Два года Марк выступал в киевском театре, а в 1920-м переехал в Москву, повторив судьбу многих актеров, уроженцев Украины, стремившихся играть и прославиться в лучших в мире театрах, киностудиях и на эстраде в Москве. Так было издавна. Это мы видим и сейчас — начиная с Богдана Ступки и кончая Лолитой. В Москве Марк играл в новых театрах с советскими названиями. Сначала в Театре РСФСР 1-м. Его создал в 1920 году, когда стал москвичом, Всеволод Мейерхольд в здании бывшего театра И.С.Зона на углу Тверской и Большой Садовой, где теперь Концертный зал Московской филармонии. После экономического краха Мейерхольд возглавил Театр Революции на Большой Никитской улице в бывшем до революции гастрольном театре, где блистала Сара Бернар и другие знаменитости. (В здании теперь Театр имени Маяковского.)
Все тот же громокипящий Мейерхольд, создатель «Театрального Октября», организовал режиссерскую мастерскую и Театр РСФСР 2-й в бывшем театре Константина Незлобина на Театральной площади, рядом с Большим театром. (Здесь теперь Российский молодежный, бывший Центральный детский театр.) Столь пафосное название поменяли на Театр имени Мейерхольда, сокращено ТИМ. И сюда Местечкин последовал за своим наставником, постигал придуманную им «биомеханику», тренировал тело, занимался гимнастикой и акробатикой, искал позы, позволявшие от внешнего образа двигаться к раскрытию внутреннего содержания.
Не порывая с театром, Марк подвизался в ночном кабаре «Не рыдай!», куда ломилась в годы НЭПа богатая публика, чтобы выпить, закусить и услышать обаятельных остроумных говорунов: недоучившегося врача Михаила Гаркави, дипломированного юриста Георгия Тусузова, певицу Рину Зеленую, променявшую вокал на конферанс. Одно их появление на сцене вызывало смех. (Гаркави я еще застал, увидел однажды, выйдя из старого здания МГУ на Манежную площадь, запруженную народом в дни первомайских праздников. Тяжеловес Гаркави, мужчина рослый и тучный, вышел на подмостки, устроенные у колоннады гостинцы «Москва», и начал с шутки, что честь выступать на фоне громадного здания предоставлена ему потому, что сам он такой же необъятный.)
Усвоенная у Мейерхольда теория и практика позволили Местечкину преподавать в 27 лет клоунаду, быть режиссером акробатического ансамбля, режиссером цирка и, наконец, в 63 года, когда уходят на пенсию, войти в славный Цирк на Цветном бульваре главным режиссером. Из всех жанров циркового искусства больше всего он любил клоунаду и артистов-клоунов. Они отвечали ему взаимностью. С Местечкиным связаны имена самых любимых народом клоунов — Румянцева-Карандаша, Олега Попова, Юрия Никулина и Михаила Шульгина, всех, кто выступал четверть века у ковра на манеже. Марк Соломонович умер в 1981 году народным артистом РСФСР — в звании, не часто присваиваемом тогда мастерам цирка. Он преподавал клоунаду в студии цирка, основал кафедру клоунады в ГИТИСе, где учил комической акробатике, артикуляции, звукоподражанию, каскаду, умению падать и вызывать смех. Клоуны запомнили, как однажды он выставил учеников студии на наружный балкон Цирка на Цветном бульваре, так называемый раус, и они пели прохожим куплеты:
Цирки строили на рынке,
Такова история.
Мы живем не по старинке,
Рынок к нам пристроили.
Центральный рынок появился в тридцатые годы взамен ликвидированных лавок Охотного Ряда, а здание Цирка на Цветном бульваре существовало и до революции.
Живущий после развала СССР свыше двадцати лет в Германии Олег Попов на вопрос журналиста, чего ему в жизни не хватает, ответил: «Здоровья. А все остальное, как говорил в свое время Марк Соломонович Местечкин, купим в ларьке!». Сегодня в ларьке можно купить и в Интернете посмотреть бесплатно записанные, к счастью, выступления великих клоунов. Что меня удивляет, их интермедии, каскады, шутки, в отличие от игры самых замечательных драматических актеров, не стареют, вызывают такой же смех, как при их давней жизни под куполом цирка. На замечание журналиста: «Я знаю, что у вас было тесное сотрудничество с Марком Местечкиным», Олег Попов ответил: «Ну как же! Марк Соломонович — это мой любимый режиссер, благодаря ему я часто выступал в Московском цирке. У нас с ним было много номеров, а также цирковое двухсерийное обозрение «Лечение смехом», так что я сохранил о нашей совместной работе самые приятные воспоминания». Я думаю, если бы «любимый режиссер», художественный руководитель Цирка на Цветном бульваре жил бы в 1991 году, то «солнечный клоун» Олег Попов не остался бы навсегда в Германии.
Другой эмигрант, бывший режиссер питерского Цирка на Фонтанке Виктор Саврасов, вспоминал: «Как меня учил Марк Соломонович: «Не мешайте артисту!». Я так же, как и он, стремлюсь к тому, чтобы в каждом номере, да и в цирковой программе в целом, было, как Марк Соломонович выражался по-французски, «иль монк ампю» (чуть-чуть не хватало). Чтобы смотришь номер, и вот он уже закончился, а хотелось бы, чтобы продолжался еще». Став директором Цирка на Цветном бульваре, Юрий Никулин в мемуарах вспоминал стену в кабинете главного режиссера с фотографиями ушедших Владимира и Юрия Дуровых, Эмиля Кио, Михаила Туганова и называл ее «печальной стенкой». Старинный стол в его кабинете, по описанию Юрия Владимировича, за который он садился в 10 утра ежедневно, невзирая на выходные, был завален кипой бумаг: эскизами, сценариями, письмами из разных городов. Одни артисты просили просмотреть их, другие присылали снимки придуманных трюков, заявки новых номеров. Он жил жизнью не только старого Московского цирка, «но всего нашего многочисленного отряда артистов «Союзгосцирка».
Студией клоунады после Местечкина руководил Карандаш, Михаил Николаевич Румянцев, первый из клоунов СССР, удостоенный звания Героя Социалистического Труда. И для него мнение главного режиссера было решающим. Один из учеников студии клоунады, чья мечта не сбылась, слышал, как на вопрос Карандаша о нем: «Ну как он?» — Местечкин с грустью ответил: «Знаешь, Миша, он хорош, но у него есть один существенный изъян». — «Какой?» — спросил Карандаш, искренно недоумевая. — «Понимаешь, Миша, он... очень красивый. Для его амплуа это трагедия. При всех его плюсах этот минус все перекрывает. Лучше бы он родился Фернанделем».
Да, не родившегося красивым Юрия Никулина не приняли в институт кинематографии и во все театральные училища, куда он поступал, «за отсутствием актерских способностей». Его зачислили в студию клоунады, и он стал великим артистом. В 36 лет состоялся дебют в кино. Его полюбил народ не за красивые глаза. Он первый и единственный клоун, удостоенный памятника у входа в цирк. Мэр Москвы Юрий Лужков на юбилее тезки сказал, что из всех искусств для нас важнее Никулин. И построил новое здание Цирка на Цветном бульваре. Оно названо именем Юрия Никулина.
А теперь о печальном. Профессор Павел Гидулянов, по справке знатока адресов замечательных москвичей Д.И.Бондаренко, жил во 2-м Колобовском переулке, 8, в 1890–1900 годы. Сын делопроизводителя Дагестанского народного суда окончил юридический факультет Московского университета. Как лучший студент, по традиции, установленной со времен Ломоносова, стажировался в университетах Берлина и Мюнхена. Богословского факультета, кафедры теологии в Московском университете со дня основания не существовало, была светская кафедра церковного права, Гидулянов на ней подготовился к профессорскому званию.
Все шло как нельзя лучше. Гидулянов читал лекции в университете, Демидовском юридическом лицее в Ярославле, служил директором Лазаревского института восточных языков, профессором дворянского Императорского лицея в память цесаревича Николая, известного в Москве как Катковский лицей, основанный редактором «Московских новостей» публицистом Михаилом Катковым. А в 1913 году стал деканом юридического факультета Московского университета. Гидулянов знал, как мало кто, историю Византии, издал книги «Митрополиты в первые три века христианства», «Восточные патриархи в период четырех Вселенских соборов». Ему заказывал статьи «Энциклопедический словарь Брокгауз и Ефрон», в котором публиковались виднейшие ученые России. После Октябрьской революции не эмигрировал. Советская власть использовала его как специалиста в Наркомате юстиции и Госплане РСФСР. В 55 лет ему назначили персональную пенсию, казалось бы, можно писать, заниматься в архивах. Судя по тому, что в издательстве «Атеист» вышла монография «Церковные колокола на службе магии и царизма», Павел Васильевич не страдал, что церковь отделили от государства, им составлен сборник законодательных актов СССР по этой проблеме.
А в начале 1933 года жизнь пошла под откос. По сфабрикованному «Академическому делу» арестовали энциклопедиста, священника Павла Флоренского. Его и Павла Гидулянова обвинили в причастности к «контрреволюционной националистической Партии возрождения России». По этому сфабрикованному делу в Ленинграде, где находилась тогда Академия наук СССР, томились в тюрьме 13 действительных членов и членов-корреспондентов академии, а всего более ста ученых и сотрудников институтов. Их обвиняли в «подготовке свержения Сов. власти и установлении фашистской диктатуры при помощи иностранной военной интервенции». Суды не состоялись. Участь арестованных решили в застенке. Шестерых бывших гвардейских офицеров, служивших в АН СССР, расстреляли, остальных отправили в лагеря и ссылку.
Директора Публичной библиотеки и «Пушкинского дома» Платонова (по делу он проходил как «глава правительства») лишили звания академика, его сослали в Самару, где он вскоре умер. Та же кара постигла и академика Лихачева, его помощника, хранившего древнейшую икону Бориса и Глеба. У него конфисковали коллекции рукописей, печатей, монет, собственный дом, сослав в глухой Чистополь. Откуда он в Ленинград вернулся в гробу. Академика Любавского, бывшего ректора Московского университета и директора Древлехранилища государственных актов, доказавшего, что русские, украинцы и белорусы — единый этнос, сослали в Уфу. Там он успел до смерти написать актуальный и в наши дни «Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до ХХ века», переизданный в Российской Федерации.
Повезло академику с мировым именем Тарле, проходившему по «Академическому делу» как «министр иностранных дел правительства Платонова». Полтора года историк отсидел в тюрьме и был сослан, лишенный звания академика, в Алма-Ату. Туда же препроводили Гидулянова. После протестов в Европе Тарле освободили. Звания академика не вернули. Разрешили читать лекции и поручили написать книгу о Наполеоне. Как писал заведующий редакцией «ЖЗЛ» Горькому: «Хозяин сказал, что будет первым ее читателем». По-видимому, не зная этого, орган ЦК партии «Правда» назвал Тарле в 1937 году «фальсификатором истории» и подверг уничтожающей критике. Но ареста не последовало. На следующий день газета, чего никогда себе не позволяла, дала опровержение. Тарле вернули звание академика. Далее вышли переведенные на многие языки книги о нашествии Наполеона в Россию и о Талейране. Тарле трижды удостаивался Сталинской премии. Его избрали почетным доктором университетов Парижа, Осло, Брно, членом Британской академии. А великого Павла Флоренского и профессора церковного права Павла Гидулянова, помучив на допросах, в тюрьмах и лагерях, расстреляли в 1937 году. Могилы их неизвестны.
Этой судьбы избежал живший в конце 1900-х в 1-м Колобовском переулке, 16, философ Борис Вышеславцев. Коренной москвич, сын присяжного поверенного поступил на юридический факультет Московского университета и три года, как отец, занимался адвокатурой. Но она тяготила. Поэтому, сдав экзамен на магистра, получил командировку в Германию, слывшую до прихода Гитлера к власти мировым центром науки. Там три года учился в университете Марбурга, где завершил свое образование Ломоносов, куда отправился Пастернак, чуть было не ставший философом. Вышеславцев занимался в библиотеках Гейдельберга, еще одной Мекки философов, в Риме и Париже. За границей с перерывами жил еще два года. Вернувшись в Москву, читал лекции по философии в Московском университете, Народном университете имени Шанявского и Коммерческом институте по истории политических учений и государственном праве. Защитил диссертацию «Этика Фихте. Основы права и нравственности в системе трансцендентальной философии».
Октябрьскую революцию встретил профессором Московского университета. Впервые в истории России к власти пришла партия, основанная литераторами. В первом составе Политбюро все семь членов — Ленин, Зиновьев, Каменев, Сокольников, Сталин, Троцкий, Бубнов — публицисты. Как у Ленина, в СССР выходили собрания сочинений Зиновьева, Каменева, Троцкого, Сталина, издавали статьи и книги Сокольников и Бубнов, чье имя носил парк в Сокольниках и Московский педагогический институт… Все вожди партии не чуждались философии, считали себя материалистами.
Этим можно объяснить, почему в жутком по невзгодам 1919 году Московский совет во главе с Каменевым, исключенным с юридического факультета Московского университета за участие в революционном движении, зарегистрировал устав Вольной Академии духовной культуры во главе с философом Бердяевым. Цель его была в «изучении духовной культуры во всех ее проявлениях и формах в области научного, философского, этического художественного и религиозного творчества и мысли». Собрания Вольной академии проходили в переполненных залах Высших женских курсов, Политехнического музея. Курс лекций Бердяева назывался «Судьба человека (философия истории)», курс Флоренского посвящался «Платонизму и христианству», Вышеславцев читал «Этику». Они не думали бороться с советской властью, хотели после «эпохи катастроф и кровавой борьбы осмыслить пережитый опыт».
Гражданская война закончилась. «Жизнь здесь физически очень поправилась — писал в Берлин Вышеславцев другу, — но нравственно невыносима для людей нашего миросозерцания и наших вкусов. Едва ли в Берлине Вы можете есть икру, осетрину, и ветчину, и тетерок, и пить великолепное удельное вино всех сортов. А мы это можем иногда, хотя я нигде не служу…». Он сообщал, что «собирается отсюда уехать». Ему в этом помог в 1922 году автор «Материализма и эмпириокритицизма» и «Философских тетрадей» товарищ Ленин, выслав из РСФСР без права возвращения. На палубу парохода «Обербургомистр Хакен» Вышеславцев ступил с Бердяевым, Франком, Ильиным, Трубецким… То был цвет русской философии. Они вернулись на родину сочинениями. Но это случилось спустя семьдесят лет.
