Иногда мне кажется, что это была одна и та же пуля, пронзившая время, срикошетившая от раздробленного бедра Пушкина в грудь Лермонтова, а затем — в громаду Маяковского… И скольких еще искалечившая и убившая на своем пути: до и после названных громадных мишеней.
Да, верно говорят о необходимости ставить перед собой не мелкие, а крупные цели. По мелкой можно промазать, по крупной — не промахнешься.
Когда-нибудь я напишу пьесу с таким названием: “Вечная пуля”. На сцену будут выходить поочередно то Гарсиа Лорка, то Николай Гумилев и, как эстафету, передавать из рук в руки, из груди в грудь, из виска в висок — постоянно находящийся в поисках новой жертвы кусочек металла.
* * *
Разумеется, обстоятельства смерти в каждом конкретном случае будут различны, гибель Осипа Мандельштама ведь только по форме отличается от гибели Сергея Есенина, пуля на какое-то время может принять обличье яда или петли, голода или газетной травли, но суть, суть останется неизменной — это отсекновение обществом от своего тела неугодных, неудобных, мешающих частей.
Порой трудно, практически и юридически неправомочно окрестить названные (и не названные) преступления нынешним термином “заказное убийство”, но ярлык этот достаточно точно выражает суть произошедшего.
Только заведомо недобросовестные историки могут утверждать, что Пушкин был любим современниками, а Чаадаев не пребывал в опале. Окружающие не только тонко чувствовали негативное и враждебное отношение верхов (общество — тончайший барометр, чутко улавливающий высочайшие настроения), но и сами, под прикрытием этой верховной неприязни, могли позволить себе не таить ненависть и зависть, вот и излучали и изливали ее на объект, подлежащий уничтожению. Ампутации.
* * *
Стихотворение Андрея Дементьева “А мне приснился сон”, где речь о том, что друзья могли предотвратить гибель Пушкина, не столь наивно, как утверждают некоторые литературные критики. При всей малоизвестной нам сегодня практике проведения дуэлей у тех, кто в них участвовал в качестве секундантов, всегда оставалась возможность примирить соперников.
Гибель Лермонтова произошла именно по вине (если не сказать по предумышленной подлости) ассистентов убийства. От ненависти к Лермонтову дрожал не только стрелявший Мартынов (действительно униженный и оскорбленный поэтом), нет, прежде всего сотрясались те, кого Лермонтов считал или мог считать своими союзниками. Ведь роковой выстрел произошел (немногие это знают), когда дуэль уже была завершена. Тут один из четырех секундантов, видимо, отчаявшись, что гений так и не будет уничтожен, завопил: “Стреляйте же!”, после чего Мартынов и спустил курок, хотя видел: Лермонтов не защищается от пули. Не ждет ее.
Но, может быть, — он ждал? И был готов, ибо знал: все равно не уцелеть. Добьют не так, так эдак…
Да, да, берусь предположить, что именно зависть к неординарной личности настолько сгущает вокруг нее атмосферу неприязни и неприятия, что, кроме смерти, из тупиковой ситуации выхода нет. Выскочку могут загнать в дипломатическую ссылку (как Грибоедова), где так же, как на родине, его ожидает расправа, или законопатить в Елабуге (как Цветаеву), откуда воспарить можно только к небесам, оставив прожорливым согражданам (и тем обманув их) бренное тело на растерзание. Откуда остервенелой стае знать, что эта брошенная кость насытит их лишь иллюзорно, ибо ни душа жертвы, ни ее талант не поддаются растворению в желудочном соке, они остаются неоскверненными и незапятнанными, какие бы поклепы и наветы на них ни возводили? Смерть обладает очищающим свойством — даже в отношении грешников, что же сказать о мучениках и праведниках?
Да, их будут пытаться убить снова, дважды и трижды, всегда, глумясь над прахом и памятью. Но — тщетно.
Чтоб утвердиться на освободившемся пространстве и занять пьедесталы, представители и наследники убийц и хулителей станут поклевывать, а то и заклевывать даже останки ушедших. Нападут на Михаила Булгакова.
Заявят, что он бездарен, а его герои — побратимы Воланда. Припомнят, как М.А. пытался приспособиться, угодить власти. Но в том-то и дело, что таланту не дано приспособиться. Угодить власть предержащим способны лишь бездарные деятели МАССОЛИТА. Ни загородных вилл, ни переделкинских дач, ни коктебельских особняков, ни высоких гонораров не искал Мастер, а лишь покоя и возможности без помех беседовать с Иешуа.
Вот Воланд и одарил его сперва безумием, а потом и смертью, ибо слишком невыносимы массолитовские дрязги и борьба за сомнительное литературное первенство и правительственные подачки.
Кстати, с Берлиозом мессир обошелся совсем, совсем иначе.
