Шлягер с привкусом портвейна

Не зря говорят, что он колдун. Даже сейчас, двадцать лет спустя, его “снег кружится, летает и тает...” — помните? — завораживает, куда-то уносит от шумного и тревожного дня. Наверное, туда, в школьную юность, где на стареньком “Аккорде” крутилась гибкая пластинка и звучало: “заметает метель, заметает, все что было до тебя”.

Юрий Петерсон очень добрый колдун: когда музыкантов советских ВИА жизнь разметала по миру, он оказался в Италии, в цирковом оркестре. И... приручил слониху по имени Виски. Перед каждым выходом на манеж она нежно приветствовала его, терлась хоботом о руки и получала конфетку. Правда, когда Петерсон забыл конфету в другом костюме, слониха обиделась, схватила с пюпитра папку с нотами... и съела ее.

Способность завоевывать сердца и поворачивать ход событий пригодилась Петерсону как минимум еще один раз. В 99-м, после не самого легкого десятилетия “без ВИА”, он вместе со старыми друзьями Алексеем Кондаковым и Владимиром Парамоновым создал группу “Пламя 2000”. Они любят называть ее “жестким треугольником”.

Юрий Петерсон (для своих — Петр). Играет на кларнете, саксофоне, клавишных, гитаре. Работал в ВИА “Веселые ребята”, “Самоцветы”, “Пламя”, дуэте “Москва” с Мариной Хлебниковой.

Был чемпионом Латвии по мотокроссу среди юношей. Разрядник по баскетболу, волейболу, легкой атлетике, теннису, стрельбе. С женой Ольгой прожил вместе 35 лет. Сын Ян (28 лет) — дирижер хора, звукорежиссер.

— Юрий Леонидович, а почему опять “Пламя”, только с довеском в “2000”?

— Во-первых, мы все трое работали в старом “Пламени” и считаем себя причастными и к его названию, и к его лучшим песням. Ну а “2000” — с этого года, по сути, мы начали серьезную работу. Хочу сказать спасибо за поддержку Геннадию Семину. Не забудь написать, что “2000” — это и цена нашего концерта. Шутка: то, что мы поем, бесценно!

— Название, скажем прямо, весьма пафосное...

— Рассказываю. Когда мы ушли из “Самоцветов” — Юрий Федорович Маликов собрал новую команду, — то сели в шашлычной недалеко от ЦК комсомола. Все были “не за рулем” — да и машин-то, наверное, у нас еще не было. В общем, стали придумывать новое название. И, по-моему, Леша Шачнев (бас-гитарист. — Авт.) сказал это слово “пламя”. Я ему: “Во-первых, стакан — не место для хранения спиртных напитков. А во-вторых, слово ты придумал клевое, неравнодушное. Пламя любви, пламя страсти...” Кто-то, смеясь, вспомнил правила русского языка — “пламя, бремя, стремя”. Так и порешили. Кстати, проработали мы в том “Пламени” аж 14 лет.

— По-прежнему считаете себя звездами?

— Конечно. Говорят, одного знаменитого скрипача спросили: “Кто лучший скрипач мира?” Он так ответил: “Второй, наверное, я, а первых много”. Вокально-инструментальные ансамбли 70-х были своего рода элитой, “музыкальным спецназом” власти. Перед нами была поставлена боевая задача: отбить наступление западной масс-культуры. И мы, надо сказать, не подвели. Подвели нас. Развал СССР почти разом смел лучшие ВИА со сцены. А песни остались. Мы и сейчас их поем.

— Ну и как принимают?

— Ураган! На “Хит-параде 80-х” — он проходил в Москве, в “Олимпийском”, — собрались и “Самоцветы”, и мы, и “Синяя птица”, и “Оризонт” и “Поющие гитары”, и “Ариэль”. Публика пришла как на праздник, детей, внуков привела. В антракте прямо в зале расстелили газетки — в буфет никто не пошел — вынули портвешок, колбаску порезали. Мы из-за кулис смотрим — все вместе песни наши поют! И милиция никого не трогает. То же самое было на концертах в Киеве, Алма-Ате. Мы по-прежнему любимы. Песни Шаинского, Фрадкина, Пахмутовой, Туликова — всех не перечислишь — нельзя не любить. Кто такое, как они, сочинит сейчас?

Алексей Кондаков (для своих — Кондей). Прошел путь от любительского состава “Наваждение” до профессиональных ансамблей “Надежда”, “Самоцветы”, “Эрмитаж”, “Пламя”. Работал в творческом центре Вячеслава Добрынина (тот считал его лучшим голосом “Доктора Шлягера”).

Петерсон не без оснований зовет Кондакова “золотым голосом России”. Однажды, правда, “золотой голос” чуть певца не подвел. Кондаков так громко распевался за сценой, где в это время работала Клавдия Шульженко, что великая певица почти прервала свое выступление (ее администраторы вовремя остановили Кондея).

— Алексей Иванович, когда лучше пелось — тогда или сейчас?

— В это трудно поверить, но сейчас — когда мы вновь собрались в “Пламя 2000”. Те, кто видели нас раньше, говорят: “Ну вы даете! Лучше работаете, чем тогда!”. А потому, что мы сейчас поем то, что хотим, а не те “двадцать процентов”.

— ?

— В советское время восемьдесят процентов концерта составляли песни членов Союза композиторов, так называемый “обязательный репертуар”. На свое, на то, что любишь, оставалось мало места в программе.

— У тебя была классная песня “У солдата выходной, пуговицы в ряд, ярче солнечного дня золотом горят”...

— Это из любимых песен. Мы ее и сейчас поем на ура. Я, кстати, в армии-то послужил, и в наряды походил, и на “губе” посидел. Хотя все полтора года руководил ансамблем “Москвичи” в Доме офицеров. Однажды... сузил себе галифе, а старшина отомстил: “Наряд тебе, композитор!” Я ему что-то в ответ, в итоге “губа”. Но на носу были праздники, ансамблю надо было играть — меня досрочно освободили.

— А когда ВИА “закончились”, чем занимался?

— Пробовал себя как солист. Но не получилось. Участвовал в “Песне года-95”, второй раз туда позвали, но сказали, что деньги надо платить. Я отказался: была стабильная работа у Добрынина. Ты знаешь, есть что вспомнить, только не смейся. Я написал — и исполнял, конечно — гимн Новокосина, района, где теперь живу. Музыка моя, слова Наташи Пляцковской: “Мне судьба прописку выдала давно, в мой район московский, в Новокосино. Я еще мальчишкой бегал здесь в кино, по широким улицам Новокосино”. Наташа спешила — летела в Москву из Америки — и сочиняла прямо в самолете. И про “кино”, и “широкие улицы” ошибочка вышла — их еще тогда в Новокосине не было. Хотя для сегодняшней молодежи эти слова гимна уже подходят.

А вообще-то многих эти годы крепко тряхнули. Тот же Владик Андрианов, солист “Лейся, песня”, спился. Саша Лосев из “Цветов” умер недавно. Толя Могилевский из “Самоцветов” и Коля Раппопорт — его под фамилией Михайлов знали как первого руководителя “Пламени” — в Америку уехали. Поэт Онегин Гаджикасимов в монастырь ушел. Леня Бергер — “эти танцы, протуберанцы...” помнишь? — в Австралии... Да, Валера Хабазин из “Веселых ребят”, — тот в Швеции. Поет Высоцкого... на шведском.

— Вы поете о дружбе, романтике, Родине. Это для тебя реальные категории или так, только для сцены?

— Артист, если он настоящий, не может не уважать своего зрителя. А значит, и дружить с ним. Мне, например, одна девушка, Маша Миронова, вот уже 15 лет присылает письма и стихи свои. Мы ее с моими родителями принимали в Москве — поскольку живет она трудно, то помогли чем могли. Дружу с поэтом Юрой Дружковым из Саратова — это он написал песню “Ой, Леха, Леха, мне без тебя так плохо” и кучу других хитов. Тоже, кстати, не все в жизни сложилось — киоскером работает, газеты продает.

— Вообще людей уважать надо, — вставляет Петерсон. — Помню, одна ну очень известная певица, исполнительница народных песен, на концерте в периферии наорала на рабочих сцены. Так те прямо во время ее выступления из-под сцены... брызнули ей под платье, до пола которое, из большой трехлитровой клизмы! Представляешь ее лицо?

Владимир Парамонов (для своих — Парамон). Гражданин США — по иронии судьбы родился в Вашингтоне, где отец работал собкором ТАСС. Вместе с ансамблем “Панорама” работал в оркестре Леонида Утесова. Создал ансамбль “Час пик”, работал в “Пламени”. В трудное время играл в ресторанном оркестре и торговал подержанными авто.

Сочиняет и музыку, и стихи. Его песня “Вены-реки” в исполнении Анастасии Стоцкой в 2003 году стала “Песней года”.

— Володя, какая сторона в “жестком треугольнике” ваша?

— Я люблю рок-н-ролльную музыку и поэтому, когда “Пламя 2000” выходит на сцену, “зажигаю” по полной программе. Хочется немного попаясничать — ведь раньше, в советских ВИА, такой возможности не было! Движение по сцене, по сути, запрещалось, даже пальцами щелкать нельзя было. Мне было 6 лет всего, когда в Кунцеве на выставке я увидел витраж с фотографией “Битлз”. Все красавцы, все с гитарами — и надпись: “Лучший в мире ансамбль играет только на аппаратуре VOX!”. Ну, у меня крышу-то и снесло. Я стал вырезать гитары из картона, кобениться с ними перед зеркалом. Потом пошла первая “фанера” в моем исполнении — я пел под записи Элвиса Пресли и других гениев. Отец привез мне из Америки огромную фонотеку.

Он, понятно, не хотел, чтобы я попал под “тлетворное влияние Запада”. Говорил: “Видел я твоих “Битликов” — ничего не слышно, девки визжат, а они глупость какую-то поют “She loves you ye-ye-ye!”. А через несколько лет, перед смертью уже, когда я принес ему “Abbey road”, он попросил: “Оставь переписать” — и заплакал.

— Вы любили “Битлз”, а пели “Дорога железная, Байкало-Амурская”...

— И как пели, добавь. И как поем!