Сотрудник спортмагазина
— Как ты оказался на СВО?
— В 2017–2018 гг. проходил срочную службу. Служил в артиллерийской бригаде в Калининграде. Уволился и забыл о том, что такое военная служба. Не представлял и не видел себя военным. Все резко изменилось в феврале 2022 года, когда прочел новость о том, что Россия начала специальную операцию на Украине. Я с самого начала понимал цели, понимал, для чего это делается.
— И сразу отправился в военкомат?
— Нет, это произошло позже. 21 сентября 2022 года в стране была объявлена частичная военная мобилизация. В тот же день, в пять утра, мне принесли повестку. Но тогда я не проживал по месту жительства. Позвонил маме, спросил, принесли ли повестку. Я понимал, что у меня такая военно-учетная специальность, что меня в первую очередь призовут — я старший наводчик артиллерийских орудий.
Мама сказала, что не принесли. Но голос у нее дрожал, и я понимал, что что-то не так. Позвонил на следующий день, и она призналась, что повестка есть. Не раздумывая я пошел к директору — тогда я работал в спортивном магазине, объяснил ситуацию. Меня отпустили, оставив за мной рабочее место. Не было сомнений — идти или нет, потому что поддерживал эту тему с самого начала. В общем, получил вторую повестку с явкой 26 сентября.
Со мной отбор проходили человек 200. Забрали только 50. Я попал в число «избранных». Уехал в учебку во Владимирской области. Пробыл там 2–3 недели. 14 октября я уже заехал «за ленту».
— В какое подразделение попал?
— Попал в артиллерийский дивизион, потому что срочную службу проходил в артиллерии. Наш полк был предназначен для подготовки пополнения, чтобы восполнять потери в боевых частях. Так в итоге и произошло — меня перевели в артиллерийский взвод штурмового отряда. Тогда штурмовые бригады были нововведением, которое позаимствовали у «Вагнера». Так я оказался в штате такой бригады отряда «Шторм».
— Первые ощущения «за лентой» помнишь?
— Когда приехали «за ноль», на Купянское направление, мы были совсем зелеными, ничего не понимали. Выстрелы наших гаубиц, которые стояли в 10–15 километрах от нас, мы воспринимали как боевые действия. Со временем адаптировались, стали различать звуки орудий — что такое прилет, а что, наоборот, выход, какое орудие стреляет — свое или чужое, какой калибр.
— Помнишь свое боевое крещение?
— Конечно. В этом плане нам сильно повезло — проходили боевое крещение постепенно. Но прошлый Новый год забыть сложно — три часа мордой в земле, под обстрелом танков. Было весело... Наверное, этот эпизод можно назвать боевым крещением. После него страх как таковой пропал.
— Это был первый бой?
— В артиллерийском подразделении понятие «первый бой» очень размыто. Что такое бой? Это или мы стреляем, или по нам. В таком случае первый бой, да, когда 31 декабря от противника прилетало.
— А когда первый раз работал по противнику?
— Нас только перекинули в «Шторм» и отправили получать самоходки 2С1 «Гвоздика». Нам их передали, мы их полностью привели в боевое состояние и уехали «за ноль». Это был конец января. Вот тогда мы впервые постреляли. Ощущения были фантастические. Еще вчера я — 23-летний сотрудник спортивного магазина, а сегодня жму на рычаг спусковой, которая отправляет снаряд в сторону противника. Сейчас это уже рутина, потому что мы отстреливаем очень и очень много.
Синьковка–Купянск–Харьков...
— Какой была обстановка на вашем направлении?
— Месяца два назад снаряды, можно сказать, поперли, их у нас очень много. Буквально каждый день отстреливали по 50–100 снарядов, поражали массу целей. Как мне кажется, выработана определенная тактика. Скажем, есть опорный пункт, который удерживают ВСУ и который пытаются штурмовать наши подразделения. Мы сначала немного его атакуем и ждем, когда противник пойдет в контратаку, и в этот самый момент мы его перемалываем. Наш взвод — это лезвие «мясорубки». Отстреливаем очень много, поражаем много, всеми видами снарядов. Мы на хорошем счету, и нам есть чем гордиться.
— На этом направлении уже несколько месяцев горячо...
— Когда началось наше постепенное наступление по всем фронтам — в Авдеевке, на Запорожском направлении, у нас, на Купянском, тоже все зашевелилось. Кто-то запустил «утку», что стоит задача освободить Купянск до нового года. Мы понимали, что это бред — до нового года это сделать невозможно. Мы еще Синьковку не освободили, от которой зависит дальнейшее продвижение.
— Почему так выбивать сложно ВСУ из сел — это же не города?
— Село действительно маленькое. Любое село, за которое идут ожесточенные бои, оно, как правило, всегда маленькое. И его почему-то ВСУ держат всеми правдами и неправдами. Оно, как правило, все перекопано — там полно окопов, бункеров, залитых бетоном по евростандарту блиндажей. И вот по нему начинают работать артиллерия, авиация, «Солнцепеки», FPV-дроны — выбивают по чайной ложке...
Синьковка — это как раз тот опорный пункт, с которого уже можно будет начать наступление на Купянск. Оттуда до Купянска совсем близко. Каждый день Синьковку штурмовали.
— Что из себя противник представляет?
— Могу сказать, что за последние полгода противник очень устал, выдохся. И это хорошо заметно. Западная помощь уже не та. Моральный настрой падает ниже некуда. Еще полгода назад было много новостей о том, что многие в плен сдаются, потому что боевой дух в ВСУ никакой. Но по шапке при этом они нам давали будь здоров.
Во-первых, у них были кассетные боеприпасы. Они могли тогда десять кассетных снарядов запустить по одному нашему солдату — им вообще было все равно, сколько стрелять, — боеприпасов не жалели. Теперь же чувствуется, что у противника снарядный голод, нет желания идти в наступление, нет желания держать оборону.
Единственное, в чем у них нет недостатка, так это FPV-дроны. Им их довольно много подвезли, летают — тьма-тьмущая. Мою самоходку сожгли — в нее пять дронов прилетело, «Урал» наш пострадал, несильно, но все-таки. Но в целом противник очень устал, и мы это видели.
— По каким признакам это заметно?
— Еще не так давно мы постоянно меняли позиции — могли сделать два выстрела, и по нам начинали долбить со страшной силой. Последние три месяца работали внаглую, с одной позиции. Потому что обратно ничего не прилетало. Нечем им стрелять, похоже, что они боятся или отодвигают линию боевого соприкосновения, чтобы мы их не достали. Но тогда и они достать не могут...
— А у нас как дела с дронами?
— Контрбатарейная борьба очень хорошо начала работать, и наши «Орланы» постоянно в воздухе. Месяца полтора назад было ощущение, что наш «Орлан» вообще никогда не садится. Сутками с него координаты целей приходили — мы только и делали, что стреляли. Это принесло свои плоды.
— Западная техника сильно отличается от нашей?
— Взрывается одинаково. У меня нет знакомого украинца из ВСУ, который мог бы рассказать, как ведет себя CAESAR (французская самоходная артиллерийская установка. — «МК») или Paladin (американская самоходная артиллерийская гаубица калибра 155 мм. — «МК»). Но я вижу, что есть немало претензий к западной технике, так как она не рассчитана на длительную эксплуатацию. Если брать те же CAESAR, Paladin, гаубицы М777, то их стволы уже все изношены. Настолько невообразимые «настрелы», что технику после этого просто невозможно эксплуатировать.
Даже на более выносливых советских гаубицах, а у них ресурсы стволов достаточно большие, уже один-два раза мы меняли стволы. А у западной техники менять никто ничего не будет, потому что это очень дорого. Например, М777 очень капризна к перегреву ствола. Если заниматься темповой стрельбой, ствол начинает просто вести, и из него уже никуда не попадешь — пушка идет в утиль. А менять ствол невероятно дорого и нерентабельно.
Солдатский быт
— Что самое сложное на фронте?
— На 99% это быт, его же надо обустроить. Солдаты воюют и строят. Мы как штурмовое подразделение часто перемещаемся, и наш взвод тоже кочует. Каждый месяц мы переезжали. Поэтому самое тяжелое — это оборудование новых позиций. Чаще всего это приходится делать в непогоду. Луганская область славится своими нескончаемыми дождями. По большей части физически тяжело. Что касается морального состояния — лично у меня проблем за последний год вообще никаких. Наверное, потому что я четко понимаю, зачем я там и что я делаю.
— Наверное, тем, кто привык к комфорту, особенно сложно...
— Есть чего бояться. Просто нужно сразу принять, что с этим ничего не сделаешь. Если не хочешь спать на земле — вырой и оборудуй себе что-нибудь подходящее. Если не хочется спать под дождем — веток нарви, оборудуй лежанку. Просто у тебя нет выбора, надо смириться с ситуацией. Если говорят: копай под обстрелом — значит, ты идешь и копаешь. Если говорят: «Завтра переезжаем на полкилометра», а у тебя уже полностью оборудована позиция — от огневых до кухни все выкопано, то не спрашиваешь зачем, а просто берешь вещи и снова переезжаешь, и снова роешь под дождем. Наслаждение...
— Ты говоришь, что физически тяжело. А возрастных солдат много?
— Мобилизованные — это по большей части молодые пацаны. Но сейчас очень много добровольцев — их просто тьма, они едут и едут. У моих родителей есть небольшой волонтерский штаб, и они сотрудничают с соседними штабами, покрупнее. Отец ездит в эти штабы, отвозит маскировочные сети, что-то забирает. И каждый раз становится свидетелем, как там собирают в дорогу по нескольку человек, отправляют добровольцами. Мы на фронте встречаем много. У них средний возраст побольше. Молодых добровольцев не очень много.
— На видео с «нуля», с передка, часто видно на позициях ВСУ много трупов. К этому вообще можно привыкнуть?
— Трупов на украинских позициях тьма. Их не забирают, и они лежат по полгода. Есть такой участок фронта, он не двигается уже, наверное, год, может, даже больше. Труп обычному человеку увидеть — это стресс невыносимый. А там настолько привыкаешь, что спотыкаешься и просто идешь дальше.
— «За ленточкой» меняется отношение к жизни и смерти?
— Конечно, меняется. Особенно когда тебе четко дали понять, что в случае чего жизнь нужно будет отдать... Меняется отношение к жизни и своей, и своих товарищей.
— После фронта тяжело адаптироваться к мирной жизни?
— Первые четыре дня приходил в себя, не понимал, где нахожусь. Но потом привыкаешь. Дом вспоминается, что когда-то была классная, довольно интересная мирная жизнь. В то же время чувствуешь себя как будто не в своей тарелке... Со многими друзьями перестал общаться. Просто разговаривать не о чем.
«Дед» — 22
— Тебе всего 23 года, а награды есть?
— Да. Медаль «За воинскую доблесть» I степени. И еще представлен к Георгиевскому кресту. Пока не получил.
Первая награда — за бои в поселке Новосельское. Мы как раз работали со своим отрядом там в августе 2023 года. Пехота штурмовала, бронегруппа, и мы, артиллерия, их поддерживали. К Георгиевскому кресту представлен тоже за бои, в которых мы поддерживали пехоту. Помню, тогда били по всему подряд, на ходу попали в украинский танк Т-62 «Булат».
— Можешь вспомнить поступок сослуживцев, который ты бы назвал героическим?
— В наш отряд где-то весной, наверное, начали поступать зэки. В одной из рот «Z» был мужичок с позывным «Дед». В начале августа мы штурмовали село. Там всего четыре или пять улиц. Мы уже освободили, по-моему, третью улицу и на ней закрепились. А «Дед», так как все перемещения, заходы в основном ночью происходили, перепутал третью улицу с четвертой и пришел в первый дом, где находился противник. Он один ликвидировал двух боевиков. Одного пристрелил наглухо, второго «затрехсотил» (ранил. — «МК»). В итоге «Дед» сутки или даже двое держал оборону один, в этом доме ждал, когда зайдут наши пацаны. С собой у него был только автомат Калашникова.
То есть оборудовал себе точку. У нас была связь, и мы слышали его в эфире. Каждый промежуток времени — опрос наблюдательных точек. Условное обозначение, что все хорошо, например, «22». И вот в эфире слышим: «Наблюдательный пункт 3 — 22», «наблюдательный пункт 2 — 22»... «Дед» — 22». Когда все закончилось и нас вывели на переформирование, мы подходили, жали ему руку со словами: «Дед» красава!»
