской Заставы, где восстановлен на углу Таганской улицы Покровский монастырь. Там с утра до вечера толпы верующих ждут исцеления от чудотворной иконы Матроны Московской. Люди стоят в очереди, чтобы войти в церковь, где гроб и мощи святой. Это теперь самый посещаемый монастырь в Москве.
Что будет в транспортном отношении с Пушкинской площадью, если, предположим, воссоздадут монастырь и выставят чудотворную икону Страстной богоматери, сохранившуюся в Сокольниках и славившуюся бесчисленными чудесами исцеления?
Страждущих прибавится больше, чем зрителей у крупнейшего кинотеатра «Россия». Случится столпотворение, подобное тому, что регулярно происходит у воссозданного храма Христа, где перекрывается движение машин вокруг собора. Надо ли нам это на Пушкинской площади, ждущей не утопий и молений, а реальной реконструкции?
