Обычно, когда говорят о “незабываемом”, имеют в виду нечто грандиозное, впечатляющее, сотрясшее и потрясшее сознание и воображение. Причиной такого потрясения может явиться некое событие, изменившее жизнь или оставившее неизгладимый след в душе — величественный пейзаж, увиденный внезапно и с тех пор маячащий пред глазами, встреча с неординарным человеком или прикосновение к произведению искусства, перевернувшие миропонимание… Но я имею в виду другое. Да, бывали в прошлом моменты: карабкание на отвесную гору в Шри-Ланке и подъем на самое высокое здание в мире (тогда) в Чикаго, покорение (с помощью подъемников) австрийских и итальянских Альп и первое чтение (в мальчишеском возрасте) Александра Беляева и Кобо Абэ… Так вот, рядом с этими, безусловно, интенсивнейшего эмоционального накала и наполнения мгновениями угнездились и уживаются эпизодики вовсе не столь масштабного свойства. Но с течением лет они не блекнут, не стушевываются и не отступают в тень, не отпускают душу, а, напротив, обретают все большую значимость...
* * *
Мы с мамой обмениваем квартиру и, заранее созвонившись, идем по адресу, который нас устраивает. В просторной комнатушке — он и она. Возраст — студенческий. Они открыли нам дверь и тотчас вернулись к столу, на котором разложены учебники. Эти двое столь увлеченно занимаются (возможно, готовятся к сессии), что невольно испытываешь неловкость за вторжение, я сам студент и прекрасно все понимаю.
Перед ними помимо книг распечатанная пачка печенья, две полуопустошенные чашки чая, варенье. Молодой человек приобнял девушку. Они предоставляют нам возможность осмотреть квартиру без провожатых. Потому что не могут оторваться от зубрежки. Но что-то в этой благостной картине не так. На самом деле — они не в силах оторваться друг от друга. В воздухе настолько плотная аура сексуального хотения, что ее невозможно не ощутить. Как и того, что едва мы, вторгшиеся, шагнем обратно за порог квартиры, эти двое немедленно набросятся друг на друга и предадутся сумасшедшему соитию...
Бегло глянув по сторонам и галопом пролетев по комнатам, ничего толком не посмотрев и не увидев, лишь окунувшись в атмосферу чувственного нетерпения, мы, не произнеся ни единой неуместной реплики, стремглав выскакиваем на лестничную площадку.
* * *
Я — школьник, смотрю на Арбате в кинотеатре научного фильма (или, иначе говоря, хроникального, не игрового кино, представьте, был такой) документальную ленту о путешествиях советского судна (а может, целой флотилии) по экзотическим водам. Хорошо помню мужской голос, озвучивший кадры: “Замечены фонтаны, их пускают киты, приближаемся к семейству гигантских млекопитающих…” А дальше… Так же ровно, без интонационного нажима: “Китенок, играя, попал под винт корабля”. На экране: океан, окрашенный кровью, и не то вопли, не то морзяночный писк несчастного малыша, искромсанного турбиной… И опять деловитый, бодрый комментарий: “Решаем прикончить детеныша, чтоб он не мучился и чтоб успокоить его родителей, начинающих проявлять недружелюбие и агрессию”. Хлопок выстрела, наглядно появившаяся дырочка с фонтанчиком крови на поблескивающем теле крохотного создания, принявшего мученическую смерть…
С тех пор — это одна из причин бессонницы, наступившей уже в зрелом возрасте. Увиденное в том арбатском зальчике — и ныне лишает сна. Какая дивная простота и доходчивость в объяснении произошедшей трагедии!
* * *
Душераздирающая сцена… Я увидел свою маму шаркающей, одряхлевшей — такой, какой никогда прежде не видел. Я стоял на площадочке между первым и вторым этажом, она шла подо мной, ступила на лестницу и не заметила, что я наблюдаю. Я подумал: лучше бы мне не видеть этого… и ужаснулся своей мысли… и испугался ее, но было поздно…
* * *
В отрывочных заметках я нет-нет да и возвращался к воспоминаниям о тех страшных днях, когда умирала мама, но обходил их краем, опушкой, не отваживался на рейды в глубину, потому как бы отсек, отодвинул множество мелких деталей. Сейчас волнуют именно эти подробности.
Ненадолго ее отпустили из больницы, дали передышку, и она использовала ее для того, чтобы уничтожить письма и фотографии, которые не хотела оставлять.
Были трудные времена, слом прежнего уклада и неразбериха нового, в магазинах — пусто. Легко было предположить: нищета и проголодь затянутся надолго. И мама торопилась запастись необходимым. Обеспечить меня впрок.
Однажды принесла коробку, полную электрических лампочек. В другой раз — упаковку кукурузных хлопьев. Все мои вещи в шкафу были тщательно разложены по полкам. Об узелке со своей последней одеждой она тоже позаботилась заранее.
